Всегда жалела эту ветку,
отдельную от всех.
Худышка и левша,
Склонясь, при ветре пишет, пишет...
В затишье замирает
с поднятой рукой -
и перечитывает.
За куделью
вечнозеленых, с охрою, волос
лица не видно,
но видна порода.
Под смугло-фиолетовою кожей
у основанья длинной шеи выпирает
четвертый позвонок.
И даже воробья
на нем она не замечает -
так занята...
А выше, лестницей,
через ее плечо
заглядывает племя молодое -
Благоговеет,
Каждым словом дорожит.
И все замрут, когда замрет она.
И как ни выглянешь в окно -
всё то же: труд, внимание и труд.
Зимой
что делает она
без нас, под снегом?
Я, уезжая, подвяжу её к стволу.
Выбеливает рукопись, наверно,
и в вечное хранилище сдаёт.
Попробую и я,
следя за пишущей рукой,
увидеть для меня незримый лист.
С читающими в такт через её плечо, -
что прочитать сумела я -
мне радостно знакомо:
"На крыльях вымысла носимый
Ум улетал за край земной".
И дальше уж пошлО:
она писала, я читала:
"Какая ночь! Мороз трескучий,
На небе ни единой тучи"...
Когда она от строк:
"Увы, среди толпы затерянный певец,
Безвестен буду я для новых поколений"
дойдет до строк:
"Я памятник себе воздвиг нерукотворный", -
и начнёт сначала,
наступит осень.
Я не остановлюсь следить за ней -
за можжевеловой моей старухой.
Дай Бог, и зиму мы переживём,
весной продолжим...