Галина Храбрая
Ко Дню Защиты Детей:
День защиты детей утвержден в ноябре 1949 года решением сессии
Совета Международной демократической федерации женщин
и отмечается ежегодно 1 июня.
Впервые он был проведён в 1950 году в 51 стране мира.(из инета).
«ПРОЩАЙ, УКРАЙНА, Я СТАЛА ВЗРОСЛАЯ!»
Теперь я стала взрослая и потому приезжала сама к дедушке с бабушкой
на скором поезде «Москва – Крiвiй Рiг».
Раньше меня отвозили родители, каждый по очереди: один из них брал отпуск
«за свой счёт», помнится, тогда им давали по три дня, и довозил меня —
свою единственную дочку до «Кривого Рога», оставлял там, у тётки Таньки,
и потом сразу же возвращался в Москву на свой «космический объект» в Филях.
Основной отпуск родители мои брали по обыкновению в августе, чаще всего вместе,
когда надо было забирать меня и везти… нет, не в школу, а в три школы сразу!
Тётя Таня всегда, по обычаю, встречала меня. Мыла в ванной, кормила до отвала
и отпускала во двор погулять «на качели», или посмотреть выставку цветов
в их шахтёрском городе.
Так я проводила несколько дней, пока на пятки нам не наступал «выходной»:
потихоньку «приходила в себя», спала до обеда, смотрела телевизор до полуночи,
много кушала, а в субботу тётя Таня или дядя Коля сажали меня в пассажирский
поезд, на котором я конкретно подъезжала ближе к селу! Так было и на этот раз.
Тётя Таня, а точнее Татьяна Порфирьевна, просто обожала меня кормить, потому что
дочка её Светка со странной фамилией «Сыворотка», практически, ничего не ела,
оттого и была, по всему видать, всё время, не в духе – капризная и раздражённая,
словно не довольная всем миром и людьми.
Она никогда и ни в чём не помогала своей матери. Вся их близкая родня говорила,
что Светка родилась у них в семье «белоручкой», но и мои руки не были «чёрными»,
я тогда до конца не понимала полного смысла этого словосочетания.
Всю неделю мы с тётей Таней мотались везде по её хозяйским делам, она с радостью
использовала меня, как носильщика. Мы бегали с ней по городу «как Савраски»,
а потом, в пятницу, садились в трамвай и ехали, аж на другой конец города,
к ним на «шахтёрскую дачу», дабы набрать там для бабы Оли прямо с грядки
неподъёмную корзину свежей клубники, затем тётка на другой день сажала меня
в общий вагон, повелев передать клубнику бабушке:
— Ты, Галя, в дороге немного поешь, если вдруг тебя укачает в поезде и затошнит.
Остальное, отдашь бабушке, она сварит деду варенье на зиму.
— Ладно, поем, тёть.
Через три с половиной часа меня на разъезде должен был встречать мой дед Захар
и велосипедом катить все мои пожитки до хаты, в том числе и аккордеон, которого
он целый год ждал, как «манны небесной»!
Как же любил и просто обожал мой дед Захар музыку, этого простыми словами даже
наполовину передать невозможно, но, скажу прямо, любил он её добре! и без
аккордеона дед бы не принял меня в своём доме, столь уважительно: для меня
музыкальный инструмент этот был в своём роде пропуском на проживание и всяческое
пропитание, ибо многие внуки просили купить, кто пианино, кто гитару, но играла
изо всех них только одна я…
В селе с самой Пасхи зрелые бабы и молодухи теребили деда, когда, мол,
твоя внучка Галочка, та, что из Москвы, приедет и станет играть для нас
во дворе по вечерам? Дед гордился этим и уверял их, что скоро!
Со Светкой же – своей двоюродной сестрой – в Кривом Роге я больше,
так и не встретилась, потому что приезжала к ним слишком поздно,
ввиду того, что должна была сдать все экзамены по музыке.
Ко времени моего прибытия, она всегда находилась в детском летнем лагере
«труда и отдыха» – шахтёрские дети всегда отдыхали роскошно на Чёрном море,
к тому же, Светка слыла «заморышем», оттого что мало ела, по ночам плохо спала,
донимала родителей и воспитателей беспричинными воплями, вредничала, ныла, рыдала,
постоянно жаловалась на что-то, капризничала, страшно была неряшливой, неопрятной
и почти что всегда сопливой.
Поэтому родители её, как никто иной, ждали окончания уроков в школе и сразу же,
как только, получив табель её отметок на руки, отправляли «хилую» дочку туда
на все три смены, в надежде на ума прозрение и скорейшее души и тела
выздоровление.
Меня же мои родители отправляли только «до деда с бабой» и всё: лучше меня
там никто не работал. Я была у них одна надежда и оплот, и ждали они меня,
начиная прямо с Нового Года: писали письма моим родителям дабы, заранее
убедиться в том и уточнить, что внучку им «на всё лето» выдадут для подмоги
в обязательном порядке! Так я и росла, а старики мои… «мужали»!
…пока тащился еле-еле этот «телячий состав», потому что на скорый поезд
«до Кировограда» с модерновыми откидными креслами я опаздывала всегда из года
в год, а точнее, мы его попросту с тёткой просыпали: в выходной день
вставать в 4 утра – это, знаете ли, нонсенс!
Так вот, пока тащился этот допотопный состав, «на Долинскую», чистой воды
«утильсырьё», я всю «бабушкину клубнику» за три с половиной часа попросту
склевала. Ягодка за ягодкой, она у меня того, тю-тю, перекочевала вся в мой,
истощённый за зиму «русским кислыми щами», желудок, сваренными на той же
самой украинской свининке, как, шутя, по доброму, говаривал мой папа:
— Ешь, доченька, наваристые «кацапские щи с тёщиной хохляцкой любовинкой»!
— Вкусно, — говорила я, а потом спрашивала его, — пап, а кто, такая, тёща?
— Тёща, дочь, — это «враг народа»! — торжественно и официально заявлял мне отец.
Это всё оттого, что баба Оля никогда не давала ему нахлестаться до упада
её вкуснющей «Сливянки». Хотя у неё в погребе этой самой наливки было хоть
«пруд пруди». Или, как шутила моя мама: у нашей бабушки «Сливянки»,
«пей, по самое, не хочу». Короче, завались!
Но отец всегда поправлял мою мать, вставляя: «пей, хоть залейся», — о чём,
собственно, и мечтал мой юморной молодой родитель: посидеть в тенёчке
у ставочка, наловить раков, а затем вечерком всласть и вдоволь попить
с дедом хохляцкой наливочки, чтобы потом было, чего рассказать своим
сослуживцам и похвастаться, как его угощали в Хохляндии на родине жены!
А когда я в школе потом узнала, кто такой был этот самый «враг народа»,
и переспросила, уточнив, у мамы, то папа от неё получил скалкой по затылку:
«тёщей», оказывается, у него была, кто бы вы думали? Моя украинская баба Оля!
Лето в Украине прошло на удивление быстро! Настала пора уезжать обратно
в Россию, и тётя Таня с дядей Колей взяли мне билет «до Москвы», а к ним до
«Кривого Рога» я должна была доехать сама в том же самом «телячьем вагоне».
Села я в свой вагон, как всегда «общий» и всю дорогу, так и простояла
у раскрытого окна, смотрела всё и смотрела на дивные поля и шелковичные посадки.
Наглядеться не могла, словно чувствовала, что, ой, как не скоро я сюда вернусь!
А потом вдруг сердце моё, словно защемилось, слёзы сами ручьями хлынули из глаз,
и эти подсолнухи, на которые я смотрела всю дорогу, навсегда отпечатали в нём
свои жёлтые лица, оставив неизгладимый след в ранимой моей детской душе.
Они словно забрались в моё сердечко и дали там молодые зелёные ростки.
Тогда-то впервые я познала, как «болит душа» у человека, а было мне на ту пору
всего неполных 14 лет…
Прощай, милая «мамина родина» детства моего!
Я люблю тебя, Украйна, и любить буду до нескончания века
во все дни живота своего. Аминь.
* Х *
http://www.stihi.ru/2013/06/28/8842
Ко Дню Защиты Детей:
«Как отец и дед мою честь сохраняли!»