ты говоришь мне, — открой глаза, сколько лет тобою потрачено, мальчик,
ты видел сон.
но голос твой словно закованный в ломкий лёд
врезается в мою плоть бесчисленными клювами птичьими
в чем отличие, если везде боль прижимает к себе объятьями методичными с материнской повадкой
все обратится в ничто
трещат полуистлевшие белые нитки
/ты так похож на змея из райского сада/
говоришь мне , — взгляни,
вот они непутевые Иуды, вскормленные с твоей руки, напоенные нежностью,
до абсурда
отчаянно барахтаются в своей духовной невесомости, как насекомые,
с трудом выдерживающие давление в почти восемь миллиардов атмосфер
давятся кусками мяса, ломают свои фаланги, как глупо, правда?
/твоей интонацией можно раскрывать подобно цветам тела на столах в морге
впрочем, довольно/
знаешь, я был бы рад пристрелить их в упор, вместе с тобой
но что-то снова дало свой сбой, ведь я горяч, как молодой Аль Пачино
мир мой сложился как домино до единой точки пульсирующей
и умещался в моей ладони, до крови со вкусом клинка
и я прощупываю твой позвоночник, каскад из ребер
ты — поражающее жало попавшей в паучью сеть осы
никто не уйдет живым
Юдифь обезглавливающая Олоферна
так же верно, как и то, что я занимался сокрытием твоих преступлений
твой нож был острее копья Лонгина
и нашёл свою цель, я храню его словно реликвию
сбитый сердечный ритм, часовой механизм дал обратный отсчет
на дешевую нокию я снимаю последний документальный фильм
как я не был тобой любим
где с луной постельная сцена застыла отвязно
в стиле Рю Мураками
и выстрелом
в спину