Они евангелие пели моясь в душе,
Пока язык с похмелья не отсох.
Был ад на редкость стилен и воздушен,
И смерть подглядывала в дверь через глазок.
Шагами путая подъезды, этажи,
В любой контекст скандируя "о, боже",
Я в этой комнате практически не жил,
Теоретически - был для неё возможен.
Они всё пели, было горячо
От торжества, от газовой конфорки.
Они всё спели, а потом ещё
Так, что их слышали и в мэрии и в морге.
Прохожий всякий, дышащий на ладан,
Протяжно вторил им из уличных утроб,
И имитируя выстрел, наигранно падал
В свой варварски-латексный гроб.
Раствором формалина занавешены
Их губы, жилисты, но в унисоне дев
Читалось навязчиво: "Это не женщины,
Кого же ты в них разглядел?
Божка, что иллюстрирован неверно?
Либидо однокомнатных коммун?"
"Они - моё районное инферно", -
Я лгал уверенно неведомо кому.
И нечто шёпотом мычало: "Это поза,
Фальсификация, телесный шапито
Сознания, что вышло из наркоза
Спидозного, с мертвеющим Кокто
На плёнке, обессмысленной как логос,
Как нераскрывшийся дешёвый парашют".
Но этих сущностей любил я не за голос,-
Им наплевать о чём я напишу.