Роковая ошибка либералов. Ч. 2. Русь православная

(начало в главе I «Роковая ошибка русских либералов. Византия»)


                ОБОРВАЛАСЬ ЛИ ЗЛАТАЯ ЦЕПЬ РУССКОГО ЯЗЫЧЕСТВА

   Крестивший Русь киевский князь Владимир за этот поступок канонизирован русской православной церковью, и верующие почитают его за то, что он из всех религий выбрал единственно истинную, отвергнув остальные как ложные или недостаточно истинные. Так  всегда бывает, когда человек в чём-то убеждён (и не только в религии): убеждения, противоречащие тому, во что он верит и в чём не сомневается, воспринимаются им как ложные, а те, кто этих ложных убеждений придерживаются, кажутся ему людьми сомнительного ума и нравственности, если не сказать больше.
  Вот и мне, каюсь, свойственен этот порок,  и мне тоже в гордыне моей кажется, что другие не правы, а я прав. Прав в своём убеждении, что выбор религии моим тёзкой князем Владимиром был выбором не духовным, а политическим.

   «Следует отметить, что создание государственности, формирование большого общества часто сопровождается принятием новой религии, которая должна создать для этого более адекватную, чем местные верования и традиции, культурную основу. Принятие православия, господствовавшего в Византии, отвечало этой цели в значительно большей степени, чем ограниченный пантеон языческих богов, который создавался в Киеве. Христианство способствовало достижению поставленной цели не только монотеизмом, но всеобщностью своих представлений, способностью объединять людей в неограниченном масштабе независимо от их принадлежности к той или иной локальной общности. Тенденция к максимальному слиянию церкви и государства содействовала формированию культуры, соответствующей воспроизводству авторитаризма».

  А.С. Ахиезер. Россия: критика исторического опыта. bookitut.ru Rossiya-kritika-istoricheskogo-opyta…

   Объединив под своей властью все востославянские земли, Владимир  понял, что одной политической властью единства страны не достигнуть, что эту задачу может выполнить только власть духовная. Что нужна, выражаясь современным языком, ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ, которая в те времена могла быть только в религиозной форме. Традиционная славянская религия уходила своими корнями в глубокую древность, и естественно, что Владимир поначалу попытался  именно её использовать для своих целей. Он преобразовал пёстрый пантеон многочисленных славянских богов, создав из них строгую иерархическую систему с громовержцем Перуном во главе. «Степенная Книга» говорит:

 «И бысть в лето 6488 устраивайте Володимир многие кумиры и повеле соделати в древе кумир Перуна, ему же глава серебряна и ус злат и постави его в Киеве на холме вне двора теремного, индеже и прочие кумиры поставили: Хороса и Дажьба, и Волоса, и Стриба, и Сьма-Регла, и Моко-ша»

   Но у этого пантеона был существенный недостаток: он был только русским. Религия, кроме прочих функций, играет ещё и роль языка в международных отношениях, на иностранного единоверца смотрят как на своего, с ним легче договориться, больше возможностей понять друг друга. Молодое Русское государство  вышло на международную арену и в религии нуждалось международной.  Пётр I, этот «князь Владимир» конца XVII - начала  XVIII веков, тоже модернизировал страну и тоже нуждался в языке международных отношений с Европой, и внешним проявлением этого общеевропейского языка были одежда, обычаи, этикет и прочее. Он заставил бояр и дворян носить «немецкое платье» и  вшивые парики, брить бороды, курить «никоциану», говорить по-немецки и по-голландски, танцевать европейские танцы и прочее. Христианство, которое избрал киевский князь в качестве государственной религии, и было тем международным языком. И уже не Перуном клялись при заключении международных договоров с ромеями, а, как и они, Христом.
   Поначалу при введении христианства, конечно,  не обошлось без насилия. Православные идеологи и историки всегда сглаживали этот период. По их словам получалось, что русские люди сменили исконную религию пращуров на заморскую чуть ли не с радостью, но этого, конечно, быть не могло. Вспомним хотя бы, как проходила церковная реформа Никона в XVII веке: страна разделилась на два непримиримых  лагеря и, это разделение привело к гражданской войне. Сила была на стороне никонианцев, поскольку их поддерживал царь, и они использовали весь арсенал тогдашних средств для обуздания непокорных старообрядцев – от словесных устрашений до пыток и казней. А ведь это было не противостояние двух религий,  а конфликтом внутри одной религии. Приверженцы веры отцов уходили от репрессий в подполье, прятались в лесах, и так в стороне от столбовой дороги российской истории сформировалась особая ветвь, особый старообрядческий субэтнос, сыгравший большую роль  в русской промышленности, благотворительности и меценатской деятельности (например, знаменитые собиратели картин Третьяков и Щукин были старообрядцами).
   Мы не знаем, как на самом деле проходила христианизация Руси. Языческие волхвы, волшебники и кудесники не оставили ни документов, ни письменных  свидетельств, ни мемуаров. Нам известно только то, что писали христианские авторы. Артур Дрекслер сказал «Историю пишут победители, поэтому в ней не упоминаются проигравшие». Я – не православный, стало быть, не победитель; я в известном смысле проигравший – в том смысле, что как культурный (я надеюсь) человек, не могу не скорбеть, что был выкорчеван из русской духовной культуры целый пласт. Но зная несомненно, как всегда проходят «революции сверху» (а именно таковой и была христианизация), когда они касаются вековых традиций (реформы Никона, Петра Великого, большевиков), не трудно с большой степенью достоверности восстановить, как свершалась христианская революция в Киевской Руси. Исследователь и знаток русской языческой религии, свидетель русской революции начала XIX века и участник гражданской войны на стороне белых, видевший зверства и белых, и красных,  Ю.П. Миролюбов  так реконструировал картину  крещения Руси в книге «Сакральное Руси»:

   «Но сколькими «кровями» осквернилась земля русская от буйного насаждения христианства болярином Путятой, Владимиром и Глебом Святославличем? Известно, что народ загоняли голыми в стужу в воду и так «крестили». Многие на третий день уже были на том свете, особенно дети и старики. Народ сильно сопротивлялся введению христианства на Руси, плакал и дрался, кое-где даже не без успеха. Потребовалась тысяча лет, чтоб ещё раз огненной революцией выжечь окончательно следы этой веры. Если дружина княжья, сопровождавшая греческих попов, была сильной, то сильными были и верующие язычники, стоявшие за Сварога. Не раз дружина попадала в засаду, из которой не выбиралась. По своему характеру это насаждение христианства было революцией и сопровождалось такими же зверствами, как и в славянских землях на Западе. Поднимались восстания. Бывали моменты, когда князь Владимир не знал, одолеет он язычество или нет. Если бы не постоянная греческая помощь и если бы не отсутствие священников в язычестве, то, пожалуй, и не одолел бы. Сопротивление огнищан было спорадическим, хотя и буйным, грозным, но мало организованным. Малочисленная дружина побеждала жестокостью и военными знаниями.
Огнищане не понимали главного в новой религии: зачем Богу спасать людей? Зачем ему было посылать своего Сына на землю, когда они, славяне, в родстве с Исварогом и он их друг, пращур, Прадо вселенной? Отчего Бог должен был спасать людей, если достаточно было пойти в мовницю, умыться, читая славословия Богу-Купале и Сварогу, и человек становился чист духом и телом? Почему греческие попы приказывали плевать в огонь, который славяне считали святым (Агни)? Почему нельзя было весной идти на Красной Горке-Радонице на могилки родных и говорить с ними, а надо было им петь, что греческий Бог воскрес? Раньше славяне были все детьми божьими, а пришли греки и говорят, что есть только один Сын Божий и TOТ греческий? Не понимали они, почему нельзя «мовь Роду творить», почему нельзя справлять Рожанич и почему все их боги, которыми они гордились, стали вдруг «бесами»? Главное, что греческий поп наезжал время от времени, оставаться на весях боялся и говорил по-русски с пятого на десятое. Многих из них, конечно, наши предки и сожгли, а кое-кого и Перуну, может, в жертву принесли со словами: «Вот ты поп, а мы тебя Перуну принесём!» Одним словом, жестокости было как с одной стороны, так и с другой, сколько угодно. И вовсе не так легко и просто «принял» христианство русский народ, как об этом говорится. Он понимал, что за ним, христианством, есть греческая мыслишка: «Станут христианами, мы ими будем командовать». Правда, этого не случилось, но могло вполне случиться, ибо византийское христианство в то время было политическим оружием в руках греков. Они также делали при помощи христианства свою политику, как германцы при той же помощи забирали славянские земли. Но народ был в отчаянье, видя, что князья его, варяги, перешли на сторону греков в этом деле и стали его бить за сопротивление. Народ на это смотрел как на предательство боляр и князей. Церковь, конечно, установила славу всех крестителей Руси, но народ затаил к ним враждебное чувство. В своих недрах он сохранил почти чистыми основы веры пращуров, хотя и спутал их с языческими обрядами и обычаями. Даже само духовенство понимало, что не вечно же воевать с народом, и старалось в эти обычаи и обряды ввести христианское содержание. Но народная традиция всё же оказалась надорванной, и народ лишился своего корня, на котором он рос. Сокрушение язычества на Руси было и сокрушением народного быта. Он потерял доверие к своим князьям, и когда позже стали драться, народ их оставил и лишь нехотя участвовал в битвах. Никому из них не давал он предпочтения, и Киевская Русь ослабела, стала легкой добычей татар».

                Миролюбов.Ю. П. - Сакральное Руси - Библиотека svitk.ru  svitk.ru›004_book…4b…mirolyubov-sakralnoe_rusi.php

  Насколько справедливы обвинения  учёного? Судите сами. Спустя пять с половиной веков русские христиане завоевали Казанское ханство, и сразу же началась насильственная христианизация мусульман-казанских татар. Главная святыня татар – мечеть Кул-Шариф в казанском кремле была разрушена, и вплоть до середины  XVII века мусульманам было запрещено строить мечети в Казани. Лишь в 1767-м году Казань посетила Екатерина II и выслушала жалобы татарских мулл, после чего сказала «Татары – такие же мои подданные, как и русские» и разрешила строить мечети, за что татары-старики до сих пор вспоминают её с благодарностью и называют «бабушкой царицей». Могла ли христианизация за пятьсот с лишним лет до взятия Казани проходить гуманнее? Сомневаюсь.
  Как никонианцы не смогли уничтожить старообрядческую веру и она, пройдя через пытки, огонь костров и кандалы, дожила до наших дней, так и русское язычество продолжало жить по глухим деревням, передавая из поколения в поколение древнее ведическое учение пращуров. В XIX веке зарождается  интерес к языческой старине, свидетельством чему книги  «Славянская и российская мифология» Андрея  Кайсарова, изданная в 1804 году и «Древняя религия славян» Григоря Глинки того же года издания. В поэма молодого Пушкина оживает мир славянских богов и богинь: в комнате новобрачных Лель зажигает лампаду, по златой цепи ходит кот Баюн, по лесу блодит Леший, на вервях сидит лесная русалка, в лесной чаще скрывается избушка на курьих ножках мудрой бабы бабы Яги (Ёгини), превращённой христианскими священниками в «беса» русских сказок.
  Миролюбов писал в эмиграции:

   «Нам […]  пришлось быть свидетелями смерти язычника во время гражданской войны на юге России. Он говорил: «Оборвалась Златая Цепь и больше этой Цепи не будет!» Этот дед плакал перед смертью не о том, что погибла Россия, а что «оборвалась Златая Цепь». По его мысли, от первых дней мира до настоящего была установлена Цепь языческой традиции, которую «умственные люди» передавали от одного к другому. Революция эту традицию нарушила. …»

  Напрасно плакал старик-язычник и сетовал Миролюбов. Не оборвалась «златая цепь на дубе том» - с падением Советской власти вновь явились древние славянские боги. На книжных полках появились книги по языческой религии; как грибы после дождя возникли неоязычники и  справляют древние языческие праздники. Есть среди них и люди невысокого образования, и с образованием высшим, и учёные. Достаточно побродить по лабиринтам интернета, чтобы убедиться в этом. И в этом нет ничего удивительного. У людей всегда есть и будет потребность вернуться к истокам, вернуть всё ценное, что растеряли и отринули прошлые поколения. И как же не вернуться к истокам русского язычества, ведь в нём корни русского менталитета. Как писал классик, «Там русский дух, там Русью пахнет».

                ДВОЕВЕРИЕ

   Пока отставим язычество и вернёмся к теме христианизации Руси.
   Гражданская война не может длиться вечно. После кровавых событий русской революции, истребительной войны между красными и белыми и победы красных, после  становления Советской власти в двадцатые годы с их нетерпимостью   и классовой  ненавистью, в тридцатые годы начинается угасание революционной энергии и примирение с дореволюционным прошлым. Реабилитируются «эксплуататоры трудового народа» русские князья и некоторые из царей (Александр Невский, Дмитрий Донской, Иоанн Грозный, Пётр Первый, частично – Екатерина Вторая) О них пишутся исторические труды, снимаются фильмы. Перед войной принимается решение о введении в РКК столь ненавистных в гражданскую погон и званий царской армии (осуществлено это было уже во время войны).
   Нечто подобное произошло и во время христианизации. После взаимной нетерпимости и ненависти руссичи  успокоились на компромиссе: одновременно с православием продолжали существовать и  исконные русские верования (особенно среди людей низшего звания). Двоеверие просуществовало до XII – XIII веков и без особых проблем уживалось не только на одной улице, но и в одной голове. Так автор «Слова о полку Игореве» в конце повести сообщает, что князь Игорь в благодарность за спасение из плена  идёт поклониться храму Пресвятой Богородицы в Киеве, но одновременно упоминаются и древние языческие боги, которые тоже покровительствуют князю. У самого Игоря и у его жены Ярославны типично языческое мышление: они общаются с Солнцем, ветром, рекой, Игорю помогают звери и птицы. О Христе же ни он, ни Ярославна  ни разу не вспомнили.      Священникам это, конечно, не нравилось. Они писали поучения, направленные против таких, как автор «Слова» и Игорь с женой, обвиняя их в том, что они лишь формально считаются христианами, а в душе остаются язычниками, жаловались, что люди «толпами» ходят на «бесом задуманные действа», тогда как «церкви стоят пусты; когда же приходит время молитвы, мало людей оказывается в церкви» (из «Повести временных лет»).  Но тут обижаться было нечего, нельзя же всё сразу. Скоро только сказки сказываются да кошки родятся. В конце концов, произошло то, что не могло не произойти. В древности, когда пришлые захватчики – люди иной культуры, говорящие на чужом языке поработили  какой-либо народ, враждебные отношения могли сохраняться долго, но не вечно. Постепенно начинаются заимствования, взаимовлияния, рождаются дети-полукровки от смешанных браков, и, в конце концов, одна культура вбирает себя другую. И не обязательно устанавливается культура захватчиков, бывает и наоборот. Так болгары-тюрки завоевали балканских славян, а потом растворились в них, утратили свой язык, но передав аборигенам своё название, и сейчас эта страна называется Болгария. Так и ромейское православие, явившись  на Русь чужеродной религией, сначала попыталась изгнать исконную русскую, как лисичка зайчика из известной сказки, а потом  вобрала в себя исконные русские верования и религиозные обычаи, и на русской земле от отца – византийского христианства и матери-русского язычества родился ребёнок-полукровка по имени Русское православие. Миролюбов писал:

   «Борьба с языческими обрядами была, упорной и во многих случаях христианским иерархам приходилось применять Тропарь и кондак Рождеству Богородицы к Роду и Рожанице (омониму), чествования которых никак нельзя было вытравить из народа».

   О том, как крепко держалось язычество на Руси, свидетельствует «Поучение» неизвестного автора XIII века, в котором говорится: «Даже попове и княжницы верують в Перуна и Хорса, покладывают им Требы и кур им режут». А какой-то монах (!) в летописи XIV века, язычествуя,  называет, не смущаясь, русских «Дажьбожьими внуками». Монах этот наверняка не впадал в ересь, он просто жил усвоенными c раннего детства обычаями и традициями праотцов и часто не мог  отделить в своём сознании исконно русское и привнесённое христианское. Так в советское время коммунисты тайком крестили детей и красили яйца на пасху. Кстати, православный обычай красить яйца на Пасху, поминать мёртвых на могилах трапезой – всё это тоже пришло с дохристианских времён:

   «На Велик-День (Пасха) ели священных ягнят, делали крашенки: красные, синие яйца, сладкие хлебы с молоком, творог с медом. День этот был днём весенней радости. В этот день все обнимались друг с другом и больше не помнили обиды или какого-нибудь зла. Троекратно целуясь, люди поздравляли друг друга с весной и счастьем, что «зелена трава вышла, Родичи в ямках потягиваются. […]
   В Фомин день была Радоница, шли на могилки, накрывали их как столы, чтобы вкушать с мёртвыми пишцу совместно, говорили с ними, вещая Весну и тепло. Вечером, расходясь по домам, оставляли яства на могилках и были рады на другой день, если что-нибудь было тронуто: «а наши Родичи мясо тведали! […]
Омовление вполне совпадало с крещением по своему значению очищения и приобщения к Богу».

          Миролюбов.Ю. П. - Сакральное Руси - Библиотека svitk.ru  svitk.ru›004_book…4b…mirolyubov-sakralnoe_rusi.php

  И даже обвинение церковниками язычников в многобожии оказывается не справедливым. В книге «Очерке Старославянского Баснословия или Мифологии», изданной в 1860-м году во Львове, утверждалось:

  «По свидетельству летописей Прокопия Кесарийского [...] Гемольда и биографа Оттона […], древнейшие славяне русские верили в ЕДИНОГО БОГА (здесь и далее выделено автором. – В.Г.), называя его «Верховным», «Небесным Богом», «Богом Богов». Из Нестора также видно, что славяне русские имели понятие о высшем существе, нарицаемом преимущественно «Богом», «Богом ВСЕДЕРЖИТЕЛЕМ» и отличали его от бога Перуна и других второстепенных божеств».

   Цит. по: Александр Тулупов - Дети Арктиды. Северные истоки Руси...litfile.net›pages/220123/212000-213000…

  О единобожии арийских Вед и славянской ведической традиции пишет и Миролюбов, но трактует его очень неожиданно и, на мой взгляд, убедительно – опять же находя преемственность в христианстве, конкретно – в православии:

«Ведическая мифология сбивает с пути европейского ученого: будучи многотысячелетней, она то возглашает одно божество как главное, то другое, и каждый раз, проходя через максимум, обращается к другому. Разгадка этого явления заключается в том, что ни одно из них не является отдельным божеством, как того хотел бы аналитический ум европейца. Каждое из них — только новое имя все того же: «Единого Существа, которому мудрые  дают многие имена».
«Мудрецы дают Единому Существу многие имена, это - Агни, Яма, Матарисван»  («Риг-Веда», разд. I, чт. VIII, г. IV, в. V).

«Мы придерживаемся мнения, что в «Риг-Веде», как и во всякой религии, было две теологических дисциплины; одна — жреческая, знавшая об атрибутах, а другая - народная, принимавшая атрибуты за отдельные божества. […]
   Постоянное смешение имен божества показывает, что все они — разные атрибуты, и одного Бога, коего лишь называют разными именами. Ошибка очень многих ученых-санскритологов заключается именно в том, что они принимают разные имена божества за разных Богов. Между тем в славянской службе говорится: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный [...]
Разве здесь именуются три Бога? В «Риг-Веде» же если говорится Пуруша, Агни или Индра - это три божества. Почему? Потому что в недрах христианской цивилизации принято считать язычников идолопоклонниками, верящими в многобожие. Для ясности, после тщательного изучения «Риг-Веды» и документов о язычестве мы должны настаивать на том, что разные, так называемые, божества на самом деле у арийцев являлись именами одного и того же Бога. Каждое такое имя — просто отдельный атрибут божества. Не отрицаем, что среди них могли быть и веровавшие в персональность каждого из этих имен. Они могли даже записать гимны разным божествам, но от того, что два-три скриба записали ошибочно Исус вместо Иисус, ничто в христианской религии не изменяется. В арийской религии тоже ничего от этого не менялось. Позже произошла действительная персонификация божественных атрибутов, но это позже, уже ближе к нашим временам. Кочевников же само Небо, сама Сварга учила единству божества. Исвара один! Это название у готов из Един, славянского корня, перешло в Один, чтобы в этом виде удержаться в исчислении русской ветви славянства как название единицы. В этом исчислении один - Един было именем Бога, два - Дева, три - Тримурти, четыре — Чатвара, Шатвара, Сатвара, пять - Пенто, вероятно, от греческого пента, так же, как шесть - гекса, семь - седемь, седьм, Сапта — элемент влажности, восемь, чтобы снова девять стало названием Дева и Десять Дассиа. […]
   Так слова И.И.Срезневского об обожании Солнца у древних славян могут быть приняты как грубое идолопоклонничество или как символизация божества в Солнце, что, очевидно, не одно и то же («Об обожании Солнца у древних славян», Москва, 1849 г.). Это все равно, что принимать икону, скажем, Спаса за самого Спаса. Ясно, что настоящий просвещенный верующий христианин икону Спаса за Спаса не примет. Простолюдин же, может быть, и примет. Между тем, христианские проповедники того времени везде напирали главным образом на тот аспект язычества, который исповедывали князья, дружина и городское население Руси; проповедники смешивали это исповедание воедино с язычеством народным, кумиров не имевшим. Никольский, например, в своем мифологическом очерке в «Истории Руси Покровского» договорился до слов: «Дикий наднепрянский славянин (не будучи в силах вознестись до понимания Единого Бога) видел за всяким древом богов». Этот русский историк не знал, что «за каждым деревом» были не боги, а низшие духи, и Славянин им нисколько не молился, а лишь старался их не раздражать напрасно. Эти духи были олицетворением природы и её сил. Но славянин имел Единого Бога — Исварога, как и ведийцы имели Единое Существо «с разными именами, даваемыми Ему мудрыми людьми». Оттого, что Бога называют тысячами имен, он не становится тысячью богов. За «каждым деревом», как и «в каждой вещи есть Агни», есть какая-то частица божественного. К ней славянин и обращался, оказывая ей свое уважение».

   Миролюбов.Ю. П. - Сакральное Руси - Библиотека svitk.ru svitk.ru›004_book…4b…mirolyubov-sakralnoe_rusi.php

                МУДРОСТЬ ИЛИ ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ?

   Верующие удивляются мудрости Владимира, так безошибочно сумевшего выбрать из всех религий единственно истинную, но, на мой взгляд, в этом выборе никакой особой мудрости не было. Приведу такой пример. Допустим,  наши дни молодой человек из какого ни будь африканского государства хочет поехать за границу, чтобы получить качественное образование и набраться культуры, чтобы впоследствии сделать карьеру в области, связанной с международными отношениями. И на выбор ему предложены три страны: Мальта, Монголия и США. Не обижая жителей Мальты и Монголии, согласимся, что выбор очевиден. И можно ли в этом случае считать этого молодого человека мудрецом? По-моему, он поступил просто как разумный человек. Я себя мудрецом не считаю, но и я бы поступил так же. Ромея в тот исторический период по уровню культуры, по политическому влиянию, по военной мощи, по богатству так же отличалась от восточного соседа Руси мусульманской Волжской Булгарии и от западного соседа католической Европы, как современные США от Мальты и Монголии. О Западной Европе Лев Гумилёв вообще писал ужасные вещи:

   «Известно, что в середине века на святой престол иногда всходили очень грешные папы. В 955 г. на папский престол воссел шестнадцатилетний юноша, нареченный папой Иоанном XII. Ватиканский двор стал вертепом продажных женщин. Если бы папа был только охотником, игроком, волокитой и пьяницей, то это было бы еще полбеды. Но римский первосвященник давал пиры с возлияниями в честь древних языческих богов и пил за здоровье Сатаны. Конечно, вести о таких «подвигах» достигали Руси».
                Л. Гумилёв. От Руси до России. ModernLib.ru›books/gumilev_lev…ot_rusi_do_rossii…

   Не мог Владимир принять и иудаизм Хазарского каганата, во-первых, потому что хазары были злейшими и опаснейшими врагами Руси, а во-вторых, отец Владимира Святослав разгромил хазарское государство ещё в 964 году.
   С Ромейской же империей у руссичей были давние связи: русские купцы приплывали к ним по пути «из варяг в греки» торговать, воины – грабить или нанимались на службу; и те и другие, вернувшись домой,  рассказывали о богатстве ромейских городов, красоте их храмов и богослужения, Константинополь почтительно называли Царь-градом. Многие, потрясённые цареградским  великолепием, крестились там и возвращались домой христианами. Ко времени крещения Владимиром Киева в нём уже проживало немало русских христиан. Христианкой была бабка Владимира княгиня Ольга, и крестилась она в Царь-граде.  В решении русских креститься  большую роль играл эстетический, эмоциональный момент. В «Повести временных лет» есть рассказ о том, какое впечатление произвело богослужение в ромейском храме на прибывших из Руси впечатлительных русских:

  «И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где они служат Богу своему, и не знали – на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что ПРЕБЫВАЕТ ТАМ БОГ С ЛЮДЬМИ, и СЛУЖБА ТАМ ЛУЧШЕ, ЧЕМ В ДРУГИХ СТРАНАХ» (выделено мною. – В.Г.)

  Ну как после такого потрясения не креститься! Аскетичные мечети Волжской Булгарии и мрачные, громоздкие романские храмы  Европы не могли конкурировать с цареградской Айия-Софией.
  В жизни каждого человека есть моменты, когда он принимает решения, определяющие всю его дальнейшую жизнь. И выбор, который он делает, не случаен, а предопределён его прошлой жизнью, тем грузом, который он получил при рождении и накопил своей предшествующей жизнью. Почему «юноша, обдумывающий житьё» поступает именно в этот институт, а не в тот, женится  на этой девушке, а не на той, уходит на фронт добровольцем, хотя у него бронь, почему мужчина разводится с женщиной, с которой прожил десять лет, и т.д.? Причины ищите в прошлом. Выбор государственной религии киевским князем мог быть только таким, каким он был.  Либералы не могут ему этого простить, но Владимир не был либералом и не мог выбрать «цивилизованные страны» уже потому, что в то время они не были такими уж цивилизованными. Выбор князя, обусловленный насущными задачами и потребностями его времени, определил весь дальнейший путь России, её «биографию» и национальный характер современной нам России. Владимир, как выразился Пушкин о Петре первом, «прорубил окно» в Ромейскую православную империю, а значит, если окно в Европу, где жили «католические недоверки» и существовало, из-за  разницы вер было маленьким и тесным, как в романском храме.

                О «ПРЕДПОЛАГАЕМЫХ ЦЕННОСТЯХ» РУСИ

   Русская православная церковь на протяжении веков из идеологических соображений завышает значение принятия христианства в 988-м году – дескать, до христианства на Руси были мрак и дикость, а  свет христова учения осветил души наших далёких и диких предков. Первый киевский митрополит из русских, выдающийся религиозный деятель и мыслитель Илларион, «муж благ, книжен и постник», как сказано о нём в «Повести временных лет» (годы его митрополитства – с 1051-го по 1054-й), в своём «Слове о законе и благодати» так определяет значение крещения Руси князем Владимиром:

  «Похвала государю нашему Владимиру,
  им мы крещены были;
  молитва  Богу от всей земли нашей.
  Господи, благослови, Отче!
  Благослови, Господь Бог Израиля, Бог христианский,
  Что посетил людей своих и содеял им избавление,
  что не дал тварям своим
  вечно ИДОЛЬСКИМ МРАКОМ ОДЕРЖИМЫМИ БЫТЬ
  и в БЕСОВСКОМ СЛУЖЕНИИ ГИБНУТЬ» (выделено мною. – В.Г.).

  Покойный академик Д.С. Лихачёв, сам человек православный, в «перестройку» писал фактически о том же, но другим языком и говоря о русской культуре:

  «Сама по себе культура не имеет начальной даты. Но если говорить об условной дате начала русской литературы, то я, по своему разумению, считал бы самой обоснованной 988 год. […] Остальное лишь ПРЕДПОЛАГАЕМЫЕ ЦЕННОСТИ» (выделено мной. – В.Г.).

                Цит. по: ИСТОРИЯ СЛАВЯН / Тайны языческой Руси. razlib.ru›istorija/tainy_jazycheskoi_rusi/p6.php

   По словам академика, до крещения у Руси не было не только литературы, но и Руси самой не было. А что же было? В лесах, болотах и степях жили дикари, темные, жалкие, испуганные:

  «Между тем стремление вырваться из-под угнетающего воздействия одиночества среди редко населённых лесов, болот и степей, страх покинутости, боязнь грозных явлений природы заставляет людей искать объединения. Кругом были «немцы», то есть люди, не говорившие на доступном пониманию языке, враги, приходившие на Русь «из невести», а граничившая с Русью степная полоса – это «страна незнаемая»…».

                Там же

  Эти представления о дикости русских людей до принятия христианства имеют давнюю традицию и во времена, когда Лихачёв писал эти строки. Были уже наукообразным суеверием. Еще Н.И. Костомаров в XIX веке писал в таком духе:

    «Признаков государственной жизни мы не замечаем. Славяно-русские племена управлялись своими князьками, вели между собой мелкие войны и не в состоянии были охранять себя взаимно и общими силами против иноплеменников, а потому часто были покоряемы. Религия их состояла в обожании природы, в признании мыслящей человеческой силы за предметами и явлениями внешней природы, в поклонении солнцу, небу, воде, земле, ветру, деревьям, птицам, камням и т.п. и в разных баснях, верованиях, празднествах и обрядах, создаваемых и учреждаемых на основании этого обожания природы. […]
   При князьях, так называемого Рюрикова дома, господствовало полное варварство. Они облагали русские народы данью и, до некоторой степени подчиняя их себе, объединяли; но их власть имела не государственные, а наезднические или разбойничьи черты. Они окружали себя дружиною, шайкою удальцов, жадных к грабежу и убийствам, составляли из охотников разных племен рать и делали набеги на соседей - на области Византийской Империи, на восточные страны прикаспийские и закавказские. Цель их была приобретение добычи».

                Н.И. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях...spsl.nsc.ru›history/kostom/kostlec.htm

  Добавим ещё, что эти люди, по Иллариону, были «идольским мраком одержимы» и «в бесовском служении гибли», и всем будет ясно, что святой Владимир спас русских не только физически, но и духовно. Но современные историки отошли от этих представлений:

  «В греческих и латинских источниках называются крупные города, вокруг которых концентрировалось древнерусское население. Кроме Киева и Новгорода там упоминаются забытые сейчас Изборск, Полоцк, Белозерск, Любечь, Вышгород. Например, баварский географ IX века насчитал у славян до 4000 городов! […]
Более того, в византийских источниках при описании жизни русов отразились и явные признаки их государственного устройства: иерархия знати, административное деление земель. Упоминаются также мелкие князья, над которыми стояли «цари». […]
В «Сказании о Словене и Русе» повествуется о двух братьях – сыновьях Скифа, двинувшихся вверх от черноморских земель в поисках новых территорий. Они достигли берегов реки Волхов, где и основали город Словенск, который позднее стал называться Великим Новгородом.
Дальше, как сказано в летописи, «Словен же и Рус живяху между собою в любви велице, и княжиша тамо, и завладеша многими странами тамошних краев. Такоже по них сынове их и внуцы княжаху по коленом своим и налезоша себе славы вечные и богатства многа мечем своим и луком». Также в источнике упоминаются ТЕСНЫЕ СВЯЗИ государства Словена и Руса как с ВАРВАРСКИМИ НАРОДАМИ, так и с развитыми СТРАНАМИ ВОСТОКА И ЗАПАДА (выделено мною; так что «немцы» отнюдь не были жителями «невести» и степь не была «страной незнаемой». – В.Г.)
Доказательством подлинности этой истории могут выступать арабо-персидские источники XII века, которые писали о русах и славянах, ссылаясь на эпонимы Руса и Словена. Византиец Симеон Логофет в X веке также упоминает Руса, как предка русского народа. А греки, называя эти земли «Великой Скифью», по сути, подтверждают, что здесь правили потомки Скифа. […]
Если можно поставить под сомнение достоверность «Сказания о Словене и Русе», то факт существования «Северных архонтств» историками признан. Так византийцы называли непокорные земли-государства, расположившиеся в Северном Причерноморье, которые в VI и VII веках являлись для Константинополя серьезной угрозой.
Раскопки в центральной Украине подтвердили существование здесь некогда развитых и густозаселенных территорий. Эти протогосударственные образования были объединены понятием «Черняховской культуры». […]
Позднее, где-то с V века, именно в центре «Черняховской культуры» начинает свое возвышение Киев – будущая столица Древнерусского государства, основателем которого, согласно «Повести временных лет», стал Кий.
Правда, историк Н. М. Тихомиров время основания Киева отодвигает на VIII век. Другие исследователи возражают и находят новую дату в IV столетии, приводя в пример один из средневековых летописных источников: «Бысть основание его в лето от Христа 334».
Сторонник более ранней версии основания Киева историк М. Ю. Брайчевский, опираясь на труды византийского писателя Никифора Григоры, утверждает, что Кий, как и многие правители соседних стран, получил из рук Константина Великого символ власти. В тексте Григоры есть упоминание о «повелителе Руси», которому император вручил титул «царского кравчего».
Так, получив добро на княжение, Кий стал у истоков правящей династии молодой державы со столицей в Киеве.
В «Велесовой книге» (которая, конечно, не может считаться достоверным источником) Кий описан как выдающийся полководец и администратор, который, объединив под своим началом большое количество славянских племен, создал МОГУЧЕЕ ГОСУДАРСТВО» (выделено мною. – В.Г.)
                Выпуск 1. Что было до Рюрика (fb2) | Либрусек   
                Что было до Рюрика
© Русская Семерка russian7.ru


  А где государство, там и письменность:

  «Мы знаем, например, что она (письменность. В.Г.) была у иллирийцев, так называемая, «глаголица» (в Иллирии Балканской), знаем, что она была раньше славянской азбуки Кирилла и Мефодия. Почему же ничего подобного не было, да ещё в Великом Новгороде, который был центром торговли с югом, севером, западом и востоком? Как же составлялись тогда грамоты на товары, своего рода «конессаменты», которыми должны были обмениваться купцы, передавая корабли льна, сала, кож или сухой рыбы? На этом самом основании мы утверждаем, что грамота была и что она, может быть, будет даже однажды найдена!»

                Ю.П. Миролюбов. Сакральное Руси

  Церковный миф о том, что письменность на Русь принесли ромеи Кирилл и Мефодий, не выдерживает серьёзной критики. Много фактов свидетельствуют о том, что письменность у руссичей до принятия  христианства действительно была.

  «Мнение, что у славян не было письменности до появления кириллицы и глаголицы, сегодня оспаривается. Историк Лев Прозоров в качестве доказательства существования письменности приводит фрагмент договора с Византией Вещего Олега. В нём идет речь о последствиях смерти русского купца в Царьграде: если купец умирает, то следует «поступать с его имуществом так, как он написал в завещании». Косвенно наличие письменности  подтверждают и археологические раскопки в Новгороде. Там были обнаружены писала—стержни, которыми наносилась надпись на глину, штукатурку или дерево. Эти инструменты письма датируются серединой X века. Такие же находки были обнаружены в Смоленске, Гнёздово и других местах. Какого рода была эта письменность, достоверно сказать сложно. Одни историки  пишут о слоговом письме, о письме «чертами и резами», есть и сторонники славянского рунического письма».

                Главные заблуждения о славянах
                © Русская Семерка russian7.ru

  Юрий Миролюбов в книге «Сакральное Руси» рассказывал:

   «Однажды старый дед на хуторе к северу от Екатеринослава нас уверял: «В старовину люди грамоте знали! Другой грамоте, чем теперь, а писали её крючками, вели черту Богови, а под нее крючки лепили, и читать по ней знали!». Только теперь, вспоминая эти слова, приходится думать, что дед говорил правду. Санскритские надписи пишутся именно так, что ведется черта, а под ней ставятся разные крючки. Как могло сохраниться такое тысячелетней давности воспоминание — не наше дело отвечать, а что оно означало, мы понимаем. Вероятно, жила ещё традиция, изустно передававшая многое, что христианство стерло из памяти большинства. Знали такую устную традицию немногие, но упорно её передавали другим».

  В этом отрывке важно отметить связь этой древней русской «грамоты» с санскритской письменностью. Известно, что русские относятся к индоевропейской группе, и … Держитесь крепче за стул, читатель – сейчас я вас буду удивлять:

  «Вы все здесь разговариваете на какой-то древней форме санскрита. Поэтому я всё понимаю без переводчика» (Н.Р. Гусева «Арьи, славяне: соседство или родство?» в кн. «Древность: Арьи. Славяне», М. Палея. 1996 г., с.70). Так высказался известный индийский учёный, филолог, знаток санскрита П.Д. Шастри на одном из форумов советско-индийской дружбы. Известно и другое его изречение:  «Русский язык – это испорченный санскрит (имеется в виду тот вариант санскрита, который используется в Индии до настоящего времени). Впрочем, с таким же успехом можно заявить, что санскрит – это испорченный русский. И это – не голословное утверждение. Дело в том, что Шастри ссылается на великого учёного-грамматика древней Индии панини (около VIII – VII в. до н.э.), который составил грамматику санскрита, объяснил правила словообразования этого древнего уже в те времена языка. Так вот, согласно утверждениям Шастри, русский язык остался единственным среди европейских языков, где до сих пор соблюдаются правила Панини (санскрит не в счёт). Более того, индийский учёный говорит, что Панини,  живший 2600 лет назад, был бы рад услышать родную речь».
                Константин Воронов. Русь: от санскрита до кириллицы. – Историческая газета, июль 2000
 
   Привожу этот отрывок не с целью посрамить покойного академика с его «предполагаемыми ценностями», а чтобы убедить в том несомненном факте, что культура русского народа началась не с Кирилла и Мефодия, а гораздо раньше. В глубокую индоевропейскую древность уходят  корни русского менталитета, и если убеждённый православный человек не желает этого признавать, это ничего не меняет. Нельзя бывшее сделать не бывшим, говорили древние. Если кто-то и не желает знать этого бывшего, объявляет его несуществующим, оно всё равно было и продолжает влиять на нас сегодняшних. Так взрослый человек не помнит своего раннего детства и в памяти остались лишь несколько смутных, не связанных между собой картин, это забытое детство живёт в его подсознании и в чертах его характера и через управляет его мироощущением и поступками.
   То, что глаголица Кирилла и Мефодия – не первая русская азбука, нисколько не умаляет их заслуг перед русской культурой, и памятник им поставлен заслуженно, и ежегодно отмечаемый День славянской письменности и культуры не менее законный общенациональный праздник, чем, например, День Победы или  День народного единства. Во-вторых – и это самое важное – кириллица солунских братьев в моём представлении есть своеобразная метафора сплава ромейской и исконно русской культур. Кириллица состоит из 26 букв греческой азбуки, к которым солунские братья добавили 14 русских букв (русские письмена Кирилл обнаружил в Херсонесе), обозначавших звуки, которых не было в греческом языке, и 3 буквы из иврита. Условно говоря, примерно 26 элементов ромейских, 14 древнерусских и 3 древнееврейских – вот это и есть русский менталитет. Позднейшие влияния  могли внести новые элементы, но не в состоянии были изменить, а тем более разрушить этот сложившийся в древности каркас. Вот так же воспитание, полученное в детстве, закладывает основы характера человека, и как бы в дальнейшем ни развивался характер, какие бы новые черты им ни приобретались, всё это узоры по уже готовой канве.
  Русь получила от Ромеи не только более совершенные письменность, философию,  изобразительное искусство и т.д. Она впитала в себя ромейскую духовность, ромейское мироощущение. На целые века Ромея для русского интеллигента стала образцом, «делать жизнь с кого».  Но этот образец ложился не на пустое место, не на «предполагаемые ценности», столь ничтожные, что, по мнению Лихачёва, их можно не принимать во внимание, будто их и не было, а на древнейшие русские ценности, которые сплавились с ценностями ромейскими, как в кириллице греческие буквы сплавились с русскими. И важнейшей из этих «предполагаемых ценностей» является учение о правде и кривде.

                ЯЗЫЧЕСКАЯ ПРАВДА И ПРАВОСЛАВНАЯ БЛАГОДАТЬ

  В «Голубиной книге» (видимо, глубинной), – древнейшем памятнике языческой русской мудрости говорится:

                Правда кривду переспорила,
                Правда пошла на небеса,
                К самому Царю Небесному,
                А кривда пошла по земле… […]
                Кто будет Кривдой жить,
                Тот отчаянный от господа;
                Та душа да не наследует
                Себе царства небесного;
                А кто будет Правдой жить,
                Тот причаянный ко Господу;
                Та душа наследует
                Себе царство небесное.

  В иронической форме это языческое представление изображено в пессимистической песне В.Высоцкого «Правда и Ложь»:

Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых блаженных калек,
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила,
Мол, оставайся-ка, ты, у меня на ночлег.

  Ложь, то есть, Кривда обокрала спящую Правду, нарядилась в её одежды и пошла по земле, выдавая себя за Правду, а Правду, одетую в лохмотья, все гонят. И Ложь-Кривда царит на земле:

Глядь,а штаны твои носит коварная Ложь,
Глядь,на часы твои смотрит коварная Ложь,
Глядь,а конем твоим правит коварная Ложь.

  Таким образом, Правда – от Бога, это закон Бога, закон Вселенной, Кривда же есть нарушение божественного вселенского закона. Земные законы людей должны основываться на законе Правды, соответствовать ему, и живущий в соответствии с Правдой, «причаян» к Богу. Земной закон, основанный на Правде, назывался ротой. По роте жили, ротой клялись при заключении договоров. Подчеркнём особо: закон роты – не юридический закон в современном понимании, он был частью закона, по которому живёт Вселенная, и нарушивший роту был преступником не перед людьми, не перед государством, не перед Землёй даже, а перед всем Мирозданием. Клятва ротой не имела срока давности и действовала «пока сияет Солнце и весь Мир стоит», и лишь с гибелью Вселенной договор утратит силу.
  Обратим внимание: приведённая выше цитата из «Голубиной книги» является тем самым сплавом исконного русского язычества с позднее пришедшим на Русь христианством, учение о Правде и Кривде гармонично сочетается с христианским царством небесным. В православной церкви понятие Правды заменилось понятием Благодати (благо дать – благо, данное Богом). Митрополит Илларион (о нём мы писали выше), уверенный в том, что до принятия христианства русские люди были одержимы «идольским мраком» и гибли в «бесовском служении», рассуждая в своём знаменитом «Слове о Законе и Благодати», не подозревал, насколько он в своём мироощущении близок этому самому «бесовскому служению».

         Что дал Закон и что Благодать?
         Прежде Закон, потом она, Благодать,
         Прежде лишь тень, потом – истина.

  Закон предшествует Благодати, он ниже Благодати, лишь тень её. Благодать – это сама  истина,  Правда с точки зрения русских «предполагаемых ценностей».  Илларион поясняет своё положение на библейских примерах: жена родоначальника многих народов Авраама Сара не могла родить и, стало быть, миссия Авраама как родоначальника этих народов была под угрозой. Поэтому Сара предложила мужу свою рабыню Агарь. Но от рабыни мог родиться не свободный человек, а раб – Измаил Авраамович. И Благодать, истина, Правда не могла сойти на землю:

    Благодать же сказала Богу: «Ещё не время сойти мне на землю и спасти мир,
    Сойди на гору Синай и Закон положи».

  То есть, с точки зрения «предполагаемых ценностей, пока Благодать-Правда на небе и  на земле господствует Кривда, Бог дал людям (потомкам раба Измаила) через Моисея закон, который бы ограждал его от власти Кривды:

         Вынес и Моисей с Синайской горы
         Закон, а не Благодать, тень, а не истину.

  Но вот пришло время явиться людям Благодати-Правде, и явилась она не через рабыню, а через свободную женщину:

          И когда век тот к концу приближался, посетил Господь род человеческий,
          И сошёл с небес, в утробу девицы входя.
          Приняла же его девица с поклоном в шатёр своей плоти
          Безболезненно  и сказала потом Ангелу:
          «Вот я – раба господня, да будет со мною по слову твоему!»
          Тогда же разомкнул Бог и утробу Саррину,
          И, зачав, родила Исаака – свободная свободного.

  Илларион смешивает Сарру с богородицей Марией и слова Марии из Евангелия от Луки (1:38) приписывает Сарре. Сомнительно, чтобы митрополит сделал это по незнанию Священного писания. Он допустил такую вольность, чтобы подчеркнуть свою мысль: ветхозаветный народ Израиля – от рабыни, христиане – от свободной. Митрополит опирается на слова апостола Павла, который в  послании  к галатам пишет: «Авраам имел двух сынов, одного от рабы, а другого от свободной». Агарь, в трактовке Павла,  «соответствует нынешнему Иерусалиму, потому что он с детьми своими и в рабстве» (римском). «Вышний» (небесный) Иерусалим (символизируемый Саррой) свободен. «Итак, братия, мы (христиане) дети не рабы, но свободной» (Гал. 4:22-31).
  В «Голубиной книге»   «Правда кривду переспорила, правда пошла на небеса», с  рождением же Христа , по Иллариону, Правда снизошла на землю истиной, Благодатью:

          Как посетил Бог человеческое естество,
          Уже явилось неведомое, утаённое:
          и родилась  Благодать – истина, а не закон, сын, а не раб.

  Потому и приняли сравнительно легко руссичи христианство, что истолковали его как долгожданное возвращение на землю Правды. Правда-Благодать выше Закона, Закон – для рабов, Благодать же – свобода:

           И уже не теснится человечество в Законе,
           а в Благодати свободно ходит.

Закон дан через Моисея иудеям, потому что они не свободны, свобода же - в Благодати-Правде, данной через Христа:

           Ибо иудеи при свече Закона себя утверждали,
           Христиане же при благодетельном солнце своё спасение зиждут;
           ибо иудеи тенью и Законом утверждали себя,
           а не спасались,
           христиане же истиной и Благодатью не утверждают себя, а спасаются.

  В словах Иллариона разгадка  такого явления в русском менталитете, как равнодушие  к праву, к закону.  Закон – тень, в нём если и есть правда, то относительная. «Закон – дышло: куда повернёшь, туда и вышло», - говорят в народе. Мораль, этика, выраженные в народных обычаях, нормах выше закона, ибо «Людской суд – божий суд».  Закон имеет право  на существование лишь постольку, поскольку он находится в соответствии с народными, то есть, божьими, христианскими представлениями о правде и справедливости.

   «Основная оппозиция русской культуры — противопоставление добра и зла — выступает как борьба Правды и кривды. Борьба Правды с кривдой бескомпромиссна. Кривда побеждает на земле; потерпев поражение, Правда отлетает на небо и остается непобеждённой в принципе. Борьба этих двух начал выступает как противоборство космических сил, противостоящих противоположных субстанций. Синкретическая Правда — внутренний принцип, закон мироздания, некая нравственная субстанция мира, абсолютное добро. Антитеза «Правда — кривда» рассматривается в качестве одной из констант народного мировоззрения, сохранявших актуальность и после эпохи средних веков. Этот дуализм явился важным этапом преодоления синкретического сознания».

           А.С. Ахиезер. Россия: критика исторического опыта. bookitut.ru Rossiya-kritika-istoricheskogo-opyta…


   В одной пьесе Островского мздоимец-судья спрашивает крестьян: «Как вас надо судить – по закону, или по правде», и те отвечают: «По правде». То же противопоставление закона и правды в стихотворении русского национального поэта М. Лермонтова «Смерть поэта»:

Таитесь вы под сению ЗАКОНА,
Пред вами суд и правда – всё молчи!

  То есть, прикрываясь законом, можно творить преступления и заткнуть рот правде. Но есть сила сильнее закона – Правда «Голубиной книги», или христианский Божий суд, то есть, Благодать. И решение этого суда не зависит от уловок законов Кривды, Верховного судью не купишь взятками, не убедишь клеветой и не запугаешь угрозой жизни его самого и его семьи:

Но есть и БОЖИЙ СУД, наперстники разврата!
Есть грозный суд: он ждёт;
Он недоступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперёд.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей чёрной кровью
Поэта праведную кровь!

  Эту особенность  русского правового сознания  чутко уловил  славянофил И.В. Киреевский. Он писал в середине XIX века:

«…законы (русские. – В.Г.) […],не могли иметь характер искусственной формальности, но, выходя из двух источников: из бытового предания и из внутреннего убеждения, они должны были в своём духе, в своём составе и в своих применениях носить характер более внутренней, чем внешней правды, предпочитая очевидность существенной справедливости - буквальному смыслу формы; святость предания - логическому выводу; нравственность требования - внешней пользе. Я говорю, разумеется, не о том или другом законе отдельно, но о всей, так сказать, наклонности (тенденции) древнерусского права. Внутренняя справедливость брала в нём перевес над внешнею формальностию».

       И.В. Киреевский. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России.
dugward.ru›…kireevskiy/kireevskiy_prosv_evrop.html


   Правовой кодекс Руси назывался «Русская правда», потому что в основу его было положено складывавшееся веками устное родовое право, то есть, то, что с точки зрения руссича, соответствовало Правде небесной и было ему понятно. С принятием христианства и под влиянием ромейской культуры в «Русскую правду» вошли элементы ромейского права и церковного понимания справедливости.

  Наследница Римской империи западноевропейская цивилизация унаследовала от Рима и его рассудочность, и его отношение к закону. Киреевский писал:

  «Отличительный склад римского ума заключался в том именно, что в нём наружная рассудочность брала перевес над внутреннею сущностью вещей. […] Тот же характер видим мы в самых знаменитых законах римских, где строгость внешней формальности доведена до изумительного логического совершенства при изумительном же отсутствии внутренней справедливости. […]
  Между тем как римско-западная юриспруденция отвлеченно выводит логические заключения из каждого законного условия, говоря: ФОРМА ЭТО САМЫЙ ЗАКОН (здесь и далее выделено автором. – В.Г.), и старается все формы связать в одну разумную систему, где бы каждая часть, по отвлеченно-умственной необходимости, правильно развивалась из целого и всё вместе составляло не только разумное дело, но САМЫЙ НАПИСАННЫЙ РАЗУМ, - право обычное, напротив того, как оно было в России, вырастая из жизни, совершенно чуждалось развития отвлеченно-логического. Закон в России не изобретался предварительно какими-нибудь учеными юрисконсультами, не обсуживался глубокомысленно и красноречиво в каком-нибудь законодательном собрании и не падал потом как снег на голову посреди всей удивленной толпы граждан, ломая у них какой-нибудь уже заведенный порядок отношений».

                Киреевский, там же

  Сатирик Михаил Задорнов много потешался над доходящей до абсурда фетишизацией законов на Западе. Например, закон, запрещающий выбрасывать из вертолёта живого оленя, очевидно, не вызывает у западного человека недоумения. Нельзя – значит, нельзя, ну и не будем выбрасывать. Вот когда помрёт, тогда и выбросим. Российские же зрители на концертах Задорнова хохочут. Живого оленя нельзя? А живую лошадь? Живую свинью? Живого бегемота? В законе о них ничего не сказано, значит, можно?
  А сложившееся на Западе судопроизводство? Истина устанавливается путём соревнования между обвинителем и защитником, и умелый, опытный адвокат победит неопытного прокурора  и докажет, что преступник невиновен, и наоборот, умелый прокурор отправит на электрический стул невиновного. И всё по закону.
    Проницательные люди на Западе чувствуют ущербность мира, живущего только буквой закона, чему свидетельство классический франко-итальянский  фильм-притча «Закон есть закон», снятый в 1958 году. Герои фильма живут в абсурдном мире, где их городок поделен на две части: французскую и итальянскую. Государственная граница петляет по улицам городка, и  французы ходят по французской стороне улицы, а итальянцы по другой, в общепите (не знаю, как назвать: трактир, харчевня)  французы едят за столиками на французской стороне, итальянцы – на итальянской. И никто, ни француз, ни итальянец  не переступят черту, отделяющую Францию от Италии, потому что – ЗАКОН ЕСТЬ ЗАКОН.
   В фильме два главных героя: таможенный чиновник француз Фердинанд в исполнении знаменитого комика Фернанделя и итальянский контрабандист  Джузеппе  в исполнении не менее знаменитого комика Тото. Фердинанд – убеждённый слуга и цепной пёс на страже закона, которому и в страшном сне не привидится, что он хоть на йоту от буквы закона отступил. Джузеппе – полная ему противоположность. Он и дня не проживёт, чтобы не нарушить закон, ночью спать не будет, если хоть в чём-то не смошенничает. И Фердинанд по долгу службы и по зову сердца неослабно гоняется за Джузеппе, когда тот переходит границу с очередной порцией контрабанды.
   Всё бы так и продолжалось до самой их смерти, если бы на голову Фердинанда не свалилось несчастье. Он всем любил рассказывать, что родился на кухне в той самой харчевне, где любят посидеть за стаканчиком вина и французы, и итальянцы. И вдруг случайно выяснилось, что кухня, где он родился, находится на итальянской территории, и, стало быть, он, Фердинанд, честнейший и добросовестнейший блюститель закона - невольный нарушитель этого самого закона: являясь по рождению итальянцем, он всю свою жизнь незаконно жил в чужой стране. И теперь по закону он больше не француз, жена его больше ему не жена, и детям своим больше не отец, а жена его теперь – жена Джузеппе, с которой Фердинанд развёлся много лет назад.
   Что ж поделаешь, закон есть закон. Фердинанд попрощался навеки с семьёй и перешёл на другую сторону улицы – в Италию. Но оказалось, что и здесь его конфликт с законом не закончился. Поскольку его родители и все его предки были французами, он не может считаться итальянцем и не имеет права жить в Италии. Но и во Францию его тоже не пускают. Поскольку закон есть закон, бывший француз, бывший таможенный чиновник, бывший муж своей жены и бывший отец своих детей Фердинанд теперь с точки зрения закона – никто и живёт он нигде.
   Оказавшись вне рамок закона, Фердинанд решил мстить этому самому закону, вернее, его представителям. Бывший снайпер во время войны, он, прихватив свою снайперскую винтовку, уходит в горы на окраине городка и оттуда, с высоты, делает им пакости. Например, некие блюстители закона собираются подписать какой-то законный документ – Фердинанд стреляет в чернильницу; чернильница – в дребезги, чернилами облит сам документ и физиономии подписывающих.
   Спасает несчастного тот самый жулик Джузеппе, которого он в прошлой счастливой жизни преследовал за нарушения закона. Совершенно случайно Джузеппе узнаёт, что по закону кухня, где родился Фердинанд, действительно по закону принадлежит Франции. Хозяин харчевни ради увеличения доходов много лет назад незаконно передвинул границу в своём заведении, в результате чего кухня оказалась на итальянской территории. Всё хорошо, что хорошо кончается. В последнем кадре фильма Фердинанд, снова француз, муж своей жены, отец своих детей и французский таможенный чиновник, стоит на посту. А его спаситель Джузеппе как всегда нарушает закон – переходит границу с очередной контрабандой за спиной. Фердинанд поворачивается лицом к зрителю и, как бы извиняясь, говорит: «Закон есть закон» - и бросается за контрабандистом в погоню.
  Конечно, это, как любил говорить один герой рязановского фильма «Небеса обетованные», «гротеск»,  но по сути воспитанные на римском рационализме и средневековой схоластике жители Запада таковы. А каковы мы?

  «Устремлённость к земному царству Правды – важнейшая специфика русского массового сознания. Идеал Правды зиждется на мечте об устройстве жизни, очищенной от искажений, в которых виноваты могут быть начальство, иноземцы, собственная слабость и т.д. , зиждется на вере в естественную жизнь, которая хотя и утеряна частично, но неизбежно восторжествует».

                А.С. Ахиезер. Россия: критика исторического опыта

   Ну и какие мы после этого европейцы? Согласившись с приведённым выше высказыванием Ахиезера, почему именно в России была предпринята попытка построить царство высшей справедливости – коммунизм и, распространив коммунизм по всей земле, вернуть в мир ушедшую на небеса Правду.
Такими мы были – такими и остались. Хорошо ли это, плохо ли – пусть каждый судит, как хочет. Но надо это признать и понять: мы таковы и иными быть не можем. Доказательства? Пожалуйста, из самой последней истории.
   Разрушая СССР, либералы-западники, убеждённые, что Россия – это Европа, а русский – тот же сын Европы, что и немец, француз и итальянец, только блудный, и миссия либералов – спасти его, вернуть на его истинный путь, в покинутый  им «европейский дом», где его ждут - не дождутся его братья немцы, французы и итальянцы. И одним из основных средств спасения блудного сына Европы они выдвинули закон. Советская-де власть была преступна, потому что закон не соблюдался, от того и чиновники взятки брали, директора магазинов и хозяйственники воровали. А в «цивилизованных странах» взяток не берут и не воруют, потому что у них – закон. Русское же понятие Правды-Благодати в их европеизированном уме, как говорится, и не ночевало, они и не подозревали, что есть такое понятие. Насочиняли горы законов по образцу западных в полной уверенности, что теперь наконец-то будет в европейской стране России «цивилизованность», порядок и процветание. Но получилось с точностью до наоборот: народ, после тотальной промывки мозгов либеральными СМИ начисто забыл о Правде-Благодати, а те, кто об этом не знал никогда, из простых советских ворюг выросли до уровня «олигархов», которым плевать на все и всяческие законы, будь то божьи или юридические.  Либеральнейший поэт Евгений Евтушенко потом сокрушался: «Кто бы мог подумать, что либералы будут воровать!»  А нечего теперь в затылке чесать: да как же так вышло, да почему, да кто в этом виноват. Что посеяли – то и пожали.
  «Идеолог перестройки» Александр Яковлев, хваставшийся впоследствии, что он «сломал хребет» Советской власти, в одном из интервью выругался с досады: «Вместо реформ идёт чёрт знает что! Чего В ЭТОЙ СТРАНЕ можно было ждать другого, и где взять других!»  Отвечаю: нигде. Другие – в других странах, а в «не другой» России – «не другие» русские. И глубинную, заветную, исконную «не другую» истину   выразил русский человек из народа в рассказе Чехова «По делам службы»:

  « - И была у господина Лесницкого сестра девица, богобоязливая и милосердная. Помяни, господи, душу рабы твоей Юлии, вечная память. Замуж не пошла, а когда помирала, то всё свое добро поделила; на монастырь записала сто десятин да нам, обществу крестьян деревни Недощотовой, на помин души, двести, а братец ейный, барин-то, бумагу спрятал, сказывают, в печке сжег и всю землю себе забрал. Думал, значит, себе на пользу, ан — нет, погоди, НА СВЕТЕ НЕПРАВДОЙ НЕ ПРОЖИВЁШЬ, брат. Барин потом на духу лет двадцать не был, его от церкви отшибало, значит, и без покаяния помер, лопнул. Толстючий был. Так и лопнул вдоль».

  Характерно для либералов-западников выражение, которое применил Яковлев по отношению к стране, в которой он родился и прожил всю жизнь: «эта страна».  Вот так они называют Россию, невольно пробалтываясь, что они в ней чужие, чужеродные, и она для них не Родина с большой буквы, не «моя страна», а «эта страна», и они в ней – иностранцы с российскими паспортами. Лыжин из того же рассказа Чехова начинает смутно прозревать:

«И теперь, когда у Лыжина сильно билось сердце и он сидел в постели, охватив голову руками, ему казалось, что у этого страхового агента и у сотского в самом деле есть что-то общее в жизни. Не идут ли они и в жизни бок о бок, держась друг за друга? Какая-то связь, невидимая, но значительная и необходимая, существует между обоими, даже между ними и Тауницем, и между всеми, всеми; в этой жизни, даже в самой пустынной глуши, ничто не случайно, всё полно одной общей мысли, всё имеет одну душу, одну цель, и, чтобы понимать это, мало думать, мало РАССУЖДАТЬ, надо ещё, вероятно, иметь ДАР ПРОНИКНОВЕНИЯ В ЖИЗНЬ, дар, который дается, очевидно, НЕ ВСЕМ. И несчастный, надорвавшийся, убивший себя «неврастеник», как называл его доктор, и старик мужик, который всю свою жизнь каждый день ходит от человека к человеку, — это случайности, отрывки жизни для того, кто и свое существование считает случайным, и это части одного организма, чудесного и разумного, для того, кто и свою жизнь считает ЧАСТЬЮ ЭТОГО ОБЩЕГО и ПОНИМАЕТ ЭТО. Так думал Лыжин, и это было его давней затаенною мыслью, и только теперь она развернулась в его сознании широко и ясно». (выделено мною. – В.Г.)

  Беда Яковлева и возглавляемых им западников в том, что они, умея по-западному «рассуждать», лишены дара проникновения в русскую жизнь, того самого дара, которым наделён толстовский Кутузов из «Войны и мира», умеющий чувствовать себя «частью этого (русского) общего. И потому Кутузов вёл русскую армию к победе над «рассуждающим» представителем западного мира Наполеоном, а БЕЗ-дарные либералы - слепые поводыри слепых повели Россию к краю пропасти, в которую она чуть было не свалилась, и только Кутузов нового времени, этим даром наделённый, сможет вывести её на широкую дорогу.


                СКВОЗЬ ТОЛЩУ АСФАЛЬТА

В главе первой «Византия» речь шла о ромейском  исихазме – мистико-аскетической традиции, ставшей центром, фокусом всей духовной и культурной жизни нации. В нем можно выделить два уровня – богословский, представленный трудами Грирория Синаита, Григория Паламы, Симеона Нового Богослова,  Каллиста и Игнатия и др, и, так сказать, «популярный», практический. И если первый был доступен интеллектуальной ромейской элите, второй получил распространение у мирян  в виде практики непрестанной молитвы.
   В VII – IX веках уровень западноевропейской культуры был очень низок, в ней царят дикость и варварство, а в это время в Ромейской империи создаются исихастские трактаты, в которых представлено новое видение человека, технологии работы с сознанием и сверхсознанием – и всё это выражено зрелым образным языком. Ничего этого ромейская духовность не могла почерпнуть из традиций Римской империи, наследницей которой она являлась, а сходство с духовными практиками Востока позволяет предполагать, что здесь налицо именно восточное влияние, которого был лишён Запад. В Ромейское царство исихазм пришёл через отшельничество Верхнего Египта, но вряд ли именно здесь он зародился. Я полагаю, что принципы «умной молитвы» уходят в более глубокую арийскую древность.  Тем более, что за таким влиянием ромеям не надо было далеко ездить – их государство было многонациональным, в нём, как я писал выше, смешивались ВОСТОК И ЗАПАД и герб династии Палеологов  двуглавый орёл, восточный по своему происхождению , был как бы наглядным изображением этого сплава: одна голова орла западная, другая восточная. В XIV веке в западной культуре уже сформировались Готика и Предвозрождение, высокоразвитое схоластическое богословие и начатки гуманизма, исихазм же не только не получил распространения, но и, во многом благодаря ромейскому диссиденту и идейному  противнику исихазма Варлааму, воспринимался враждебно. В «Откровенных рассказах странника духовному своему отцу» (azbyka.ru›…otkrovennye-rasskazy-strannika…otcu/), памятнике русской исихастской мысли второй половины  XIX века (отрывки из этой книги помещены в конце главы в «Приложении»), эта католическая рационалистическая враждебность  представлена в диалоге русского странника-исихаста с поляком:

   «Любопытный управитель из поляков пришел посмотреть меня и застал меня за чтением Добротолюбия. Разговорившись со мною, спросил: что ты читаешь? Я показал ему книгу. – А! это Добротолюбие, сказал он. Я видел сию книгу у нашего ксёндза, когда жил в Вильне; однако ж я наслышан об ней, что она содержит какие-то странные фокусы, да искусства для молитвы, написанные греческими монахами, подобно тому, как в Индии, да Бухарии фанатики сидят, да надуваются, добиваясь, чтоб было у них щекотание в сердце, и по глупости почитают это натуральное чувство за молитву, будто даваемую им Богом. Надо молиться просто с целию выполнения нашего долга пред Богом; встал да прочел Отче наш, как научил Христос; вот на целый день и прав, а не беспрестанно ладить одно и то же; так, пожалуй, и с ума сойдешь, да и сердце-то повредишь».

  На что странник возражает:

  «Не думайте, батюшка, так о сей святой книге. Её написали не простые греческие монахи, а древние великие и святейшие люди, которых и ваша церковь почитает, как-то Антоний Великий, Макарий Великий, Марк-подвижник, Иоанн Златоустый и проч. Да и индийские-то и бухарские монахи переняли у них же сердечный способ к внутренней молитве, но только перепортили и сами исказили его, как рассказывал мне мой старец. А в Добротолюбии все наставления о сердечном молитвенном действии почерпнуты из Слова Божия, из Святой Библии, в которой тот же Иисус Христос, который повелел читать: Отче наш, заповедывал и непрестанную сердечную молитву, говоря: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем и всем помышлением твоим; блюдите, бдите и молитесь»

В этих двух отрывках примечательно, что оба собеседника указывают на связь исихазма с «фанатиками Индии да Бухарии», причём странник убеждён, что они переняли «сердечный способ к внутренней молитве»  у древних отцов церкви и «перепортили и исказили» его, с чем мы, конечно же, согласиться не можем. С таким же успехом можно утверждать, что белорусы и украинцы перепортили и исказили современный русский язык. На самом деле никто ничего не перепортил, просто эти три языка – ветви одного языкового древа, индийские духовные практики гораздо древнее православных, что не удивительно – ведь православие, да и само христианство гораздо моложе.
Развитие ромейского исихазма  было насильственно прервано гибелью  империи в результате турецкого завоевания, ромейские интеллектуалы эмигрировали в Западную Европу, где исихазм прижиться не мог, поскольку к тому времени там уже сформировалось рассудочное, чуждое мистике католическое христианство с его схоластическими умствованиями, да и саму Ромею западные интеллектуалы  презрительно называли Византией. Исихазм в этих новых условиях мог бы исчезнуть, подобно породившему его Ромейскому  государству, если бы не одно обстоятельство: к тому времени Ромея уже успела распространить православие в ряде стран, и вместе с православием народы этих стран усвоили и исихазм. В наше время корни исихастской традиции сохранились во всех странах православия: Греции, Болгарии, Сербии, Румынии, Грузии. Но главный очаг исихазма, как утверждают специалисты по этому вопросу, в послеромейский период был именно в России. И это не могло быть случайным. Русь не могла бы так легко воспринять ромейскую мистику, если бы мистического духа не было в древнерусском менталитете. Ю.П. Миролюбов вопрошал: «Откуда же в славянской религии было так много мистицизма?» И сам отвечал на этот вопрос, обнаруживая его арийских ведических  корнях:

   «Ответа на это не найти. Однако можно предположить, что мистика лежала в самом характере славян, особенно у русских. Даже православие — одна из самых чистых форм христианства, насквозь проникнуто мистикой.
    Ей бы неоткуда было взяться, если бы русские, потомки славян, не обладали склонностью к ней.
   Но её сущность - это ощущение божества везде, всюду, вокруг. «О Индра, твоё тело больше мира!», - восклицает ведийский поэт. Раз тело Индры больше мира, значит, сам мир находится в Индре! Таков источник мистицизма славян. Они себя считали живущими внутри божества: «Агни в траве, в лошади, овцах ...», если бы он был только в одном окружающем, то в человеке он мог бы и не быть. Но Индра-Агни «больше Мира»! Значит, весь мир и с ним человек и всякая вещь находятся в Индре-Агни-Варуне».

  Поэтому после падения Ромейской империи именно Россия стала преемницей исихазма, именно в России он обрёл вторую родину и получил дальнейшее развитие. И это обстоятельство ещё более в допетровский период духовно развело нас с чуждой исихазму католическо-протестантской Западной Европой.
Исихазм стал распространяться на Руси сразу вслед за крещением. Преподобный Антоний, основатель Киево-Печерской Лавры, подвизался на Афоне, где прошёл обучение исихастским психотехникам у афонских монахов, и киево-печерского монашество домонгольского периода можно по праву считать если и не единственным, то одним из очагов распространения ромейской мистической традиции. Ко времени Московской Руси XIV -  XV веков  влияние исихазма сказывается уже во многих сферах культуры, церковной и социальной жизни. К этой традиции примыкают такие духовные авторитеты, как Сергий Радонежский, Феофан Грек, Андрей Рублёв (о том, как исихазм отразился в знаменитой «Троице» Рублёва, можно прочесть в конце главы в «Приложении»). Наиболее полное и чистое выражение  русского исихазма являет собой монашеское движение нестяжательства, предводимое св. Нилом Сорским.
Столь лёгкое усвоение русскими принципов исихазма связано с тем, что он был близок языческой русской мистике. Благодаря стараниям церковных деятелей, боровшейся с языческой «бесовщиной», нам мало что известно о духовной практике русских волхвов, волшебников и кудесников, гораздо доступнее духовные практики современных сибирских, североамериканских, африканских и прочих шаманов – всё это пристально и заинтересованно изучается современными учёными, но наше, исконное до сих пор воспринимается как лишь «предполагаемые ценности», то есть, не заслуживающее внимания. А между тем древняя русская ведическая традиция по глухим, затерянным деревням дожила до наших дней и переживает своеобразный ренессанс  в новых поколениях.
Разумеется, пересаженный на русскую почву, ромейский исихазм не мог не обрести чисто русского своеобразия. Русь не имела, в отличие от ромеи, развитой книжной философской традиции, и поэтому философские теоретические труды корифеев исихазма Максима Исповедника, Григория Паламы и других не были освоены на Руси вплоть до XX века, да и, очевидно, переводов их трудов просто не было. Гораздо короче был путь практического освоения исихастской духовной практики непосредственно от  прямых носителей традиции, афонских подвижников  епископа Василия (Кривошеина), игумена Софрония (Сахарова) и афонских богословов русской диаспоры. Лишённый своей богословской и интеллектуальной составляющей, исихазм легко воспринимался простым народом, став достоянием не столько интеллигенции,  интеллектуалов, сколько людей низших сословий, простонародья, неизбежно смешиваясь с древним русским язычеством и магией. Ромейский исихазм и русское язычество, несмотря на различия и даже враждебность, всё же родственники, и  сами русские христиане давно обратили внимание на сходство исихастской духовной практики с восточными, чему свидетельством приведённая выше цитата из книги « Откровенные рассказы странника духовному своему отцу», про «индийских и бухарских монахов», которые якобы  переняли у святых отцов церкви принципы исихазма и их «перепортили и исказили». А Миролюбов со своей стороны также обнаружил явную связь индийских Вед с древней русской религией. Близость санскрита с современным русским языком мы уже отмечали выше, и в религиозной лексике она также бросается в глаза: индийские «веды» - русское «ведать» (знать), ведун, ведунья-ведьма (знающие), йог – яга, и т.д. Миролюбов обратил внимание на близость индийской религии с христианством:

   «Как «подражание Христу» требует от истинного христианина отказа от своей личности и полного слияния с Христом, так и Веды требовали полного отречения от себя. Этого индивидуалистический Запад не понимает и поэтому-то его христианство, удобное в себе, всегда вызывало нарекания со стороны восточных исповеданий. Между тем в ведизме видна яркая черта отказа от личности. Ведизм как бы предвосхищает идею соборности, столь близкую православным философам.
   Акт Творения таким образом есть акт слияния с Рши или Риши, с Питри или Питрис. Идея Бога в человеке и человека в Боге. Идея единства Бога и человека. […]
   Арийцы считали, что Творение мира подобно жертвоприношению; они считали, что молитва и жертва, будучи плодами любви, поддерживают и творят мир.  Эта идея постоянного Творения близка христианской, ибо в ней тоже говорится, что молитва и христианская любовь творят_жизнь. «Вера без дел мертва есть»,— говорит Апостол Павел».

   Миролюбов  же обнаружил и связь русского ведизма с Ведами Индии. Но откуда он, родившийся в конце XIX века, когда уже почти тысячу  лет в России господствовало христианство, мог знать древнее язычество? Это он объяснил сам. Дело в том, что родился он в Екатеринославской губернии, в месте, где был своеобразный заповедник языческой старины:

  «Почему это именно сохранилось в Юрьевке? Думается, оттого, что ближайшая станция железной дороги была верстах в ста, а Днепр с его пароходами находился в пятидесяти верстах, если не больше. Городская «культура» с ее пьянством и развращением юрьевцев не коснулась. Они остались вне её влияния, как бы застыв на целую тысячу лет в своих традициях. Можно судить о них, как угодно, но одного нельзя отрицать, того, что они сохранились в Юрьевке дольше, чем в других местах. […]
  Так как нам пришлось провести раннее детство в деревне, бегать с ребятишками, слушать, что говорили «старые люди», то мы многое сохранили из этой эпохи и этим делимся. С другой стороны, изучая «Риг-Веду», как и другие Веды, мы почувствовали прямую связь между тем, что написано в них, и тем, что говорится в деревнях «старыми людьми». […]
   Многое цитируемое здесь взято нами из устных преданий старины, слышанных нами в детстве от старых людей на юге России».

  Более того, в детстве же довелось ему не только слышать, но и испытать на себе результат древнего языческого гадания:

   «К «Зворожной бабе» обращались весь год, если кто хотел погадать о будущем. Одна из них славилась своим знанием, что она действительно «знает». Достав от матери денег, якобы чтобы купить деревянные коньки на зиму, я направился к ней вечером. Жила она на окраине села. Я пришел, постучал в окошко, и она открыла двери, а увидев меня, долго не хотела брать денег и не хотела гадать. Наконец, я уже не помню как, я ее уговорил. Она повела меня за хату во внутренний двор, чтобы не видели с улицы, поставила ведро воды так, чтобы в ней отражалась луна, и сказала: «Ну, поглядим». Стала что-то шептать беззубым ртом, потом сказала: «Бачу я много чего ... (для удобства передам ее слова по-русски). Так, в городе, учишься, в школе, потом в другой, в третьей, четвертой и пятой. Кончишь, будешь думать, что уже выучился, а придется все равно всю жизнь учиться! В чужих краях будешь жить ... На чужой жене женишься, два раза ... Будет большая война, много народу погибнет, сохрани, Господи, перекрестилась она, а ты уцелеешь и ещё вернешься старым ... За морем счастья мало. Мало его и дома. Умрёшь спокойной смертью, а много раз тебя смерть будет звать, но всякий раз отпустит». Не помню уже всего, но главное она сказала правильно! Всю почти сознательную жизнь пишущему эти строки  пришлось прожить на чужбине. Много раз и смерть угрожала. Дважды был женат на иностранках. Все оказалось верным, и в той части, которая касалась ученья. Пришлось переменить пять школ.
   В этом гаданье мы можем увидеть пережившую века языческую традицию.
    Откуда получала «Зворожная баба» свое знание, осталось для меня тайной, но можно предположить, что ей её передавали предыдущие бабы. Мужики в этом никакого «колдовства» не видели и бабу «ведьмой» не считали».

  Не правда ли, это гадание по своим результатам  напоминает  предсказания болгарской ясновидицы-христианки Ванги? Воспоминание об этом гадании отсылает Миролюбова к далёким языческим предшественникам «Заворожных баб» и картинам «старины глубокой», которые он восстанавливает, опираясь на рассказы, слышанные им в детстве.  Православные монахи-отшельники, живущие в лесах, в скитах, старцы, целители, чудотворцы, к которым ещё в начале прошлого века стекались со всей России люди всех званий и сословий кто за советом, мудрым наставлением, кто ради исцеления – всё это было в язычестве, всё это та же «златая цепь», только в ином обличье, под другим именем:

  «В Киеве эти Богослужения происходили в березовом Боголесьи (березовый лес), на вольном воздухе, на поляне, где был Бел-Камень, т.е. алтарь, на котором приносили жертву киевляне и кудесники, жившие в лесу. Там у них были небольшие домишки, где они спали, проводя остальное время в молитве снаружи или на пасеке, ухаживая за пчелами. Обычно в лесах бывало много молитвенников, которые уходили от мира, потеряв семью или её не имея. Они считались Боголюбами и их никто не трогал, наоборот, все уважали. К ним же обращались за помощью в горе или несчастье. По преданию, они исцеляли больных и даже воскрешали мёртвых. Многие из них были ясновидцами и называли приходившего по имени, никогда до того его не видев, и рассказывали минувшие дела его жизни, а также и будущее. Их уважали не только простые люди, но и Князья, как это изображено А.С.Пушкиным в «Песне о вещем Олеге». Вместе с тем их вера была бескорыстной и если они что-то делали, то по велению Богов, а не за мзду. В них мы узнаем позднейший вид, проистекающий из ведизма, йогического служения Богу. Одни из них были священниками, приносили жертвы и совершали требы, а другие предавались созерцанию и молитве. Эти были недоступны простым людям. Многие из них даже не отвечали на вопросы. […]
  От жизненных благ они отказывались не потому, что считали их греховными, а потому что хотели ценой этого углубиться в себя и найти свои слабости, истребить их. Это была школа воли, а не умерщвления плоти. Живя в одиночестве, они сосредотачивались на Боге, Свароге или Перуне, Дажьбоге или Яриле, чтобы быть к ним ближе. Вместе с тем, думая о добре, они приносили добро всякому, кто у них этого просил. […]
   Люди эти искали истину, справедливо полагая, что в тиши лесов, вдали от шума и обязанностей жизни, её легче найти. Молитвой, омовлением и суровой пищей они опрощали свои требования, сводя их к самому малому, а работой на Бога освящали душу. Ища в жизни своей божественное Коло Времян, они молились, созерцая его красоту, и заря для них была такой же красавицей, расточавшей блага на всех живущих, как и для ведийцев: они ей слагали такие же песнопения, славили Бога, посылающего Солнце, и жили, глядя на травы, вкушая чару хмельного меда, как их Пращуры вкушали Сому. Жизнь лесная шла вокруг них, и если Лесобог выходил посмотреть на молившегося кудесника у старого пня, то кудесник его не боялся и с ним говорил. И всякий Огнищанин мог слышать из его уст, что сказал сегодня Лесобог, будет ли хороший урожай в этом году, будет ли ячмень, просо, мед. Или слышал, что будет грозное что-то, набеги кочевников, мор или голод на земле русской. И тогда он приносил жертвы Богу, прося, чтобы его и его близких Мара обошла».

   А теперь для сравнения приведу отрывок из «Братьев Карамазовых» Ф. Достоевского:

  «Про старца Зосиму говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце своё и жаждавших от него совета и врачебного слова, до того много принял в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово. Но при этом Алеша почти всегда замечал, что многие, почти все, входившие в первый раз к старцу на уединенную беседу, входили в страхе и беспокойстве, а выходили от него почти всегда светлыми и радостными, и самое мрачное лицо обращалось в счастливое. Алешу необыкновенно поражало и то, что старец был вовсе не строг; напротив, был всегда почти весел в обхождении. […] Он  видел, как многие из приходивших с больными детьми или взрослыми родственниками и моливших, чтобы старец возложил на них руки и прочитал над ними молитву, возвращались вскорости, а иные так и на другой же день, обратно и, падая со слезами пред старцем, благодарили его за исцеление их больных. Исцеление ли было в самом деле или только естественное улучшение в ходе болезни — для Алеши в этом вопроса не существовало, ибо он вполне уже верил в духовную силу своего учителя, и слава его была как бы собственным его торжеством. Особенно же дрожало у него сердце, и весь как бы сиял он, когда старец выходил к толпе ожидавших его выхода у врат скита богомольцев из простого народа, нарочно, чтобы видеть старца и благословиться у него, стекавшегося со всей России. Они повергались пред ним, плакали, целовали ноги его, целовали землю, на которой он стоит, вопили, бабы протягивали к нему детей своих, подводили больных кликуш. Старец говорил с ними, читал над ними краткую молитву, благословлял и отпускал их».

  Сравнив это описание с портретом православного старца Зосимы трудно не согласиться с тем, что между языческим кудесничеством  и православным  старчеством прямая преемственная связь, хотя Зосима наверняка возражал бы против этого сближения.  Специально заостряю на этом внимание, чтобы ещё раз отметить: дохристианские «предполагаемые ценности» никуда не исчезли, всю тысячу лет они жили в народном знахарстве и колдовстве, да и в самой христианской культуре, в том числе и в виде исихазма и старчества. Там русский дух, там Русью пахнет, и всякий русский, если только он не отравлен духом либерализма, чувствует с этими «ценностями» свою духовную связь, даже если в житейской суете не думает об этом. Очевидно, этим объясняется и отличие русского исихазма от породившего его ромейского. Уже в московский период исихазм на Руси развивается по преимуществу в монашеских общежитиях, отшельничество же играет гораздо меньшую роль, чем в Ромейской империи, и тем более в Египте и Палестине. Русский исихазм как бы стремится прорвать рамки замкнутости, индивидуализма и либо объединится в братство единомышленников, либо выйти в мир, к людям и активно участвовать в общественной жизни, помогая страждущим, ищущим правды, врачуя души и телесные болезни. И в этом я опять же усматриваю проявление русского духа, для которого свойственны коллективизм, соборность, идущие от деятельности волхвов и кудесников. Вспомним летописную легенду, пересказанную Пушкиным в «Песне о вещем Олеге». В тёмном лесу живет, проводя всё время «в мольбах и гаданьях», старик-кудесник. Ну и жил бы себе в лесу, гадал и молился своему Перуну, но он выходит из леса навстречу Олегу, чтобы сообщить ему о его будущей судьбе (причём, хотя и не живёт в миру и наверняка никогда до этого князя не видел, всё о нём, как слепая Ванга, знает). И логично предположить, что не в первый раз он вот так выходит из леса, чтобы сообщить что-то важное людям. Да и люди наверняка давно уже протоптали в лесу дорожку к «вдохновенному кудеснику», как к старцу Зосиме. Это Олег, «отмщая неразумным хазарам»,  давно не был дома и, наверно,  ничего про этого кудесника не слышал, а в округе-то его, небось, давно и хорошо знают.
  И исихазм, и его ветвь старчество  развивались, преодолевая сопротивление  другой линии в русском православии – линии  сакрализации. Сакрализацией  (от латинского sacro – освящать, объявлять священным) называют превращение чего-либо в священное, наделение объекта сакральным смыслом. Например, освящение пасхальных яиц, куличей, просфор, икон, церквей  есть сакрализация, то есть, подчинение Богу. На Руси ромейский исихазм распространился благодаря деятельности Нила Сорского, Сергия Радонежского и других и во многом повлиял на духовный подъём XIV-XVI веков. Сергий Радонежский подчинил его влиянию новое религиозное сознание. Затем в XVII веке наступил период упадка, и лишь кое-где подспудно теплились отдельные очаги исихазма. Впрочем, этим упадком был охвачен весь тогдашний православный мир, в том числе Греция и даже сам Афон, и именно оттуда он пришёл в Россию с церковной реформой Никона.
   Реформа должна была устранить разночтения в церковных книгах и привести русскую церковь в соответствие с восточной церковью в литургии и вообще в богослужении. Как было писано в грамоте вселенских патриархов на учреждение патриаршества в Московском государстве, «…пусть православная великая Россия во всём будет согласна со вселенскими патриархами». Но объективно реформа  вступала в противоречие с уже сложившимся за шестьсот с лишним лет русским православием, в котором сплавилось с Новым Заветом идущее ещё от язычества понятие о Правде. Фактически реформа Никона была второй, после князя Владимира, революцией, и как революция Владимира, называемая в истории принятием Киевской Русью христианства, революция Никона разделила Русь Московскую на два враждебных лагеря. Возглавляемый языческими волхвами народ Киевской Руси выступил на защиту веры своих пращуров, точно так же   в XVII веке протопоп Аввакумо и его последователи призывали народ  не подчиняться реформаторам, которые, по их словам, «отвращают от истинной веры, велят служить на ляцких  крыжах по новым служебникам; не будем принимать латинской службы и еретического чина».
  О церковной реформе Никона и о том, как это отразилось на развитии русского менталитета речь пойдёт в третьей главе, сейчас же, говоря о русском исихазме, нам важно отметить, что вместе с двоеперстием, написанием «Исус» вместо никонианского «Иисус» и прочим, в обновлённую церковь не вошёл исихазм, сохранившись только в общинах старообрядцев, и лишь в XVIII веке «Иисусова молитва» и старчество были возрождены усилиями старца Паисия Величковского, и уже в XIX веке исихастская традиция переживает расцвет. Появились великие подвижники  и учителя исихастской духовности Серафим Саровский, Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник, Оптинские старцы. И в то же время напряжённые отношения между приверженцами «умной молитвы» и линией сакрализации продолжала сохраняться. В духовных академиях XIX-XX веков обучались по учебникам, в которых часто утверждалось, что исихазм – это духовное отклонение и даже ересь, заимствованная из Индии, от факиров и йогов. В «Братьях Карамазовых» также сообщается об этом противостоянии:

   «Возрождено же оно у нас опять с конца прошлого столетия одним из великих подвижников (как называют его) Паисием Величковским и учениками его, но и доселе, даже через сто почти лет, существует весьма ещё не во многих монастырях и даже подвергалось иногда почти что гонениям, как неслыханное по России новшество. […] К старцам нашего монастыря стекались, например, и простолюдины и самые знатные люди, с тем чтобы, повергаясь пред ними, исповедовать им свои сомнения, свои грехи, свои страдания и испросить совета и наставления. Видя это, противники старцев кричали, вместе с прочими обвинениями, что здесь самовластно и легкомысленно унижается таинство исповеди, хотя беспрерывное исповедование своей души старцу послушником его или светским производится совсем не как таинство. Кончилось, однако, тем, что старчество удержалось и мало-помалу по русским монастырям водворяется».

  В этом неприятии  «умного делания»  сторонниками сакрального направления   явно сказывается влияние западного рационалистического богословия, чуждого исконной русской духовной традиции, идущей от общего индо-славянского прошлого, через языческих волхвов и кудесников к феномену русского православия. Такие прочные корни, уходящие вглубь подсознания народа, к самым основам менталитета невозможно выкорчевать никакими западными влияниями, русская духовность всё равно пробьётся, как растение, пробившее  толщу асфальта.
  В период советской власти центр русского исихазма переместился в Западную Европу и Америку, где он продолжал развиваться усилиями русских эмигрантов, учёных и богословов В. Лосского, Г. Флоровского, В. Кривошеина, И. Мейендорфа. Иногда этот этап православной мысли даже называют «неопаламизмом» и даже «неоисихазмом».  Именно в этот период усилиями этих деятелей было осмыслено и продолжено то, что не было воспринято русскими исихастами и старцами, а именно богослофско-философское наследие Максима Исповедника и особенно Григория Паламы. Лосский  дал цельное изложение православного богословия в свете исихазма, Флоровский описал специфику православной мысли. К их деятельности тесно примыкают труды крупных православных богословов Румынии, Сербии, Англии и Греции. Оформившийся  в этих странах исихазм под названием «православный энергетизм»  продолжает развиваться и в наши дни. Какой будет в будущем судьба русского исихастской духовной традиции в будущем? Поживём – увидим. Пока же, на мой поверхностный взгляд, в русской православной церкви снова господствует сакрализация. Впрочем, возможно, я ошибаюсь.
   Ю.П. Миролюбов, наблюдая, как в пожаре революции гибнет старый мир, с грустью констатировал:

   «…на нашем веку нам ещё пришлось видеть преследования староверов и «волхвующих» (900-е годы на юге России). Сейчас такому гонению подвергается всё христианское в СССР. […]
  Златая Цепь, связывающая славян-русских с предками, оборвалась, оборвалось и богоискательство, и если есть оно еще в недрах народных, то в весьма малой степени, оно придушено и, вероятно, скоро совсем сойдет на нет».

  И в то же время он верит:

   «Но тот солнечный фундамент, который был в основе русского народа, обнажился и, вероятно, переживает революцию и ещё будет питать своими соками детей нашей страны. В нём есть идея: связь с Богом, происхождение от него. Эта идея, может, примет другие формы, но она не оборвется, потому что она выдержала тысячи лет испытания и всегда возродится вместе с родными обычаями».
   Бывший белогвардеец, Миролюбов, пророчествуя о возрождении славянской идеи, которая «может, примет другие формы», очевидно, и предположить не мог, что возрождение это произошло уже при его жизни и эти «другие формы» были формы атеизма и большевизма, с которым он боролся с оружием в руках. Он писал:

   «Славяне верили, что придет день, когда люди станут добрыми и тогда мир станет прекрасным. Таким образом, их религия была не только нравственной, но заставляла верить в улучшение, в совершенствование людей и мира. Отчаянью в этой религии не было места. Она была жизнерадостной и поэтической».

    Эту древнюю мечту большевики попытались воплотить в Советской России, опираясь на учение Маркса, пришедшее с Запада. Но об этой попытке построить коммунизм речь впереди.
                (продолжение следует)

ПРИЛОЖЕНИЕ

1.  ОБ АНДРЕЕ РУБЛЁВЕ. ИЗ КНИГИ: Алпатов М. В., Андрей Рублев.
icon-art.info›book_contents.php…

   Современному человеку, привыкшему к убыстренным темпам жизни и к соответствующим ритмам в искусстве, трудно понять, что значило для Рублева художественное созерцание. Надо сказать, что и в его время далеко не все имели к нему доступ. Наиболее распространено было простое узнавание в искусстве привычной системы знаков, вслед за чем произведение превращалось в предмет поклонения. Его не разглядывали, не всматривались в него. Зрительные ценности искусства отступали на второй план. О реликвии достаточно знать, что она существует, нет необходимости её рассматривать (именно так воспринимается верующими икона при САКРАЛИЗАЦИИ. – В.Г.).
     Новым у Рублева было то, что само изображение силою рождаемых им зрительных впечатлений помогало человеку проникать в недра того, что оно в себе таило. Новый подход к искусству создателя «Троицы» видимо произвел на современников сильнейшее впечатление. Ведь это означало, что он обращался к иконам не с молитвой, не прикладывался к ним, как набожные люди, но любовался ими и ценил их как произведения искусства. И, вместе с тем, через созерцание он возносился своими мыслями к «горнему». ТАКОЙ СОЗЕРЦАТЕЛЬНЫЙ ПОДХОД К ИСКУССТВУ БЫЛ ПОДГОТОВЛЕН ТЕМ, ЧТО СХОЛАСТЫ, А ВПОСЛЕДСТВИИ НИЛ СОРСКИЙ НАЗЫВАЛИ «УМНОЙ МОЛИТВОЙ» (выделено мною. – В.Г.). Зрительное восприятие произведения искусства предполагало и обращение человека к себе, его чуткость к потоку своих мыслей, чувств и воспоминаний.
     Новая эстетика видела в художественном образе не простое воспроизведение предмета, не старательное повторение образца, а всего лишь отправной пункт на пути от одного значения к другому, путь в неведомое и сокровенное, за которым открывалась истина. «Троица» Рублева как многозначный символ содержит в себе несколько смыслов: буквальный, как изображение гостеприимства Авраама, пророческий, как прообраз страстей Христа, моральный, как призыв к дружескому единению, и, наконец, аналогический, символический, как раскрытие  истинной сущности вещей. Лишь в итоге длительного чтения этого шедевра зрителю становится прозрачным его глубокий смысл.

                * * *

    Рублеву в своей «Троице» удалось то, чего не удавалось ни одному из его предшественников, — выразить в искусстве то представление о единстве и множественности, о преобладании одного над двумя и о равенстве трех, о спокойствии и о движении, то единство противоположностей, которое в христианское учение перешло из античной философии. В его «Троице» средний ангел, как у византийцев, возвышается над боковыми, те выглядят как его спутники, и, вместе с тем, он не господствует над ними. Все равны по размерам и по своему отношению к целому образу. Все вместе составляет круг, в центре которого находится чаша.
       

* * *

   Приметы каждого из трех ангелов едва различимы. Их заметит и оценит прежде всего тот, кто знаком с богословским учением. Но главное, что вдохновляло Рублева, что больше всего поражает всякого, — это нераздельное единство ангелов. Все они так похожи друг на друга, словно это одно существо среди двух его зеркальных отражений. Три существа сливаются воедино, обрамленные незримым кругом, символом всеединства и нераздельности мира.

* * *

     «Троица» Рублева производит сильное впечатление и с первого взгляда, с мгновения, как она попадает в поле нашего зрения. Искусству овладевать вниманием зрителя, поражать его глаза небывало прекрасными формами и красками Рублев мог научиться у Феофана  (Феофана Грека, т.е. ромея. – В.Г.) . В новгородских фресках Феофана всё сосредоточено на первом впечатлении, которое, как вспышка, поражает взор, но и тут же угасает. У Рублева к первому потрясению присоединяются ещё последующие, длительные впечатления, сложные внутренние ходы, следуя которым человеческий глаз постепенно извлекает из произведения многообразные соотношения форм и красок, обогащающие его внутренний мир. Здесь как бы привходит четвертое измерение, временной момент. Зрительный образ долго сохраняет силу своего воздействия, он плывет, застывает, рождает отзвуки, открывает сознанию бесконечную перспективу новых значений, форм, соотношений, которым, кажется, нет предела.

* * *

Созданная мастером в годы его творческой зрелости «Троица» покоряет с одного взгляда. Но вдохновение озарило мастера после долгих настойчивых исканий. Еще в его ранних произведениях композиция в круге выглядит как образ гармонического совершенства и покоя. Однако лишь в его шедевре, в «Троице», эта «круговая тема» приобрела глубокий философский смысл, всю силу художественного воздействия. Правда, еще до Рублева существовали изображения Троицы на круглых блюдцах. Но обычно у византийцев круг как правильная геометрическая форма противостоит фигурам, стесняет группу, выглядит чем-то извне насильственно привнесенным. Совсем иное у Рублева. Его икона не круглой формы, но незримое присутствие круга делает его особенно действенным. Едва проступая в очертаниях фигур, он объемлет, замыкает их, как бы дает зрительное подтверждение тому, что три существа могут, не поступаясь своей самостоятельностью, составить одно неделимое целое. Круг служит здесь выражением единства и покоя. Этот традиционный символ неба, света и божества воздействует как незримо присутствующее, возвышенно-духовное совершенство. И, вместе с тем, круг сам по себе оказывает эстетическое воздействие, как те правильные тела, о которых говорил еще Платон.
     Круг вызывает впечатление покоя. Между тем, Рублева привлекало также выражение жизни в искусстве, и ради этого в пределах круга возникает плавное, скользящее движение. Средний ангел задумчиво склоняет голову, его душевный порыв нарушает симметрию трех фигур в верхней части иконы. Равновесие восстанавливается лишь благодаря тому, что оба подножия ангела отодвинуты в обратную сторону. Вместе с тем, это отступление от симметрии как бы выводит всё из оцепенения, заставляет контуры мягко изгибаться, одни более податливо, другие более упруго, и вносит в композицию элементы движения.
                * * *

   Вместе с тем, в своей «Троице» Рублев проявляет исключительную чуткость к строению и к органической форме человеческого тела, и это  сказалось и в наклоне корпуса правого ангела и в очерке его тонкой изящной руки. Эта чуткость к частностям сочетается с ощущением их сопряженности с целым, с основной темой всей композиции. Здесь ясно выступает композиционный закон: часть подобна целому. Действительно, куда бы мы ни обращали наш взор, всюду мы находим отголоски основной «круговой темы», соответствия форм, ритмические повторы. Мощная волна кругового движения подчиняет себе даже неодушевленные предметы. Над задумчивым ангелом кудрявой вершиной грустно поникло дерево, так же мягко склоняется горка. Наоборот, в левой части картины, где ангел сидит более напряженно, высится вытянутое вверх здание. Вся эта часть иконы, в частности фигура левого ангела, меньше подчиняется круговому ритму: она служит утверждением архитектоники, устойчивости композиции.
     Круговая тема — ведущая тема «Троицы» Рублева. Она не навязана ей извне, но рождается из характера отдельных фигур, из свойственной каждой из них осанки, из того, что в иконе мы видим не предстояние, не поклонение одной фигуре двух других (как в «Троице» Феофана). У Рублева круговая тема рождается из того, что каждый из трех ангелов склоняется перед другим или вслед за другим и вместе с тем ему ответно поклоняется тот, кому он сам поклоняется. […] Невозможно исчерпать то изобилие значений, которое вложено художником в его образ. Как отточенный бриллиант, он отливает множеством граней.

* * *

     Не только тела, но и расстояния между ними строго взвешены и соответствуют друг другу. Одно из самых разительных проявлений этого музыкального согласия форм то, что очертания чаши на столе в большем масштабе повторяются в интервале между ногами боковых ангелов. Вместе с тем, этот интервал соответствует очертанию фигуры среднего ангела, словно он любуется своим отражением. В расположении боковых фигур перед трапезой и средней фигурой за нею можно заметить чередование планов, но наперекор движению в глубь изображения средняя фигура более крупна, чем остальные, словно она выступает вперед; подножия также выступают, и потому композиция, похожая на вогнутую чашу, вместе с тем может быть прочтена как выпуклое полушарие. В иконе Рублева всё, вплоть до мельчайших подробностей, вроде складок одежды или посохов в руках ангелов, образует невыразимое словами, неизменно чарующее глаз симфоническое богатство живописных соотношений.

* * *

Нельзя забывать о том, что в мире Рублева сквозь все прекрасное, зримое, земное проглядывает еще нечто недостижимое, смутно   желаемое, чаемое и потому его искусство не столько окно в некий мир, сколько прекрасная завеса, за которой этот мир угадывается, именно потому он дает человеку больше, чем может каждый увидеть, а его лазурь, по выражению одного автора, синее, чем небесная лазурь, небо. Чаемое, прекрасное, идеальное вовсе не мучает Андрея Рублева своей недоступностью и невыразимостью, он внутренне чует его в себе, и этого для него вполне достаточно.

* * *

Искусство Рублева знаменует шаг вперед в развитии культуры Древней Руси. Поколение Сергия — это чистота нравственного идеала, отзывчивость к прекрасному еще не вполне развита. Ученики Сергия Никон и Савва знаменуют иную ступень. Для них эстетический момент, художественное воплощение добра играют большую роль. В текстах этого времени постоянно идет речь об   «украшении храмов всякими красотами», о «желании узрети их своими очами» и тому подобное. Искусство понималось тогда как ДЕЙСТВЕННОЕ СРЕДСТВО ПРОИЗВЕСТИ В ЧЕЛОВЕКЕ «ВНУТРЕННЮЮ ПЕРЕМЕНУ» (выделено мною. – В.Г.), вызвать нравственное потрясение.

               
2.ИЗ КНИГИ «ОТКРОВЕННЫЕ РАССКАЗЫ СТРАННИКА ДУХОВНОМУ СВОЕМУ ОТЦУ» . azbyka.ru›…otkrovennye-rasskazy-strannika…otcu/

  «Сочинение анонимного автора, второй половины XIX века. Написанная превосходным литературным языком, эта книга раскрывает мистическую традицию Православия (Иисусова молитва) […]
   Значение «Откровенных рассказов странника» нельзя переоценить: в каком-то смысле они — совокупное свидетельство всей русской духовной традиции. Свт. Феофан Затворник был редактором и издателем «Рассказов странника», а если мы вспомним манеру редактирования свт. Феофана, то смело можем назвать его и соавтором «Рассказов». Преподобный Амвросий Оптинский был то ли автором, то ли одним из составителей последних трех «Рассказов странника» (во всяком случае они были обнаружены в его рукописях). Преподобный Варсонофий Оптинский начал делание Иисусовой молитвы именно из-за чтения «Рассказов». Арсений Троепольский, принадлежавший к «кругу друзей» свт. Игнатия (Брянчанинова) одобрял «Рассказы». Как руководство в Иисусовой молитве их воспринимали старцы Феодосий и Никодим Карульские. «Откровенные рассказы странника» были одним из источников «Братьев Карамазовых». Все русское религиозное возрождение считало «Рассказы странника» свидетельством подлинного Православия (от Бердяева до Керна). Таким образом «Откровенные рассказы странника» признаются всем русским Православием».

   Из «Предисловия к новому изданию»:

Выходящие ныне новым изданием «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» уже давно и достаточно известны русскому обществу. Написанные во второй половине прошлого столетия, они распространялись и в рукописном виде, и печатно. Переписаны они были на Афоне настоятелем Черемисского монастыря Казанской епархии, игуменом Паисием, и им же изданы, иждивением этого монастыря. В 1884 г. в Москве вышло уже четвертое издание. Рассказы были дважды переизданы и за границей, издательством YMCA-Press, в Париже. […]
    Автор этих рассказов остался неизвестным. Устное предание называло разные имена: и игумена Тихона, настоятеля одного из монастырей Нижегородской или Владимирской епархии, автора нескольких душеполезных книг (например, «Высокое служение иерея Божия на земле»), и старца, о. иеросхимонаха Амвросия оптинского, и даже самого еп. Феофана Затворника Вышенского. Но никаких неопровержимых данных нет в пользу кого бы то ни было из них. Очень возможно, что это вообще никому не ведомый писатель. Во всяком случае, надо сказать, что он был не лишен литературного дарования и вкуса».

               
  РАССКАЗ ПЕРВЫЙ

   …Теперь слушай – я буду читать, каким образом научиться непрестанной внутренней молитве. – Старец раскрыл Добротолюбие, отыскал наставление св. Симеона нового Богослова и начал: «сядь безмолвно и уединенно, преклони главу, закрой глаза; потише дыши, воображением смотри внутрь сердца, своди ум, т. е. мысль из головы в сердце. При дышании говори: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», тихо устами, или одним умом. Старайся отгонять помыслы, имей спокойное терпение, и чаще повторяй сие занятие».
Потом старец всё сие мне растолковал, показал сему пример, и мы ещё прочли из Добротолюбия св. Григория Синаита, да и преподоб. Каллиста и Игнатия. Всё прочтенное в Добротолюбии старец мне растолковал и своим ещё словом. Я с восхищением внимательно слушал всё, поглощал памятию и старался как можно подробнее всё помнить. Так мы просидели всю ночь и не спавши пошли к заутрени.
Старец, отпуская меня, благословил и сказал, чтоб я, учась молитве, ходил к нему с простосердечным исповеданием и откровением, ибо без поверки наставника самочинно заниматься внутренним деланием неудобно и малоуспешно.

С неделю я пристально занимался в уединении моем на огороде изучением непрестанной молитвы, точно так, как растолковал мне старец. Вначале как будто дело и пошло. Потом почувствовал большую тягость, лень, скуку, одолевающий сон, и разные помыслы тучею надвигались на меня. Со скорбию я пошел к старцу и рассказал ему моё положение. Он, любезно встретивши меня, начал говорить: это, возлюбленный брат, война против тебя темного мира, которому ничто в нас так не страшно, как сердечная молитва, и потому он всячески старается, чтобы помешать тебе, и отвратить от изучения молитвы. Впрочем, и враг действует не иначе, как по воле Божией и попущению, сколько это для нас нужно. Видно ещё потребно тебе испытание к смирению; а потому ещё и рано с неумеренным рвением касаться высшего сердечного входа, дабы не впасть в духовное корыстолюбие.
Вот я тебе прочту об этом случае наставление из Добротолюбия. Старец отыскал учение преподобного Никифора монашествующего, и начал читать: «если несколько потрудившись, ты не возможешь войти в страну сердечную так, как тебе было растолковано, то сделай, что я скажу тебе, и при помощи Божией найдешь искомое. Знаешь, что способность словопроизношения находится у каждого человека в гортани. Сей способности, отгоняя помыслы (можешь, если захочешь) и дай беспрестанно говорить сие: Господи Иисусе Христе, помилуй мя! – и понудься всегда произносить оное. Если некоторое время в сем пробудешь, то отверзется тебе чрез сие и сердечный вход без всякого сомнения. Это дознано по опыту».
Вот слышишь, как наставляют св. отцы в сем случае, сказал старец. А потому ты должен теперь с доверенностью принять заповедь, сколь можно более творить устную Иисусову молитву. Вот тебе четки, по коим совершай на первый раз хоть по три тысячи молитв в каждый день. Стоишь ли, сидишь ли, ходишь ли, или лежишь, беспрестанно говори: Господи Иисусе Христе, помилуй мя, – не громко и не спешно; и непременно верно выполняй по три тысячи в день, не прибавляй и не убавляй самочинно. Бог поможет тебе через сие достигнуть и непрестанного сердечного действия.
С радостию я принял сие его приказание и пошел в свое место. Начал исполнять верно, и в точности, как научил меня старец. Дня два мне было трудновато, а потом так сделалось легко и желательно, что когда не говоришь молитвы, являлось какое-то требование, чтобы опять творить Иисусову молитву, и она стала произноситься удобнее и с легкостию, не так уже, как прежде с понуждением.
Я объявил о сем старцу, и он приказал мне уже по шести тысяч молитв совершать в день, сказав: будь спокоен и токмо, как можно вернее, старайся выполнить заповеданное тебе число молитв: Бог сотворит с тобою милость.
Целую неделю я в уединенном моем шалаше проходил каждодневно по шести тысяч Иисусовых молитв, не заботясь ни о чём и не взирая на помыслы, как бы они не воевали; только о том и старался, чтобы в точности выполнить старцеву заповедь, И что же? – так привык к молитве, что если и на краткое время перестану её творить, то чувствую, как бы чего-то не достает, как бы что-нибудь потерял; начну молитву, и опять в ту же минуту сделается легко и отрадно. Когда встретишься с кем-нибудь, то и говорить уже не охотно, и всё хочется быть в уединении, да творить молитву; так привык к ней в неделю.
Ден десять не видавши меня, старец сам пришел навестить меня; я объяснил ему моё состояние. Он, выслушавши, сказал: вот ты теперь привык к молитве, смотри же, поддерживай и усугубляй эту привычку, не теряй времени втуне, и с Божией помощью решись не упустительно совершать по двенадцати тысяч молитв в день; держись уединения, вставай пораньше, да ложись попозднее, чрез каждые две недели ходи ко мне на совет.
Стал я так поступать, как повелел мне старец, и на первый день едва-едва успел в поздний вечер окончить мое двенадцатитысячное правило. На другой день совершил его легко и с удовольствием. Сперва чувствовал при беспрестанном изрекании молитвы усталость, или как бы одеревенение языка и какую-то связанность в челюстях, впрочем,  приятные, потом легкую и тонкую боль в небе рта, далее ощутил небольшую боль в большом пальце левой руки, которою перебирал четки, и воспламенение всей кисти, которое простиралось и до локтя и производило приятнейшее ощущение. Притом всё сие как бы возбуждало и понуждало к большему творению молитвы. И так ден пять исполнял верно по двенадцать тысяч молитв и вместе с привычкою получил приятность и охоту.
Однажды, рано поутру, как бы разбудила меня молитва. Стал, было, читать утренние молитвы, но язык не ловко их выговаривал, и все желание само собою стремилось, чтобы творить Иисусову молитву. И когда её начал, как стало легко, отрадно, и язык и уста как бы сами собою выговаривали без моего понуждения! Весь день провел я в радости и был как бы отрешенным от всего прочего, был как будто на другой земле и с легкостью окончил двенадцать тысяч молитв в ранний вечер. Очень хотелось и ещё творить молитву, но не смел более приказанного старцем. Таким образом и в прочие дня я продолжал призывание имени Иисуса Христа с легкостью и влечением к оному.
Потом пошел к старцу на откровение и рассказал ему всё подробно. Он, выслушавши, начал говорить: слава Богу, что открылась в тебе охота и легкость молитвы. Это дело естественное, приходящее от частого упражнения и подвига, подобно как машина, у которой дадут толчёк или форс главному колесу, после долго сама собою действует; а чтобы продлить её движение, надо оное колесо подмазывать, да подталкивать. Вот видишь ли, какими превосходными способностями человеколюбивый Бог снабдил даже и чувственную натуру человека, какие могут являться ощущения и вне благодати и не в очищенной чувственности и в греховной душе, как уже сам ты это испытал? А колико превосходно, восхитительно и насладительно, когда кому благоволит Господь открыть дар самодействующей духовной молитвы и очистить душу от страстей? Это состояние не изобразимо, и открытие этой молитвенной тайны есть предвкушение сладости небесной на земле. Сего сподобляются в простоте любвеобильного сердца ищущие Господа! Теперь разрешаю тебе: твори молитву сколько хочешь, как можно более, всё время бодрствования старайся посвящать молитве и уже без счисления призывай имя Иисуса! Христа, смиренно предавая себя в волю Божию и от Него ожидая помощи: верую, что Он не оставит тебя и управит путь твой.
Принявши сие наставление, я всё лето провождал в беспрестанной устной Иисусовой молитве, и был очень покоен. Во сне почасту грезилось, что творю молитву. А в день, если случалось с кем встретиться, то все без изъятия представлялись мне так любезны, как бы родные, хотя и не занимался с ними. Помыслы сами собою совсем стихли, и ни о чем я не думал, кроме молитвы, к слушанию которой начал склоняться ум, а сердце само собою по временам начало ощущать теплоту и какую-то приятность. Когда случалось приходить в церковь, то длинная пустынная служба казалась краткою, и уже не была утомительна для сил, как прежде. Уединенный шалаш мой представлялся мне великолепным чертогом, и я не знал, как благодарить Бога, что Он мне такому окаянному грешному послал такого спасительного старца и наставника.
Но недолго я пользовался наставлениями моего любезного и богомудрого старца, – в конце лета он скончался. Я, со слезами простившись с ним, поблагодарив его за отеческое учение меня окаянного, выпросил себе после него на благословение четки, с которыми он всегда молился. Итак, я остался один. Наконец, и лето прошло, и огород убрали. Мне стало жить негде. Мужик рассчел меня, дал мне за сторожбу два целковых, да насыпал сумку сухарей на дорогу, и я опять пошел странствовать по разным местам; но уже ходил не так, как прежде с нуждою; призывание имени Иисуса Христа веселило меня в пути, и все люди стали до меня добрее, казалось, как будто все меня стали любить.

Вот теперь так и хожу, да беспрестанно творю Иисусову молитву, которая мне драгоценнее и слаще всего в свете. Иду иногда верст по семидесяти и более в день, и не чувствую, что иду; а чувствую только, что творю молитву. Когда сильный холод прохватит меня, я начну напряженнее говорить молитву, и скоро весь согреюсь. Если голод меня начнет одолевать, я стану чаще призывать имя Иисуса Христа и забуду, что хотелось есть. Когда сделаюсь болен, начнется ломота в спине и ногах, стану внимать молитве, и боли не слышу. Кто когда оскорбит меня, я только вспомню, как насладительна Иисусова молитва; тут же оскорбление и сердитость пройдет и всё забуду. Сделался я какой-то полоумный, нет у меня ни о чём заботы, ничто меня не занимает, ни на что бы суетливое не глядел, и был бы всё один в уединении; только по привычке одного и хочется, чтобы беспрестанно творить молитву и когда ею занимаюсь, то мне бывает очень весело. Бог знает, что такое со мною делается. Конечно, всё это чувственное или, как говорил покойный старец, естественно и искусственно от навыка; но вскоре приступить к изучиванию и усвоению духовной молитвы внутрь сердца ещё не смею, по недостоинству моему и глупости. Жду часа воли Божией, надеясь на молитвы покойного старца моего. Итак, хотя я и не достиг непрестанной самодействующей духовной молитвы в сердце, но слава Богу, теперь ясно понимаю, что значит изречение, слышанное мною в Апостоле: «Непрестанно молитеся».

РАССКАЗ ВТОРОЙ

Долго я странствовал по разным местам с сопутствовавшею мне Иисусовой молитвою, которая ободряла и утешала меня во всех путях, при всех встречах и случаях. Наконец, стал я чувствовать, что лучше бы где-нибудь остановиться на одном месте, как для удобнейшего уединения, так и для изучения Добротолюбия, которое хотя и понемногу я читал, приютившись на ночлегах, или при дневном отдыхе; однако ж было сильное желание, чтоб постоянно углубляться в оное, и с верою почерпнуть из него истинное наставление ко спасению души, чрез сердечную молитву. Но как, согласно сему моему желанию, я нигде, ни в какую посильную работу наняться не мог, по причине совершенною невладения левой моей рукой с самого малолетства; а потому, будучи в невозможности иметь постоянный приют, я пошел в сибирские страны, к святителю Иннокентию Иркутскому, с тем намерением, что по лесам и степям сибирским мне идти будет безмолвнее, следственно и заниматься молитвою и чтением удобнее. Так я и шел, да беспрестанно творил устную молитву. Наконец, чрез непродолжительное время почувствовал, что молитва сама собою начала как-то переходить в сердце, то есть сердце, при обыкновенном своем биении, начало как бы вы говаривать внутри себя молитвенные слова за каждым своим ударом, например: 1) Господи, 2) Иисусе, 3) Христе, и проч. Я перестал устами говорить молитву, и начал с прилежанием слушать,  как говорит сердце; помня, как толковал мне покойный старец, как это было приятно. Потом начал ощущать тонкую боль в сердце, а в мыслях такую любовь ко Иисусу Христу, что казалось, что если бы Его увидел, то так и кинулся бы к ногам Его, и не выпустил бы их из рук своих, сладко лобызая, до слез, но благодаря, что Он такое утешение о имени своем подает, по милости и любви своей, недостойному и грешному созданию своему.
Далее начало являться какое-то благотворное растепливание в сердце, и эта теплота простиралась и по всей груди. Сие обратило меня в особенности к прилежному чтению Добротолюбия, чтобы как поверять мои ощущения, так и изучить дальнейшее занятие внутреннею сердечною молитвою; ибо без сей поверки боялся, дабы не впасть в прелесть, или не принять естественных действий за благодатные, и не возгордиться скорым приобретением молитвы, как слышал я от покойного старца. А потому я шел уже более по ночам, а дни преимущественно провождал в чтении Добротолюбия, сидя в лесу под деревами. Ах, сколько нового, сколько мудрого и доселе неведомого открыло мне сие чтение! Упражняясь в нём, я вкушал такую сладость, какой до сего времени не мог и вообразить. Правда, хотя некоторые места были и непонятны при чтении глупому уму моему, но последствия, происходящие от сердечной молитвы, разъяснили мне непонимаемое; к тому же изредка видывал во сне и покойного старца моего, который многое толковал мне, и всё более всего наклонял несмысленную душу мою ко смирению. Слишком два летних месяца я так блаженствовал. Путешествовал более лесами да проселочными дорогами: если приду в деревню, попрошу себе сумку сухарей, да горсть соли, да налью бурачок воды, и опять пошёл верст на сто. […]

Боже мой! какую я почувствовал радость, спокойствие и восхищение, как только переступил за порог этой пещеры или, лучше сказать, могилы; она представлялась мне великолепным царским чертогом, исполненным всякого утешения и веселия. С радостными слезами благодарил я Бога, и размышлял: вот теперь-то уже, при таковом покое и тишине, надо пристально заняться своим делом и просить от Господа вразумления. Итак, начал я, во-первых читать Добротолюбие, всё по порядку, с начала до конца, с великим вниманием. В непродолжительном времени прочёл всё, и увидел, какая мудрость, святыня и глубина в нём содержатся. Но как в нём писано о многих и разных предметах, и разнообразными наставлениями св. отцов, то я и не мог всего понять и свести в одно место всего того, что хотелось мне узнать в особенности о внутренней молитве, дабы почерпнуть из того способ к изучению непрестанной самодействующей молитвы в сердце. А этого очень хотелось, по заповеди Божией чрез Апостола: Ревнуйте дарований больших и еще: Духа не угашайте . Думал, думал, как быть? Ума моего не хватает, понятия тоже, растолковать некому. Начну докучать Господу молитвой; авось Господь и вразумит как-нибудь. После сего я целые сутки ничего не делал, как только был в непрестанной молитве, не переставая ни на малейшее время; мысли мои успокоились и я заснул: вот и вижу во сне, будто я в келье покойного старца моего, и он толкует Добротолюбие, да и говорит: сия святая книга исполнена великой мудрости. Она есть таинственное сокровище разумений сокровенных судеб Божиих. Не по всем местам, и не каждому она доступна; однако, ж по мере каждого разумевателя содержит таковые наставления, для мудрых – мудрые, для простых – простые. А потому вам, простякам, должно читать её не тем порядком, как расположены в ней книги св. отцов одна за другою. Там этот порядок богословский; а неученому человеку, хотящему научиться из Добротолюбия внутренней молитве, должно читать его следующим порядком:
1) Во-первых, прочесть книгу Никифора монашествующего (во 2 части); потом 2) книгу Григория Синаита всю, кроме кратких глав; 3) Симеона Нового Богослова о трех образах молитвы, и слово о вере; и за сим 4) книгу Каллиста и Игнатия. В сих отцах содержится полное наставление и учение о внутренней молитве сердца, понятное для каждого.
А если ещё понятнейшее наставление о молитве желаешь видеть, то найди в 4 ч. образ молитвы вкратце святейшего патр. Каллиста Константинопольского. Я, как будто, держа в руках мое Добротолюбие, начал отыскивать сказанное наставление, но никак не мог вскоре найти оное. Старец сам, перевернувши несколько листов, сказал: вот оно! Я тебе его замечу, и, поднявши с земли уголь, подчеркнул оным на поле книги, против найденной статьи. Всё, что старец говорил, я внимательно слушал и старался как можно тверже и подробнее помнить.
Проснулся я, и как ещё не рассветало, то лежал и повторял в памяти всё виденное мною во сне, и что говорил мне старец. Наконец, начал размышлять: Бог знает, душа ли покойного старца является мне, или собственные мысли так подстраиваются, ибо я часто и много думаю о Добротолюбии и о старце? С сим недоумением я встал, начинало уже светать. И что же? Вижу на камне, который был вместо стола в моей землянке, разогнутое Добротолюбие на том самом месте, которое указывал мне старец, и подчеркнутое угольком, точно так, как я видел во сне, даже и самый уголь лежал при книге. Это изумило меня, ибо твердо помню, что с вечера книги тут не было; она свернутая лежала у меня в головах, и также верно знаю, что прежде никакой заметки на показанном месте не было. Сей случай уверил меня в истине сновидения и в богоугодности блаженной памяти старца моего. Вот я и принялся читать Добротолюбие, по тому самому порядку, который указал мне старец. Прочел раз, прочел то же и в другой, и сие чтение распаляло в душе моей охоту и усердие, чтобы всё прочтенное испытать на деле. Мне понятно и ясно открылось, что значит внутренняя молитва, какие средства к достижению оной и что от неё бывает, и как она наслаждает душу и сердце, и как распознавать сию сладость, от Бога ли она, или от естества, или от прелести.
Итак, прежде всего, я приступил к отыскиванию места сердечного, по наставлению Симеона Нового Богослова. Закрыв глаза, смотрел умом, т. е. воображением в сердце, желая представить себе, как оно есть в левой половине груди, и внимательно слушал его биение. Так занимался я сперва по получасу, несколько раз в день; в начале ничего не примечал, кроме темноты; потом в скором времени начало представляться сердце и означаться движение в оном; далее, я начал вводить и изводить Иисусову молитву вместе с дыханием в сердце, по наставлению святого Григория Синаита, Каллиста и Игнатия, то есть, втягивая в себя воздух, с умственным смотрением в сердце, воображал и говорил: Господи Иисусе Христе, а с испущением из себя воздуха: помилуй мя. Сперва я сим занимался по часу, и по два, потом чем дальше, тем чаще стал так упражняться и, наконец, почти целый день провождал в сем занятии. Когда нападала тягость или леность, или сомнение, я немедленно начинал читать в Добротолюбии те места, кои наставляют о сердечном делании, и опять являлась охота и усердие к молитве. Недели через три начал чувствовать боль в сердце, потом некую приятнейшую теплоту в оном, отраду и спокойствие. Это возбуждало и заохочивало меня более и более с прилежностию упражняться в молитве, так что все мысли мои были сим заняты и я ощущал великую радость. С сего времени я начал чувствовать разные повременные ощущения в сердце и в уме. Иногда бывало, что как-то насладительно кипело в сердце, в нем такая легкость, свобода и утешение, что я весь изменялся и прелагался в восторг. Иногда чувствовалась пламенная любовь к Иисусу Христу и ко всему созданию Божию. Иногда сами собой лились сладкие слёзы благодарения Господу, милующему меня, окаянного грешника. Иногда прежнее глупое понятие мое так уяснялось, что я легко понимал и размышлял о том, о чём прежде не мог и вздумать. Иногда сердечная сладостная теплота разливалась по всему составу моему, и я умиленно чувствовал при себе везде присутствие Божие. Иногда ощущал внутри себя величайшую радость от призывания имени Иисуса Христа, и познавал, что значит сказанное им: царствие Божие внутрь вас есть.
Испытывая таковые и подобные сим насладительные утешения, я заметил, что последствия сердечной молитвы открываются в трех видах: в духе, в чувствах и откровениях; в духе, например, сладость любви Божией, внутренний покой, восхищение ума, чистота мыслей, сладостное памятование Бога, в чувствах приятное растепливание сердца, наполнение сладостию всех членов, радостное кипение в сердце, легкость и бодрость, приятность жизни, нечувствительность к болезням и скорбям. В откровениях просветление разума, понятие священного писания, познавание словес твари, отрешение от сует и познание сладости внутренней жизни, уверение в близости Божией и любви его к нам.
Месяцев пять проведши уединенно в сем молитвенном занятии и наслаждении помянутыми ощущениями, я так привык к сердечной молитве, что упражнялся в ней беспрестанно, и, наконец, почувствовал, что молитва уже сама собою, без всякого со стороны моего побуждения производится и изрекается в уме моём и сердце, не токмо в бодрственном состоянии; но даже и во сне действует точно так же, и ни от чего не прерывается, – не перестает ни на малейшую секунду, что бы я ни делал. Душа моя благодарила Господа и сердце истаявало в непрестанном веселии.
   Настало время рубки леса, начал стекаться народ, и я должен был оставить безмолвное мое жилище. Поблагодаривши полесовщика, я помолился, поцеловал тот клочок земли, на котором Бог удостоил меня недостойного своей милости, надел сумку с книгами, да и пошел. Весьма долго я скитался по разным местам, покуда добрел до Иркутска. Сердечная, самодействующая молитва была утешением и отрадою во всём пути, при всех встречах, она никогда не переставала услаждать меня, хотя и в разных степенях, где бы я ни находился, что бы ни делал, чем бы ни занимался, ничему она не мешала и ни от чего не умалялась. Если что работаю, а молитва сама собою в сердце и дело идет скорее; если что внимательно слушаю, или читаю, а молитва всё не перестает, и я в одно и то же время чувствую и то, и другое, точно как будто я раздвоился, или в одном теле моем две души. Боже мой! как таинственен человек!..