Великая тайна, которую предлагает нам вселенная, есть не жизнь, а надежда. Надежда на жизнь или может быть жить для надежды? В подходах к решению этой вечной дилеммы очевидны пробелы всех систем измерения.
Например, есть проблема, небольшая семейная сцена, Джон весь день в напряжении, запас сил на пределе. Наступающий вечер ждет в душевном смятении, то ли снова война, то ль жена подобрела?
Джон приходит, стучит, в душе тайно надеясь, что откроется дверь и прямо в сердце прицелясь, поразит ее невесть откуда взявшийся Эрос и жена, как в той песне, о ненастье что пелась, улыбнется и скажет «Я люблю тебя!».
Нежность ее взгляда подскажет, что забылись обиды, и что вечером длинным, за дверьми в ночь иными, от ребенка на ключ мы их вместе закрыли, бушевать будет страсть, как тогда, будто вновь молодые.
Но закрытая дверь не спешит открываться и не слышно за нею шагов, Джон, в отчаянии, вздыхает: «Что ж, опять извиняться…»
Но надежда пылает, ее свет озаряет, несмотря ни на что идти вперед заставляет. «А вдруг сюрприз ожидает?» - такая мысль возникает, и сознание рисует вмиг картину той встречи, может быть без любовной и без чувственной речи, но хотя бы без ссоры, не собачья же свора, мы же вместе вдвоем эту жизнь год за годом обещали прожить на венчание пред богом.
Достает Джон ключи, открывает дверь смело, в руках держит цветы, сознавая, что неважно в чем дело, он виновен всегда, даже в том, что не делал.
Он виновен, что лак засыхает неделю и что сын, весь в него, с гор на новом портфеле и слова его лживы, да и чувства остыли, а соседи - дебилы всю квартиру залили, пока он на холсте этой краской противной, непонятно кому, для кого и зачем, свои дурацкие рисует картины.
Джон зашел и разделся, полумрак его встретил своим тягостным светом, нет мультфильмов и смеха, сериальных нет слез, таких жалких, без сердца, раздается лишь где-то звонкий крик – это Кеша, попугайчик домашний, подарили его нам друзья на удачу, Джон, рисует его, сын смеется с ним чаще.
«Ну, привет» - буркнул Джон, «где же все остальные?»
«Кеша хочет еды!» - отозвался мгновенно друг пернатый семьи.
А время уж после восьми, во дворе не горят фонари, женский голос твердит абонент вне сети. Джон, как тигр, от стены до стены, то сближаясь с надеждой, в полумраке квартиры сигарета дымит, то, опять отдаляясь, ненавидя себя за малодушные мысли "может, проще забыть?"
Попугай всё орет: «покорми, покорми…» Взгляд упал на записку, на столе, под горами старых чеков, рисунков и списков, "Мы у мамы. Прошу, не ищи. Не звони. Сын останется с нами. Ухожу я, прости..."
С ней надежда ушла, её след потерялся, от борьбы отказался Джон, сел, молча выпил, сломался. И до рези в глазах слез хрусталь его сжался, он руками закрыл их... Что ж, нам пора расставаться.
За пером моим следом, сквозь пространство и время, в перекрестие прицела ждем героев других...
Сьюзен видит ночами, сколько слез было пролито на перроне вокзала, вспоминает она, что когда-то узнала, ее брат наркоман и как нах*й ее, купив билеты, послал он. Но пришло вдруг письмо, возвращается малый, она с дрожью стоит все на том же вокзале...
"Здравствуй, Сьюзен, сестренка!
Мой большой палец вверх означал "все нормально", но сегодня, сестренка, обо всем обещаю рассказать тебе прямо.
Да, я был наркоманом, после принятой дозы упивался Нарзаном, с каждым разом все лучше, все смелей, для забавы, я играл с наслаждением роль бухого Тарзана, на перилах балконов, на ветвях, рядом с домом растущего вяза.
Я не спал, я не ел, жил, как в сладком тумане, каждый вечер бордель, каждый день на заклание. Но надежда упряма, в полный рост она прямо предо мною предстала, как воспетая Дама, в стихах Блока, Омара Хайяма, усмехнулась, свирепо взглядом душу пронзая, и с издевкой, так, ловко, кривя губы, сказала:
"Ты дурак! Твоя правда, что, мол, стал наркоманом, что бы общество знало, как легко и бездарно можно жизнь потерять. Это ложь! Ты же знаешь, где-то даже пылаешь, глубоко в подсознание от меня ждешь глоток."
И поверь мне сестренка, порвалось там где тонко, моя связь с жизнью твари, пьяно спящей в дерьме. Я вздохнул полной грудью, в первый раз, без испуга, за последние годы поднял взгляд к зеркалам.
Сьюзен, милая Сьюзен, изменить жизнь не трудно, если веришь в надежду, если ждешь ты чудес. Я был глупый мальчишка и, пожалуй, что слишком, слишком много страданий принес в наш родной дом.
Извиняться не в силах, я другой, мне противны слезы слабых, сопливых, но я вижу, что боль... Там в глазах твоих грустных, где забыты все чувства, где любовь - дочка сучья, мир разрушила твой.
Всё сейчас по-иному, я вернулся здоровый, мне надежды луч светит на счастливую жизнь.
И тебя прошу верить! Ждать, надеяться... Звери, отпускают из стаи, если станешь жить вновь."