Пиноккио проходит по улицам, заглядывает в окна, наблюдает за горожанами: видит, какими люди бывают жалкими, жадными и жеманными, нищему не дают и глотка воды, но гордятся планами, а на смертном одре измеряют любовь стаканами.
Вопрошает: «А это надо мне? Это и есть то самое — человеческое?»
Он бредёт неспешно, но видно — мечется: ведь в душе его деревянной зерно сомнения.
«Не послать бы куда /на юг/ Голубую Фею? На шезлонге пускай лежит и глядит на море, только, ради всего живого, пусть даст покой мне! Мне не нужно других наград и других желаний, то, что я здесь увидел меня бесконечно ранит».
*
И пришёл он к Фее молить её о пощаде, но почти что добрался до самой последней стадии.
Фея пишет в блокнот: «Пиноккио. Пять. Принятие».
Он стоит в дверях, созерцая её в молчании, он уже потерял свои юность, мечты и чаяния, на колени Пиноккио падает и целует её ступни:
«Мне бы стать настоящим мальчиком, а не как они».