Подборка стихотворений в антологии "Песни Южной Руси. Стихи русских поэтов Украины. Опыт антологии (1980-е – 2000-е гг.)" Донецк, 2008 г., стр. 387.
Василий Толстоус
***
Я глажу пальцами покорный шёлк щеки,
и ты ладонь целуешь, льня к руке щекой.
Как будто сердца, ты касаешься руки,
смиряя лаской возникающий огонь.
Ни слова, только шумно дышишь в тишине.
Полёт касаний бесконечно бережлив,
и волны счастья, словно детство ждёшь во сне,
и ты на небо поднимаешься с земли.
Нам говорили о бессмертии души,
и верить хочется, что точно есть она.
Одно понятно: что рука в руке дрожит,
и что друг другу доверяем имена.
И снова стлаться будет шёлк твоей щеки,
ценя в моей ладони силу и покой.
Тела и души притягательно близки,
ведь нет души отдельно женской и мужской.
***
Шумит волна, изменчива,
то плача, то ворча.
Загадочная женщина
притихла у плеча.
Над старыми качелями
луна среди ветвей,
и тучи акварелями
свиваются над ней.
Беззвучно вечер катится.
Прозрачней свет луны.
В твоё простое платьице
с луной мы влюблены.
Луна подсветит локоны,
а я взъерошу их –
ведь стыдно недотрогами
дичиться в этот миг.
Ни слова. Смотрим просто мы
навстречу: я и ты,
светилом снов опознаны
с огромной высоты.
ЗВЕЗДА ПО ИМЕНИ ЛЮБОВЬ
С её волшебностью и силой
среди времён сравнений нет.
Не ждёт она, чтоб пригласили,
и ей не надобен билет.
Она живёт, когда природа
устав, ложится умирать,
вбирая каждый луч восхода
и ночи синюю печать –
когда томительны секунды,
а дни летят, как поезда.
Её порой дождаться трудно,
надеясь долгие года.
Она проста и бесконечна,
с ней бесподобен миг любой.
Она в подлунном мире вечном –
звезда по имени Любовь.
***
Мы с тобой давным-давно
не бывали в городке.
То же терпкое вино
и тепло руки в руке.
В этой тихой стороне,
словно много лет назад,
так же нравишься ты мне,
ты – лечение и яд.
Городок в июне спит,
убаюканный дождём.
Очень холоден гранит
под засиженным вождём.
Дождь прошёл, и был таков...
С листьев капельный рассев.
Слишком мало главных слов,
да и те забыл я все.
***
Струится запах мокрых елей –
дитя полуденного грома.
Ладья покинутых качелей
неколебима, невесома.
Забыт остывший чай в стакане,
напоминая об измене,
а на столе на алой ткани –
букет отвергнутой сирени.
Всё дышит сном и тишиною.
Ни шевеленья в целом свете…
И переполненность виною
в небрежно брошенном букете.
***
Ты уходишь. Играет улыбка.
Под глазами размазана тушь.
Сквозь ресницы качается зыбко
мир бесплотный – из брошенных душ.
Уходи. Отменить невозможно
прямизну и отвесность межи.
То, что мы окончательно ложны –
не мешает забыться и жить.
Сон и явь, беспокойство и леность
чередуются с точностью дат.
Где, когда, почему не успелось
нам открыться, что рядом – беда?!
Нет у жизни обратной дороги.
Месяц к месяцу – год отлетит.
Ты в грядущем. Рукою потрогай:
очень холоден камень гранит.
***
Я каждый вечер улетаю.
Усни, родная, и прости.
Судьба волшебника такая:
искать незримые пути.
Навстречу рыжему туману,
не опасаясь высоты,
взлечу быстрей аэроплана.
Со мной, увы, не взмоешь ты…
Внизу страна Гиперборея
и земли сказочных царей.
Пока ты спишь, я буду реять
над сонной вотчиною фей.
К восходу солнца, там, где в небе
светло от радужной дуги,
я превращу в живое небыль.
Вот так рождаются стихи.
***
Я Вас люблю, я умер бы за это.
Вы поздней встречей скрасили закат.
Не замечая строгости запретов,
я хмелем душ оправдываться рад.
Одолевают горести с рожденья,
а лечат узы сердца и стихи.
Для пленников их призрачных владений
растают предрассудки и грехи.
Мне одному во времени не просто:
как частокол – года и города.
Наверное, поэтому так остро
я ненавижу слово «никогда».
Как мало жить, и ни секундой боле…
Быть может, скоро, птицей на заре
я прилечу, впервые в новой роли,
пережидая вечность на дворе.
***
Ни одного потерянного мига
я не прощу рутине серых дней.
Раскрыта ненаписанная книга
и клякса на фамилии моей.
Давно молчит из выморочной дали
прямой потусторонний телефон –
и, значит, время связывать начала
с концами неоконченных времён.
Вдруг понимаешь: как же это глупо –
не жить любовью первые сто лет,
когда о ней оповестили губы:
скорее «да», чем «может быть» и «нет».
Ушли несовершённые признанья,
сломали годы гордости печать…
Есть этому простое основанье:
за нелюбовь придётся отвечать.
Когда настанут сроки век итожить,
не отвернуть судьбу, как ни зови,
и каждый день, что выверен и прожит,
пусть помнится хоть капелькой любви.
***
…И унеслись на свежем ветре с моря
влюблённых душ бесплотные тела.
Покинуты и радости, и горе,
и марево телесного тепла.
Душа без кожи, страхов и болезней –
что ей планеты, звёзды и века?
И только память свадебные песни
забыть не удосужится никак.
Летя вперёд, осваивая дали,
среди планет прокладывая путь,
душа с душой взаимно прорастали,
ослабив человеческую суть.
За то, что просто и недолго жили,
любили ветер йодистый морской,
не выносили скуку, зной и штили –
им не найти и в вечности покой.
***
По влажной зелени травы
стекают капли. Шорох леса
и небо слабой синевы
приобретают силу веса.
Здесь тишина сама закон,
и, – пусть минуты умирают, –
разлитой вечностью влеком,
ты входишь, словно в двери рая.
За домом озеро, луга
и лес дремучий, заповедный,
и часто радуги дуга
дарует каплям силу света.
Домишко мал и неказист –
легко до крыши дотянуться,
но каждый падающий лист
его надеется коснуться.
На свете нет другой такой
давно безлюдной деревушки.
Я с детства знаю адрес твой:
«Село Михайловское. Пушкин».
***
Ну, вот и родина, и слёзы на глазах:
я здесь, наверно, вечность не бывал.
Уже оттикало полжизни на часах
и снежно белой стала голова.
Кружимся в танце строгом за полночь в селе
и ясно понимаем: это шанс
остаться в памяти, не тенью на стекле:
ведь что-то же останется от нас.
Непроизвольно стали цепкими глаза:
им нужно всё запомнить, разглядеть,
сравнить, какими были много лет назад,
и что случиться может с нами впредь.
А провожали утром: «Нет, не уезжай –
я умоляю. Брат, ещё побудь…»
Сквозь влагу вижу: в раннем небе два стрижа.
Слеза-мерзавка. «Братик, не забудь…»
***
Воды подобной чистоты в природе нет.
Открытый плёс и набегающие волны
осколками зеркал рассеивают свет
и застывают, ласковы и сонны.
Прервав истому заколдованного сна,
тяжёлый шмель колышет мирозданье.
В ответ бормочет неразборчиво Десна,
не учащая ровное дыханье.
Ну, как же можно не поддаться забытью
на берегу, усеянном цветами? –
стою, и воздух проозоненный не пью,
а жадно, с упоением глотаю.
Такого воздуха не сыщешь на земле,
пусть и растратишь в странствиях полжизни.
А что запнулось мирозданье на шмеле, –
принять придётся въявь, без укоризны.
МУЗЫКА
Дубовый лес растёт размеренно и долго,
и нет предела этой жажде высоты.
С вершин деревьев, будто с неба, краски дола
видны далёко – речка, поле и цветы.
Пьянее хмеля свежесть воздуха лесного –
он до последней капли в лёгких растворим.
Легко шагать в тени, и катится дорога
в страну, которую ты только что открыл.
Стволы прямые, словно сказочные трубы –
для грозной музыки настроенный орган.
Когда ветра надуют бархатные губы –
придёт мелодия, смиряя птичий гам.
И будут белки дирижировать оркестром,
а воздух двигаться, настраивая тон.
Я знаю с детства это призрачное место,
что будит память, исчезая, как фантом.
СЧАСТЬЕ
Такое ровное с утра сегодня море…
Ты плоский камешек бросаешь далеко –
туда, где сладко спится ветреной Авроре
на покрывале из пушистых облаков.
А вот и солнца розовеющие щёки
над окоёмом появились из воды.
Легко пронзают и баюкают потоки
тепла и света отоспавшейся звезды.
Сверкнут улыбкой даже те, что любят злиться:
так ослепительно сияние лучей! –
свои от радости разглаженные лица
в них погружают, словно в огненный ручей.
Светилом жгучее свершается причастье.
Быть может, в будущем ты всё-таки поймёшь:
ведь это было незамеченное счастье –
то, для чего на свет родился и живёшь.
ГОЛОЛЁД
Мне боязно смотреть на это чудо:
искрится Божий мир, заледенев,
и в нём деревьев хрупкие сосуды
напоминают строгих королев.
От их забот нелёгких, королевских,
вершины гнутся, тяжестью полны.
Оледеневших веточек подвески
звенят, не признавая тишины.
Но и они боятся, что в долину
вот-вот вернётся ветер, осмелев,
и сразу, без меча и гильотины,
падут резные главы королев.
***
На небе тоже хорошо.
Не веришь? Это поправимо.
Взлетим не телом, а душой,
как два весёлых херувима –
сначала вверх, а после вниз.
Пройдёмся по меридианам.
Увидим ширь небесных риз
за галактическим туманом.
Себя заметим на земле –
мы там ещё не воскресали
и, словно тени на стекле,
смотрели мёртвыми глазами.
Без губ не станешь целовать.
Без рук исчезнет жар объятий.
Давай же снова вспоминать
о том, единственном закате,
о долгой ночи при луне,
о лунном свете, полном страсти…
И помнить ту сирень в окне,
так долго пахнущую счастьем.
У ОКНА
Словно эхо последнего зова
тают в памяти образы сна –
и под утро является снова
как живая, родная страна.
Я над ней пролетаю как птица,
вижу всю её: север и юг.
Подо мной лебедей вереница
опускается с неба на луг.
Подо мною на западе реки,
на востоке ревёт океан.
Дом отцов не сменяю вовеки
на любую из маленьких стран.
Там неплохо, я верю и знаю –
но всё замерло там как во сне.
В их долинах тоскуешь летая:
вся страна – панорама в окне.
Им Гагарин – чужой, незнакомый,
а я жить без него не могу.
Так, лишившись родимого дома,
бесприютный, ночуешь в снегу.
Словно эхо последнего зова,
тают образы марева-сна.
...Наяву я без Родины снова,
за стеной у слепого окна.
***
Ничто не вечно, вечен только путь.
Зовёт купе и ждёт каюта судна.
Ушедших встреч и лица не забудь, –
им, бывшим, только в памяти уютно.
Простите мне, что в вашу жизнь вошёл,
минутный друг, заветная подруга…
Случайной встречи искренний глагол
излечит от душевного недуга,
ведь сердце сквозь окованную грудь
бежать на волю рвётся поминутно...
Ничто не вечно, вечны только путь –
и зов купе, и сень каюты судна.
***
Раскрыта книга, вся в закладках сплошь,
играет ветерок её листами.
За домом поле. Зреющая рожь.
Предутренний туман почти растаял.
Кресты церквей вдали пронзают высь.
Летит стрижей стремительная стая.
Чуть шепчет репродуктор – вальс-каприз –
и занавесь колышется, вздыхая.
Лицо во сне разглажено, и ты
спокойно спишь, веснушчатая фея.
Кричат стрижи о чём-то с высоты.
К рассвету за окошками свежее.
Такое чудо: просто мы живём.
Ещё нескоро опыта усталость.
Как хорошо, что есть на свете дом,
и что жена-красавица досталась.
А я опять, растяпа, без цветов –
такой уж я, наверно, уродился.
Волшебный вальс из дедовых годов
слезою по щеке твоей скатился.
***
Что ни день – уходят понемногу
в небо души близких и родных.
Времена для собственной дороги,
верится – ещё отдалены…
Если мы удачливы, здоровы –
это ангел молится о нас.
До поры легко под светлым кровом
лишь ценою выплаканных глаз.
Суетимся в поисках – где лучше,
задеваем дремлющее зло,
что притихло, ожидая случай,
чтоб отнять и сытость и тепло...
Неизвестно, сколько дней осталось,
и далёк ли выморочный час.
Год от года горесть и усталость
в железа заковывают нас.
Только ангел трудится в молитве.
Бесконечен благости поток.
И не подвиг, и совсем не битва,
но ведь ждёшь, надеясь на итог.
Может, Там в почёте сладкозвучье?
Но тогда не выскажешь всего…
Ждёшь ключей от рая? Ключ-то вручат.
Как поднять под тяжестью долгов?..
***
Подчас удачу удаль застит,
что рвётся в люди без стыда.
Кураж приклеиваться к власти
не иссякает никогда.
Но музыканты и поэты
одни, пожалуй, рождены,
чтоб было жить на белом свете
не стыдно жителям страны.
ЗВЕЗДА ПО ИМЕНИ ПЕЧАЛЬ
Вы слышите? Я снова плачу в прошлом:
не так давно ушло, а кажется – века.
Там долго находиться невозможно:
капризны петли возвращающих лекал.
Бегут по курсу месяцы и годы –
и замирают, растворяются вдали.
Пожалуй, лишь при солнечной погоде
заметны контуры оставленной земли.
Да вот она: реальна, бесконечна,
а обернёшься вспять – и вновь пустая даль.
Но в полночь, из глубин Дороги Млечной,
кольнут лучи звезды по имени Печаль.
Вы слышите? Я плачу в лучшем прошлом.
Его стремглав уносит странная река.
Направить вспять поток, наверно, можно.
Как это сделать, не придумал я пока...
***
Как мало времени дано,
оно неуловимо.
Какое терпкое вино,
и тонкой струйкой мимо…
Манил в пути упругий стан,
влекла к себе улыбка.
Времён сгущается туман
и будущее зыбко.
Мы осторожней и, увы,
с годами не стройнее.
В глазах не стало синевы.
Сердца почти не греют.
Всё чаще обнимает грусть,
крадёт нещадно годы.
Но как прожить без милых уст,
пока на что-то годен?..
Я прежде бешен был. Не мог
ни дня стоять на месте.
И жил, пока сподобил Бог,
не врозь, а чаще вместе…
...Как мало времени дано,
оно неуловимо.
Какое терпкое вино!..
И тонкой струйкой мимо.
***
Страху назло – безмятежно дыши!
Просто течению сна покорись.
Каждой незримой частицей души
мы улетим обустраивать высь.
К чёрту сомнения! Скорость растёт!
Радость отточенных жестов пьянит.
Нашей любви беспокойный полёт
выше любых запредельных орбит.
Я до подробностей знаю финал –
не отменить его, не отвести.
Сон – это мёртвое царство зеркал –
знает о миге обрыва пути.
Пальцами ног мы заступим за край.
Жизни земной дальше попросту нет.
...Кто-то сказал, что за пропастью в рай
нам на двоих обещали билет.
***
Осенние аллеи
усеяны листвой.
Всё, чем душа болеет,
навеяно – тобой.
Я здесь, а ты далёко.
Уходит старый год.
Зима идёт с востока –
и реками, и вброд.
Мне кажется, что в мире
тепла ни капли нет.
Летящих птиц пунктиром
не клин, а силуэт –
как будто сновиденье
сквозь тонкое стекло.
Последнее мгновенье
дыханьем истекло.
***
Нас одиночество состарит,
и не заметим, что умрём.
Вчера юнец, сегодня старец –
он рядом, жизни окоём.
Когда сквозь нас проходит время,
сжимая жизнь, за мигом миг,
то каждый важен, словно семя,
и ты живёшь в борьбе за них.
Так старец, душу выдыхая,
пытаясь вспомнить милый лик,
уже не ищет кущи рая
и цель, что так и не достиг.
Зачем она, в сиянье истин,
когда так близок серафим?
Мир уходящий ненавистен,
лишь образ ветреный любим.
Он вьётся рядом, с тихим светом,
у края врат почти незрим.
Кивая, тает в свете этом,
всё понимая, серафим.
***
Молитвами и строфами стихов
пытаюсь говорить о жизни с Богом.
Общение снимает груз оков
с души – ведь нужно говорить о многом.
Беседа ровно льётся, не спеша,
и мир вокруг внимает, не стареет.
Когда запомнит главное душа,
начнут работу ямбы и хореи.
Всю ночь, пока не гаснут фонари,
в строку легко слова ложатся сами,
как будто бы свободно говорит
незримый мир о вечности стихами.
Чтоб видеть – предназначены глаза,
но для оценки скромных сил и веры,
приходят слов простые чудеса,
чей древний код за давностью утерян.
***
Я днём и вечером неравен.
Мой день от вечера далёк.
Вечерний мир любим и главен
шеренгой выстроенных строк.
Дней одинаковые лица.
На них вне дат и годовщин
умельцем призрачным гранится
узор из грусти и морщин.
Я только ночью прирастаю.
Душа и легче, и смелей,
и я под утро точно знаю,
что жизнь рубцуется на ней.
Ведь бесконечно одиноки
и никогда им не срастись –
мои рифмованные строки
и нерифмованная жизнь.
***
Я не позволю наплевать мне в душу,
заговорить со мною свысока.
В душе своей я ненависть разрушу,
и в женщину влюблюсь наверняка.
Любви телесной сладостную муку
возвышу, вознесу на пьедестал,
и протяну вам дружескую руку –
учить тому, что сам я испытал.
Любовь себя подчас не понимает
сама, срывая слабые ростки.
Она порой до неба возвышает,
порою режет сердце на куски.
***
Упрямые учёные над тайнами колдуют
и обещают вскорости узнать их все до дна.
Ответ – зачем рождаемся? – безделицу простую,
узнать им не сподобилось, бесспорно и сполна.
Упрямые учёные седеют и стареют,
и в мир иной срываются, стреноживая страсть,
а истина, открывшаяся ямбу и хорею,
имеет беспредельную, загадочную власть.
Мы Божии растения, мы в небо прорастаем.
За нами то, что прожито, а выше – неба гладь.
Звенит повсюду истина. Она – совсем простая.
Но если не поэты вы – не сможете узнать.
МУЗА
Я ничего о ней не знаю.
Она вчера сидела с краю,
качая ножкою точёной,
и ничего не говорила.
Дрожа в чернильнице гранёной,
шедевром бредили чернила.
Перо снимало капли влаги,
в слова свивало на бумаге.
Писалось быстро, споро, много.
Глаза её глядели строго.
Она сидела, невесома,
на самом краешке альбома.
В окошке небо голубое
плыло, высокое такое.
И думал я: наверно, мне бы,
взлетая с нею, словно птице,
с листа стремиться прямо в небо.
А в небе просто раствориться.
***
Потоки холода и снега
ещё не тронули небес,
но по утрам раскаты эха
насквозь пронзают старый лес,
а небо синью тяжелеет
и наползает на поля,
пока в недвижности пустеет
едва остывшая земля –
она примеривает старость.
Заиндевевшая сосна,
склонясь, предчувствует усталость
всепоглощающего сна,
а две соседние берёзы,
о жизни думая во сне,
роняют маленькие слёзы
и вспоминают о весне.