кажется, что я не видел дознавателя уже несколько лет, без этих допросов время тянется медленно, иногда оно словно стоит на месте, а то и пятится, допросы были чем-то вроде меток на стене, которые выцарапывают заключенные, чтобы вести счет дням, при условии, что в камере есть окно, хотя и без окна можно различить время суток, ведь в любой тюрьме есть распорядок, приносят еду, выводят на прогулку, осматривают помещение, не роет ли заключенный подкоп, нет, не роет, заключенный в полном отчаянии, он уже оставил все планы бегства, единственная его надежда – визит в тюрьму какого-то высокопоставленного лица, которое могло бы проникнуться сочувствием к его положению и каким-то образом изменить его, в лучшую сторону, разумеется, что касается дознавателя, то он, очевидно, махнул на заключенного, то есть на меня рукой, поставил на мне крест, я для него теперь отработанный материал, несмотря на то, что работа не завершена, она далека от завершения, так же, как далеки отсюда швейцарские горы, как далеко от меня мое прошлое, оно будто в другой галактике, да что там, в другой вселенной, если мне удастся отсюда выйти, я постараюсь попасть в число испытателей «звездных врат», «транспортатора» или чего-то в этом роде, устройства, позволяющего перемещаться из одной вселенной в другую, может, мне повезет, и я отыщу в одной из них свое прошлое, встречу там самого себя и допрошу себя, допрошу с пристрастием, впрочем, не обязательно, ведь я могу рассказать себе все в дружеском разговоре, и только если этого не случится, я прибегну к другим методам, в них я теперь знаток, разбираюсь не хуже дознавателя, может, я и есть дознаватель, какая мысль, неожиданно, но правдоподобно, дознаватель – я сам, прибывший сюда из другой вселенной, вот почему я испытываю к нему смутную симпатию, хотя должен был бы испытывать страх, ярость, ненависть, вот почему и он иногда подает знаки сочувствия, не подает, а как бы подбрасывает или роняет, не могу выразиться точнее, у меня кружится голова, последнее время я часто испытываю головокружение, в глазах темнеет, и я уже не понимаю, где я и кто я, все это результат жестоких допросов, как предусмотрительно с их стороны, лишить меня всех острых вещей, и вообще всего, говорил ли я, что провожу время нагишом в камере с надувными стенами, здесь тепло, я не мерзну, но у меня нет ничего, абсолютно ничего, что можно было бы использовать себе во вред, для причинения себе ущерба, разве что откусить язык и подавиться им, по примеру какого-то римского раба, если только я это не выдумал, но нет, мое воображение давно мертво, от него и призрака не осталось, а без воображения я еще более наг, чем без одежды, более наг, чем если бы с меня содрали кожу и мясо, боже мой, черт побери, как далеко все зашло и не собирается возвращаться.