Я огромная груда осколков, блестящих и колких,
Но весь блеск пропадал в полутьме.
И покоясь на дне, я лишь в кровь разрезал ноги тех,
Кто решил освежиться в холодной воде.
Я был полным сосудом, я хранил ароматы и цвет старых вин.
Я был цел, неделим…
И однажды в руках оказавшись неловких,
Страстной дочери дальних степей и лугов,
Я был выпит до дна! Дева стала пьяна и разгневана в миг…
Я был брошен, разбит!
(На том месте, где ныне отчерченный берег)
И покоясь так век, не встречал еще ту,
Кто б историю всю узнавала.
Все кто видел меня, обращали внимание к кускам,
Что по больше, что впились в их ноги сначала.
С жаркой страстью хватали осколки в крови,
Замечая лишь острые грани.
Интерес угасал, и бросали опять...
А круги на воде угасали.
И вот так в темноте, я на дне пролежал,
Пока взглядом лесной дивной нимфы, не замечен узор
«А чем раньше он был? Что таят эти буквы и цифры?»
И ладони ворочая ил и песок,
Собирали кусок за кусочком.
Что бы снова собрать, что б узнать, кто разбил,
Что бы дарил сладость вин темной ночь.
Что бы буквы и цифры в рассказы сложить,
Что б хранить его полным и целым,
Что бы только она могла губы прижать
И глотком насладиться сумела.
Старый, скромный сосуд, со следами от швов,
Всем казалось «Зачем он ей сдался?»
Но был полон сосуд, в нем хранилась любовь,
И сосуд только ей открывался.