Солнце садится украдкой.
Падает маленький месяц к закату.
Тишиной, нетронутой, гладкой,
наполняется дом. Сладкой
ощущается подходящая ночь. Ощущается дождевая вода.
Сегодня птицы молчали без следа.
Я выхожу ночью на крыльцо,
и из леса доносит голоса певцов,
голоса, желающие птенцов.
Но от дождя у них пропадает звук.
Ночной дождливый лес — это черный молчащий круг,
это сплетенная зелень рук.
Нет звуков, даже стих капель стук.
В такие моменты хочется замерзать,
хочется терять джоули опять и опять
и совсем перестать.
Хочется сделаться молчаливым и неподвижным,
распасться на тысячи насекомых и разбредаться по округе,
уметь закрывать страницу с собой, для это надо сделаться книжным;
распылиться во все стороны от Иванова до Калуги.
На землю стекает темнота. Не избежать.
Здесь не бывает белых ночей, всегда есть черная полоса.
Где-то в третьем часу все стихает, и начинает светать опять.
Все покрывает без исключений обязательная ежедневная роса.
Ночью, засыпая, ты сдаешь в камеру хранения головную боль.
Это, кажется, зовется «мигрень», какая-то модная хрень.
Утром ты просыпаешься и забираешь обратно в час ноль.
И предстоит решать, как пройдет этот день,
и предстоит искать крышу, чтоб — от воды или солнца — давала тень.
Кузнечики провожают в завтрашнее доброе утро,
обещай написать, как доедешь, сообщить, когда будешь там,
сразу же, как кукушка начнет рассказывать сутру,
сразу же, как окажешься сам.
Небесный колодец темен,
и звезды можно толочь;
обязательная точка всех времен —
летняя ночь.