Я живу от крайности твоих губ до сурового приговора.
И вроде бы нет ничего такого, за что стоило бы умереть,
Но когда твой голос разрывает мою трубку,
И глухой услышит на одну секунду или минутку
Всю ту нежность, что мы так и не сохранили,
Он не на шутку рассердится
И будет прав.
Минздрав запрещает нам волноваться,
Ибо нет еще такого снадобья и лекарства,
Что заживляло бы сердечные.
Млечные пути оказываются тусклыми пригоршнями
Звезд на болезненном небе, у которого авитаминоз
От прошедшего сумасшедшего марта.
К старту готовимся уже не резко,
Только мечемся, маневрируя.
Я отважная и ретивая, я до финиша добегу.
А потом догоняешься «не могу»,
Саундтреками к рюмке виски
И всем тем, что врастает в мысли,
Как в порубленное рагу.
Ни прощения, ни предела,
Ни прочерченного круга мелом
Вокруг съежившейся души.
Спеши, спеши оставить все там, где рощи
Накроют тенью любую вечность,
Уняв горячность, приспав беспечность,
Лишь обнажая святые мощи.
И ты почувствуешь: вот, покой.
Засеребрится один седой,
Оброненный хоттабычевой бородой,
И ждет желанья.
А ты сидишь, и желаний нет.
Хоть собирай мудрецов совет
За круглый стол и тащи табурет –
Подмостки.
И в воске ставят свою печать
На твой конверт, и спешат вручать.
Уйдут. А пусто внутри. Но звать
Не станешь, мечты долой.
Седой свой вырвешь ко всем чертям.
Жила же так, по кускам-частям,
И выживала. И доживу.
Очередной ли сеанс де жа вю,
А, может, новый системный апгрейд?
Бери фонарь, отправляйся в рейд,
Сама узнаешь и сталь, и медь,
Почем прут лом, как начнут стареть:
От люков крышки, скрывавших стоки
Тех сотен раз, как бывал жестоким,
И арматуру своих пороков -
Все продают, запирают створки.
Теперь я новый.
Но одинокий.