1. Восхождение
Причудливый сад
из засохших деревьев с черными
извивающимися, как змеи ветвями… наверно,
при полной луне это выглядит весьма
фантасмагорично. Для полной картинки в духе
русской классической сказки воображение
дорисовывает черного ворона да
бабу-ягу на метле. Тропа
ведет сквозь высокую траву выше
человеческого роста: приходится местами
прятать лицо
в ладони, или руки в рукава куртки от
колючек и шипов.
Стопы пришлых гостей волнуют
деревянные ступеньки,
кисти беспокоят перила, вверх уходящие,
да водица радостно подпрыгивает через пороги и
обдает веселым звоном округу. Мошкары…
тьма тьмущая весело резвится, поблескивая
мельтешиными крылышками высоко над
головами на залитом солнцем пространстве.
На солнечном пятне промеж
глубоких темных теней виднеется очертание
белки, она копошится,
увлеченная своим делом, и не замечает гостей.
Навстречу спускаются две женщины
в платках и длинных юбках с двумя малыми
детьми: девочка и мальчик
держат их за руку.
Пришлые совершают обряд переодевания в знак
уважения к традициям:
кепки на голове платками сменяются,
а поверх штанов повязываются
на талию легкая ткань и
шерстяной плед (за неимением юбок). На что
тут же слышится мужской возглас: «Ого!
пред нами предстали совсем
другие женщины!»
По правую сторону на пути путников –
колодец каменный так и подзывает
подойти и заглянуть в него:
один из них любопытнее других подошел,
заглянул. Слышно: «Вода замутнена».
На ручье виднеется человеческих рук сооружение:
на земле покрытый галькой квадрат,
выполняющий роль фильтра, с куском железа
в виде крыши над ним, тоже в форме
квадрата. Кто-то
вожделенно набирает целлофаном воду, остальные
довольствуются городской из-под крана.
Скамейки, отяжелевшие от
сырости после ночного дождя, и мягко
журчащий ручей навевают прохладу и успокоение.
Однако, трое
снятых с тела клещей вносят в группу пришлых
нешуточное волнение. Ох, все-таки недружелюбно
настроена аксайская местность! Колени
сгибаются все круче и круче, макушки
елей взмываются все выше и выше:
и вот –
лестница упирается в крест, высеченный в теле
огромного камня (прорисованы даже мелкие детали).
Веет духом нестертой истории монастырской
трагедии… почти
столетней давности: в окрестности покоятся
мощи святых. Начинается
медленное погружение в таинство обители
Свято серафимо-феогностовской
аксайской пустыни. Табличка
2. Обитель
кричит о строгих правилах для посетителей
пустынного, уединенного мужского
монастыря с небольшим количеством монахов.
Флюиды шумливо-горловатой толпы
прорезают тишину скита, но с их исчезновением
она восстанавливается. И снова
стопы останавливаются перед крестом:
на сей раз –
вертикально-надземельным, деревянным.
У его подножия – могильный холм с цветами,
на камне надпись гласит о мучениках
Серафиме и Феогносте – иеромонахах.
Пришлые стопы замирают как вкопанные,
царствует безмолвие и тишина:
каждый дошедший сюда думает свою,
только ему ведомую думу.
Взору в нижнем ярусе скита предстает
скромная монашеская обитель. Жилище монахов
спрятано за густой растительностью от
глаз посторонних, рядом – небольшой огород.
Длинный стол буквой П со скамьями и
опрокинутый объемный казан говорят о
проходящих здесь многолюдных трапезах,
о гостеприимстве и милосердии хозяев.
3. Вокруг часовенки
Несмелая рука пришлого звонит в небольшой
колокол на высоких закрытых воротах, на
звук которого не спеша выходит
молодой монах. После дружелюбного разговора
стопы поднимаются вверх в средний ярус
и вот –
перед взором открывается удивительная
картинка в русском духе (как продолжение первой):
часовенка, похожая на терем,
(говорят, сделана из сибирской лиственницы)
встает как сивка-бурка из сказочной книжки –
Ох, и красавица же!
Вся как новенькая, будто
только что возведенная перед приходом.
Глаз не оторвать, как чудно: и сердце сразу
возрадовалось! и душа одухотворилась!
А как разливается-то сияние двуглавых куполов –
неземные солнышки
да на земном небушке! На уютном
крылечке домашние тапочки
так и манят пройти внутрь… ан нет, заперто.
На видном месте записка: «откроется в 13. 30».
На крылечко прибегает, невесть откуда взявшаяся
кошечка серенькая с желтыми глазками,
жадно ластясь и мяукая жалостливо. Добрые
руки ее ласкают, успокаивают, кормят…
Кружа вокруг часовенки с широко открытыми
глазами и полуоткрытыми ртами,
проворонив назначенное время, пришлые
находят новую записку: «откроется в 14 часов».
И вот –
4. Внутри часовенки
вожделенная минута наступает:
часовенка открывается!
Молоденький послушник быстро, молча, исчезает
внутри и стопы в тапочках исчезают за ним.
После жары полуденной сразу же обдает
холодом: ледяной пол, и, если бы не коврики
красные да не тапочки…
Кругом почти непроглядная тьма. Два окошечка,
как бойницы, пропускают слабый свет, да
несколько зажженных свеченек дарят
посетителям свой свет и свою теплоту.
Жизнь внутри еле теплится.
Время остановилось.
И только
протекает оно на небольшом по размеру
горизонтальном иконостасе, но из-за тьмы
и там еле уловимо глазами,
скорее чувствами.
Мертвецкая загробная тишина закладывает
уши: вокруг никаких звуков.
Сердца пришлых тихо бьются в такт зависшей
тишины: каждый маятничек отстукивает
свою личную печаль и скорбь…
на прощание
добрые руки угощают послушника
аппетитным масляным блинчиком, а
губы тихо шепчут: «Это ваша серенькая
кошечка? Уберите, пожалуйста,
с нее клеща, а то у нас ни у кого нет
пинцета. Хорошо?» В ответ
молчаливый кивок головой. Жаром обдает
5. На 180о
на верхней смотровой площадке, откуда
глазу открывается
наивеликолепнейшая панорама
ущелья с высоты птичьего экстрима.
Справа небольшой отрезок грунтовой дороги,
уходящей куда-то в даль…
почти в небеса.
Внизу на глубине ущелья такой же отрезок
дороги, затерянной среди гущи, только
намного уменьшенный.
По небесной мякоти разлита голубая краска,
и только две движущиеся точки
нарушают ее спокойную расцветку.
Так вот где, обитая, проживает свобода!
Глаза следят за полетом пары орлов, кажущихся
одним двуглавым в своем кружении. Они то
приближаются, то углубляются внутрь воздушного
пространства, то рокируются, то вдруг
резко кружат над головами
(заинтересовавшись, видимо, кошачьим
хвостом, кружащим вокруг стоп)… а
завершается феерия постановочного полета,
явно рассчитанная на зрителя,
плавными покачиваниями крыльев
прощального жеста и
плавноудаляющимся исчезновением
вдаль по направлению родимых горных вершин.
И мысль, и глаза, и душа
прослеживают жадно за этим потрясающим
великолепным зрелищем:
рождающееся чувство восторга
все нарастает, переполняя взахлеб, и
долго не отпускает…
напоследок перед спуском плавно льется
спокойно-шутливая беседа за деревянным
столом под деревянной крышей, как
под крылом ангела,
устроен перекус: желудок переваривает фруктовые
дольки и сушки из пакета, а голова –
все увиденное, услышанное и узнанное…
…после
6. Нисхождение
почти автоматического спуска
на прощание проходит царственная трапеза за
скатертью-самобранкой, раскинутой по земле,
с элегантной сервировкой
и изысканными ресторанными блюдами
возле беспокойной
говоряще-бурлящей реки. Рядом железный
конь черный покорно ожидает своих
путников, изнывая от зноя…
затем,
наконец,
мысль и глаза спускаются в душное
зажатое городское пространство, а душа…
душа так и остается парить там,
вместе с хищными пернатыми:
в чистых-ясных-распахнутых звонко небесах.
И только
чуткий нос еще долго будет
ощущать дымовую завесу, вьющуюся из старинного
самовара, закипающего на огне сыроватых
еловых шишек –
15, 26 июня 2016