триада

ТРИАДА: ОЛИВЕР, ОЛИВИЯ, Я
 
 
I. сентябрь
 
я рисовала сердце с глазами,
которое пряталось в геометрических фигурах.
я рисовала непропорциональных солдат в фуражках,
будто количество «два» – это уже армия,
создавались и тюльпаны, потому что розы
казались витиеваты и слишком избиты.
создавались и фонари в городах,
где я никогда не была.
вспоминая детство,
пребывая ненастным вечером в настоящем,
страшась неопределенности будущего,
я думала:
«дело не в шляпе – дело во мне».
я чувствую, как что-то закрывает свет с обоих боков –
надо мной две фигуры.
без прологов и вступлений,
голос звонко оглашает,
что «это дело не мое –
это дело житейское».
не поняв ни оттенка смысла, я решила встать и уйти.
«я Олли, а эта бесцеремонная рядом со мной – Оливия.
ты идешь с нами».
и пошла я с ними вдоль.
и прошла я с ними вдоль и поперек.
 
II. октябрь
 
вы только поглядите! премьера!
у осени аудиовизуальный перфоманс!
она загоняет в комнату листья своих ярких полотен
импрессионистического разлива:
лилии Моне, балерины Дега…
прошу, входите!
Оливия приговаривает,
что только безумцы видят то, чего нет,
и
захлопывает окно.
прошу, так же закрой все двери, ящики, шкафы, комоды, створки.
библиотека памяти работает с 00 до 00.
слушай внимательно:
на втором этаже зимние вечера,
на третьем найдешь грёзы в нулях и единицах сохраненные.
прошу, закрой всё до мартобря, а лучше июледебря.
а вот кладовую с Синатрой и Бродским заколоти наглухо.
понятно, Оливер?
здесь
концепции, идеи, образы
опьяняют без вина.
Оливия спускает мне веревку, свитую из наглой чьей-то лжи –
я выкарабкиваюсь из стакана,
на дне которого то ли виски, то ли пусто.
ну а пока осень,
дамы и господа,
третий раз выступает на бис
с композицией
случайных встреч и нервных волос поправлений,
наслаждайтесь.
 
III. ноябрь
 
ранним утром я нашла Оливера за чтением
«сложных слов или как казаться глубоким человеком».
Оливия сидела рядом и, подперев лицо руками,
выплевывала осуждающие смешки.
рефлексия, парадигма, дискурс,
контекст, система координат, профанация.
она хочет кричать,
что это профанация использовать «дискурс»,
когда в современном контексте
рефлексия
до такой степени загоняет людей
в тюрьму «концепций»,
что их система координат
теряет ориентир и какую-либо связь с жизненной парадигмой!»
дослушиваю реплику,
Олли забыл, с чего она начиналась…
и зачем
нужна
глубина.
я сидела с чашкой чая с молоком,
пока чопорный британец в цилиндре и с моноклем
в моей голове пытался спорить на тему,
наполовину пуст или полон сей сосуд.
а я кидаю, что стереотипы лишены стерео- измерения,
а содержимое чаши не имеет значения,
потому что
я
собираюсь
это
выпить.
 
IV. декабрь
 
вырывается хриплое и неуверенное «ОСТАНЬСЯ!»
оно будто кубарем катится вниз с горочки,
где зимними днями мальчишки таскают саночки,
катится к кустам костяным от мороза,
собирает слои снега сугробов соседних,
здесь на земле это «останься» такое закадычно-зефирное.
Оливия ненавидит мармеладовых слов,
фраз, будто надкусанных и надпитых.
остаться?
на чай?
остаться «такой же красивой, умной и красивой», как в дешевых открытках?
остаться стоять в очереди, чтобы перед тобой не успела выстроиться великая китайская?
остаться с твоим плащом в роли дышащей вешалки?
остаться на определенной ступеньке,
чтобы наша общая лестница не грянулась навзничь?
эхом слышится надрывное и отрывистое
«ОСТАНЬСЯ ТУТ. СО МНОЙ»
тут это не место, а я это не просто мое тело.
 
V. январь
 
были дни, когда мы вспоминали
Холдена в красной шапочке и его извечный вопрос:
«куда деваются утки в Центральном парке, когда пруд замерзает?»
горю желанием посидеть с тобой, Холден,
над той самой пропастью
и ловить ребятишек, чтобы те не сорвались.
мы даже можем пойти в Центральный парк
и вместе перечитывать одну и ту же строчку в книге,
пока собственные мысли будут прерывать нас
после каждого
третьего слова.
…не на шутку…
…наконец нашел…
…разбитый вдребезги…
если бы утки могли говорить, они бы точно намекнули
на языковую избыточность
и на то, что и этого достаточно,
балбесы.
но утки будут молчать,
и мы как-то
далековато от Нью-Йорка, знаешь.
летом я с Олли буду где-то ниже по алфавиту:
ищи нас на P и на W.
летом я с Оливией буду
в залах ожидания,
поджав под себя ноги, минуты считать.
такая, как есть,
без провожающих и встречающих.
ты знаешь, у нас будет целый месяц
забегаловок,
узких авеню,
прибрежного ветра
в штате с очевидной феминностью
в географических названиях.
а про ребятишек
я уже не уверена, Холден.
та пропасть…
как бы самой не сорваться?
VI. февраль
надо мной созвездия неестественных огней,
а я сижу на высоком барном стуле, свесив ножки.
я будто снова та маленькая девочка,
что начинает плакать резко и без предупреждения.
я прошу Оливера налить мне чего-нибудь покрепче;
в голове – крепкость объятий,
их мотивированность, обусловленность, интенция.
я обратное крепкости вижу в крепости:
подобно означаемому и означающему,
пока второе каждый день ходит в сантиметрах от меня фантомом,
у которого неумехи баловались с прозрачностью,
я натыкаюсь на первое в крепости,
но, вижу: фантомам одиноко просто так одним…
дуновение ветра сметает мысли –
“наверное, снаружи мороз крепчает”,
но Оливия шепчет, что, скорее, всё-таки маразм.
 
VII. март
 
мир
становится
пиксельным.
Олли садится рядом и считает каждый квадратик:
салатовый, фисташковый,
цвет жженой травы,
коралловый, персиковый,
бордовый, багровый,
(вспоминает словарные слова из школы,
не открывая словари, ух какой!)
«чтобы увидеть картину полностью – говорят – нужно посмотреть издалека»
сделай пару шагов назад, пару шагов – и вон из коробки.
можно различить меня, завернутую в одеяло,
подобно кокону или лавашу с Комаровского рынка,
только здесь, улыбаясь,
чай обжигающий бесплатно не дают.
здесь холодно.
холодные руки,
пальцы ног пытаются заблудиться
в лабиринте складок одеяла с мишками.
«нужно выбор делать – говорят – с холодной головой, слышишь?»
слышу только симфонию водосточных труб,
когда лазером луч
пробивает мою пиксельную броню,
и я рассыпаюсь.
кому-то придется меня собирать.
по пикселям:
васильковый, лазурный,
джинсовый, сапфирный,
ультрамариновый
(хотя нет здесь супергероинь Марин),
пепельный, белоснежный,
жемчужный, молочный.
Оливия,
ты?
 
VIII. апрель
 
поезд летит.
летит поезд.
нет, никакого оксюморона
или безграмотной лексической несочетаемости;
я – поэт!
Оливия ухмыляется, что писака вовсе не поэт,
но Оливер вступается и уверяет,
что я могу, и правда, делать, что хочу:
авторские тире,
парцелляции,
игры с паронимами, омонимами, синонимами.
поезд летит – он свободный!
а я не знаю, почему сделать вдох сложнее,
чем выдох.
Олли сидит рядом в купе
и заворожённо таращиться
на быстро меняющуюся зелень вдали.
а я не знаю, попала я в bull’s eye
или впросак.
Оливия, закинув ноги на соседнее сидение,
заворожённо таращиться
на быстро меняющиеся статусы онлайн.
а я не знаю,
водят меня на чай имбирный
или за нос.
наверное, за нос.
«занесло же нас, О!»
 
IX. май
 
Оливия, одергивая нас, шипит, что мы «ведем себя как дети»,
когда я заливаюсь смехом
и лимонадом,
а Олли девиантно используя могучий,
коверкает фразы в стиле мастера Йоды.
«войти ты должен»,
но не в себя – это прямая дорога на Темную сторону!
«на чувства свои вы всегда и во всем опираться должны»,
но что если чувства
от тебя убегают?
хочу быть Оби Ваном
и чтобы у меня был свой Люк.
хочу чувствовать светлую сторону,
минимализм белого
и фототерапию каждое утро.
хочу верить в
обязательное
повержение
абсолютного зла!
хочу перестать хотеть вещей из секции «фикшн»,
а еще хуже – «сайнс фикшн».
хочу перестать думать о «хотении»
как о синониме к страданию.
протягиваю Олли красный световой меч –
сама получаю Дамоклов.
 
X. июнь
 
если слушать Буковски
(а Оливия проглатывает «Хлеб с ветчиной»,
будто это и был хлеб с ветчиной),
то я не должна сейчас аритмично отстукивать
слово за словом,
пока одна строка не переходит на другую.
он оставил мне записку
из того самого грязного бара,
где пишется грязный реализм,
где уверяет, что
если меня это не распирает,
вопреки всему,
я не должна делать этого.
и Оливер вот где-то слышал,
что не нужно писать «в стол».
но эти листы только и видели,
что древесные грани параллелепипеда
да бесконечную цепь папок на диске D:.
Чарльз,
я не хочу быть занудной и скучной.
ты же завещал не быть!
Чарльз,
я нашла синюю птицу и в своем сердце –
да вот всё сложнее становится
там её удержать.
Чарльз,
я тоже найду свою crying bench где-то у моста
и буду писать письма человеку,
которого никогда не увижу,
до которого никогда не дотронусь.
и может он даже будет меня любить,
но только как ту,
что никогда не увидит,
никогда не дотронется.
только письма и фотографии.
только письма и фотографии, Чарльз.
и да, веришь, что вопреки всему,
мы все равно будем мастерами на все руки для одних –
кислых щей для других.
 
XI. июль
 
услышав резкий выстрел,
Оливия, стоя на старте,
резво понеслась по параболе,
что возрастает на промежутке
от нуля до плюс бесконечность.
а вот Оливер превратился в кучку паникующих нервишек
из «облака в штанах» Вовки Маяковского.
так и везде, так и всегда.
при луже, по глубине напоминающей воды Балтийского,
можно ретироваться,
а можно ноги оголив, рассекать (но не сечь) ледяную воду,
словно вот эта лужища – это морюшко,
а ты – чёртов Посейдон!
так и везде, так и всегда.
приходится выбирать:
преследовать Оливию в надежде не упустить в беге
чего-то размеренно-тривиально-стОящего и просто опоздать
или остаться с Олли,
положив ладонь на его щеку,
разгонять его тревоги и синхронно улыбаться ever since?
меня преследуют брудкие тёмные коридоры.
так и везде, так и всегда.
там никогда не касаюсь стен.
люди выходят оттуда заляпанные и счастливые,
а я по-прежнему не касаюсь стен.
люди опираются на эти стены, вымазываясь всё больше,
при этом лепеча слова нежности и верности,
а стены по-прежнему увеличивают расстояние между собой,
лишь бы не дотронуться до меня такой.
не хочу я бегать сломя голову,
не хочу я быть чистящим средством для чьей-то души,
не хочу делать выбор,
и чтобы вам приходилось.
я предлагаю вместе сесть в машину
и под громкий мелодичный нарратив Тома Розенталя
укатить в закат.
это не выбор –
это решение.
 
XII. август
 
в парке детский смех заглушает
тяжелый и хаотичный стук старых аттракционов;
а солнце ослепляет
и накаляет скамейки до температуры несидения;
маленький мальчик в футболке Бэтмена
пытается убежать от своей обеспокоенной мамы.
пока Оливер натягивает козырек кепки себе на глаза,
Оливия смеется с детишек, которые делят шарики между собой,
будто это сферы влияния, а они уже давно важные и влиятельные люди.
«сейчас бы к моо-о-о-рю», - протягивает моя соседка,
Олли качает головой и
просит нас мысленно перенестись к берегам Темзы,
уже после вечернего дождика.
я закрываю глаза,
вспоминаю про фототерапию
и даю летнему теплу погладить меня своими тонкими мягкими пальцами.
прислонив спину к горячей древесине, не открывая глаз:
«так, идем на набережную или прячемся внутри с айс-латте?»
«вы это мне?» - раздается голос измученной женщины
с неаккуратно собранными волосами
и переполненной сумкой,
откуда высовывается голова медвежонка с пуговицами вместо глаз.
вскакивая на месте, я развожу руками по сторонам:
«нет, это я ре…»
я огляделась по сторонам –
скамейка была пуста.
смех стих – вместо него
повсеместный хаотичный стук металла,
солнце спряталось
за одинокую тучку на голубом небосводе;
маленький мальчик в футболке Бэтмена
всё-таки убежал.