Август, трава выгорает, белая к морю плывет,
Два перехода до рая от херсонесских ворот.
Трели измолвились птичьи, только цикады зурна.
Скифским курганным обличьем вложена в небо луна.
Что-то затеплилось вроде. Нет, не видать ничего.
Где под орехом Володя? Где же гитара его?
Может, не слышали просто, иль позабыли конец,
Как на Васильевский остров венецианский беглец
Шел по болотам, по насту, через не отчий простор,
И затихала канаста, и замолкал разговор.
Как на античном сосуде, круглые головы в ряд,
Некогда близкие люди пристально смотрят назад,
На параллель, до которой нам не добраться, увы,
Домик и сад у собора, волны сухие травы,
И возле моря на стыке колокол тяжко молчит.
Он, как и мы, безъязыкий, бросишь кирпич – зазвучим,
Как кирковали мы стены, как убегали на «Кар!»,
Как доставали из тлена амфор тугие бока.
Скажем! Но кто нас услышит? Молча в руинах стоим.
Под черепичною крышей дремлют чужие свои.
Только базилик распятья, только вращенье светил.
И человечье проклятье – право на выбор пути.