Давным-давно в далеком-далеко, около Прядуньеной гряды, у правого склона через левое плечо, где ветры еще не знают куда лететь, жил-был Город.
Его улицы умели только начинаться, и никогда не заканчивались, я земля росла прямо из домов. По солнечным дням торговцы на базарной площади отдавали свои товары почти что даром, а во время дождя они собирались на северной её части, под нависшими над небом козырьками домов. Пока они перемалывали кости последним городским новостям, юркие карманники, не зная усталости, меняли содержимое их кошельков и, представьте себе, карманов. Итогом подобной работы был ужаснейший шум, который поднимали хозяева, обнаружившие свои ценности в удивленных руках соседей по торговым рядам. Те, в свою очередь, не уменьшали уровень шума, который лишь возрастал после того, как они находили уже свое добро у «первых» жертв ловких воришек.
Этот шум всегда пугал ветви окрестных деревьев до такой степени, что они дрожью сгоняли с себя отдыхающих птиц, которым приходилось разлетаться во все стороны, ища спокойное, бесстрашное место. Но такое трудно было найти, так как страх ветвей быстро передавался карнизам домов, фонарным столбам и водосточным трубам. Бедным птицам приходилось летать до тех пор, пока выглянувшее из-за туч солнце не успокаивало своими вечерними лучами всю округу. Оно радовало не только промокшую землю, но и городских мальчишек и девчонок, которые знали один небольшой секрет. Когда пасмурный день вечером заполняется солнцем, нужно обязательно спешить вы Таверну Четырех, чтобы услышать истории, которые принес в Город Крысолов.
Его повести о собственных приключениях были похожи на сказки, с той лишь разницей, что сказки рассказывают, а он играл их на флейте. Его игра была настолько виртуозной, что каждая нота мелодий становилась буквой, словом или даже целым предложением. Совсем непонимающий музыку человек, которому не медведь, а целое стадо слонов наступило на ухо, легко понимал его и лишь с удивлением и недоверием следил за чередой картинок, возникающих в голове.
Прежде чем начать свой рассказ Крысолов угощал детей заморскими сладостями, и пока они с упоением грызли булочки, леденцы или разноцветные помадки, а взрослые усмиряли гул разговоров в ожидании представления, он сидел совершенно неподвижно, словно статуя, и лишь блеск глаз из под полей широкополой шляпы говорил о буйстве жизни, скрытом за плотным плащом и сдержанными манерами. Когда детские рты справлялись с угощением, Крысолов аккуратно доставал из складок своего плаща флейту, нежно гладил затейливые изгибы пальцами, подносил её к губам и начинал играть.
Так и в сейчасности ночи между столиками таверны плыл кальянный дым. Редкий перезвон бокалов, ожидающих новых мелодий, ползал между углами. Дети давно уже съели подаренные им сладости, кровати обнимали их одеялами, а пуховые подушки нашептывали сны. Среди тысячи, миллионы звуков Крысолов искал тот единственный, появление которого сказало бы, что прибыли его главные зрители. И вот, под скрипящим половицами полом послышался перестук коготков, следом за ним появился шелест хвостов и шуршание меха. Как это ни странно, но писк раздался последним, да и звучал он настолько редко, что обычный человек принял бы его скорее за слуховую галлюцинацию, чем за знак появления поблизости городских санитаров.
Крысы занимали все свободное пространство в подвале, сточных трубах, уносящих отходы с кухни и мойки в городскую канализацию. Звери торопились и нервничали, но соблюдали строгий порядок, пропуская вперед старых особей. Они не лезли по телам друг друга, не кусались, как это обычно бывает в битве за пищу, ведь теперь насыщаться будут их души, а не животы. Даже грязным тварям необходимо давать волю чувствам, чтобы в них они находили силы для встречи нового дня. Крысолов знал это и потому терпеливо ждал своих бессловесных друзей. Люди наверху начинали думать, что сегодня историй больше не будет, но стоило им начать досужие разговоры, как медленно, соревнуясь с самим временем, из флейты полилась дивная мелодия, ибо в мире Крысолова те, кого ждут, приходят. Он начал рассказ.
«Во многих мирах оставил я свои следы. Они заметались снегом и съедались песком, многие солнца палили их пыль. Мой путь настолько долог, что вопросы «откуда?» и «куда?» я встречаю улыбкой.
Свет скольких звезд приносил я вам, мои терпеливые братья? Всегда встречали меня с радостью, шел ли я северным снегом или западными дождями. Вы любите меня, а я дарю вам нектар, собранный с дивных цветов. Его давали поля по бескрайности равные небу. Нимфы, смеясь, сплетали корзины из вод горных ручьев, в которые я собирал души умерших в сточных канавах. Но сегодня пусты мои руки, ибо путь мой лежал за пределами света и жизни, всего, что так дорого вам.
Мы всегда умираем, увы, неизбежны законы законы Вселенной. Те тела, что мы носим не наши, а взяты в залог. И когда наступает момент погашения долга, мы не сможем ни спрятаться в доме, ни улизнуть. Наша душа, чувствуя поступь всесильной, жаждет последние дни встретить в родимых краях.»
Здесь мы оставим нашего героя, к тому же и сам Крысолов прервал рассказ, ведь даже боги останавливают споры, когда Тетушка Зи подает свой глинтвейн. Запах терпких трав заполнил зал. Перед флейтистом появился кедровый кубок, в котором дымилось терпкое варево. Его секрет Тетушка Зи никому не рассказывала, а предлагали ей за это многое, но она отвергала все предложения. В этом напитке скрывалась одна из причин популярности «Таверны Четырех», ведь Тетушка была очень стара, во всяком случае местные старожилы рассказывали, что во времена выпадения их молочных зубов она появилась в Городе, а вместе с ней из ниоткуда возникла и Таверна, над которой сейчас сползались красные облака. Если быть точным, то облака были белыми и лишь принимали в свои объятья цвет краснеющего неба.
« Все, что живо: человек ли, бог или камень — все возвращаться желает к истоку пути. Там где начало дано мы находим конец.
Ночь меня встретила на Перекрестке, там, где трава, сплетая мягкий ковер, приглашает путника слиться с бездонной землей. Тьма, словно девушка, обнимала меня полевыми цветами, а я смотрел в ее небо-глаза. Когда наши души закончили пламенный танец, ветер равнин из лунного света сплел лестницу к звездам. Разве я мог по ней не взойти в непокоренное небо?
Подъем мой был долог. Внизу, под моими ногами, притворялись камнями великие некогда горы, а реки узорами будто прощались со мной. Вокруг, от зари до заката прекрасные звезды кружили в небесной реке. Теплом и светом наполнено их первозданное тело. И пусть им уготован набор строго очерченных действий, в мыслях и чувствах свободней созданий я не встречал. Подобно младенцу в тепле материнской утробы, я купался в волнах красоты их разговоров. Я знаю теперь, что внутри под надежной защитой сердца, скрываются с этой поры отгадки на тайны Вселенной. Но как мне понять их язык?»
Неожиданно Крысолов замолчал, но не тетушкин глинтвейн, ни порыв ночного ветра, ворвавшегося в теплоту таверны, были тому причиной. Еще недавно сверкавшие из под полей шляпы глаза потускнели. Так печаль заполняет все наше существо, поднявшись из глубины прошлого. Крысолов вновь заиграл, но его флейта плакала уже другими слезами.
«Я видел звезду, в которую влюбился бы, будь она человеком. Прекрасной походкой шла она по своей орбите, и с каждым новым шагом ее свет становился ярче и, казалось, заполнял собой все пространство. Внезапно ярчайшим огнем вспыхнуло ее тело, и она, оставляя за собой шлейф, сотканный из сияния, упала ввысь. Криком боли и одиночества отправил за ней я свою волю, и мне удалось последовать туда, где даже небо остается под ногами.
Меня окружал океан разноцветной пыли, которая плавала во всех направлениях, хотя я не знаю, оставались ли еще направления. Я боялся, что останусь здесь навсегда и больше не увижу ни родившей меня земли, ни звезды, освещавшей мой путь. Неожиданно из клубов пыли появился клочок земли. Его разделяла река, несущая черные воды. Ее причудливые берега были изрезаны зеркальными скалами и выложены камнями. Среди этих скал я нашел свою звезду. Ее тело больше не испускало свет и было холодным. Она заворожено любовалась темными тяжелыми водами. А я, я знал, что она там видит. Перед ее взором предстали все звезды, нашедшие здесь свою смерть. Зеркала скал запомнили их последние минуты и научили реку словам о них.
Долгой была эта песнь, но и она нашла свой конец. Прослушав историю своего рода, звезда поклонилась великой реке, коснувшись ее поверхности. Тело звезды начало распадаться, осыпаться. Только отпавшие частицы не падали вниз, а поднимались вверх, растворяясь в пыли.
Я проснулся на Перекрестке. Ночь уходила последними тенями за горизонт. Ни на одной из дорог не было видно путников, а над полями стелился туман. Капли росы согнали с моих глаз остатки сна о звездах, падающих вверх.»
Крысолов спрятал в складки плаща свою флейту и надвинул шляпу на глаза, окружающий мир перестал быть ему интересен, но мир еще не хотел его отпускать.