Вот мне семнадцать, я ищу.
Ищу себя среди простор.
Среди высоких скал лечу.
Как чайка, я ловлю свой взор.
На вздохе я пускаюсь в низ.
Я рассекаю облака.
В моём лице искрится жизнь.
Ну и, конечно же, тоска.
Историю я расскажу одну,
Которая содержит седину.
Морщинистые руки и горчащий штиль.
Она во мне горела, как горит фитиль.
У моря находился дом.
Он век стоял, и век в нём жили.
Обычной жизнью, нежным сном.
И век друг другом дорожили.
И волны бились о скалу.
Насвистывал мотивы ветер.
И пахло солью поутру.
А ночь была черна, как пепел.
Старик вставал с восходом солнца.
Еле ступая, шел к окну.
Подбрасывал рукою два червонца.
Внимал слепую тишину.
Затем садился к Марте на кровать.
И гладил её волосы седые.
Он могла часами спать.
Сны видеть яркие, большие.
А после шёл готовить завтрак.
На них двоих, один тростник.
О, это был волшебный запах.
Прекраснее любых других.
А Марта ела и мечтала,
Как после выйдет погулять.
Под нос себе чего-то напевала.
Безумно ей хотелось танцевать.
К полудню вместе выходили на прогулку.
И были с ветром на одной волне.
Ступали нога в ногу, рука в руку.
И вроде счастливы вполне…
Мне кажется, я чувствую всем сердцем.
Их радость, и тепло их лиц.
Как будто я прошёл сквозь дверцу.
В тот мир, в котором нет границ.
Где видишь искреннюю даль,
Которая не превратиться в призму.
Где голос льётся, как вуаль.
Где люди, будто ласковые птицы.
Я шёл под вечер к тишине.
Бродил по берегу взволнованного моря.
Всё время думал, что там, в вышине.
Наверно облака о чем-то вечно спорят.
Я видел старика, я видел Марту.
Они вдвоём сидели, укрываясь пледом.
Я думал, отчего же люди не летают.
А наслаждаются покоем под безумным небом.
Они вдвоём сидели каждый вечер.
Старик ей грел морщинистые руки.
Это разрушить было нечем.
Но, смерть же всё на свете губит…
Её же живётся в мире скучно.
ЕЁ ЖЕ ЗВАЛИ, ОЧЕНЬ ЗВАЛИ.
Её же мы собственноручно…
Её же МЫ ТАК ДОЛГО ЖДАЛИ…
Она приходит незаметно.
Когда все спят, мысль не блуждает.
И нож вонзает в наше сердце.
И добивает, добивает.
Бьёт сколько может, сколько хочет.
Сколько придётся, иль прикажут.
Бьёт точно, а потом хохочет.
Её никто ведь не накажет.
И жертву ищет в уголках планеты.
И вот понравился ей дом.
Он век стоял и век внимал рассветы.
Теперь на век покрылся сном…
Я выходил под вечер к побережью.
Искал глазами старика.
А он сидел с неведомой надеждой.
Пуста была его рука.
Взгляд его был направлен к горизонту.
И сжаты уголки у губ.
А на земле лежали два червонца.
И раздавался сердца стук.