Внезапно друг другу поможем,
внезапно друг друга простим,
разгладим морщины на коже,
протрём запылившийся нимб.
И облако из мармелада
молочного с неба сойдёт,
гигантская гроздь винограда
пушинкой лебяжьей падёт,
кружась на лету, разбиваясь
на гронки и ягоды. Льда
кристаллы блеснут, погружаясь,
в хрусталь превратится вода,
и выйдут олени на берег.
Декарту предложит щенок:
«Давай-ка, пожалуй, проверим
твой нус и твой логос, сынок»;
и тот, до корней заалея,
безмолвно зароется в пыль.
И, вдруг разомкнувшись, аллея
пропустит лучистую быль.
Сократа, стократ увеличив,
запустят воздушным шаром,
под детские станет он кличи,
как ангел, парить над селом,
вполне себе шарообразный
и светлых исполнен страстей,
задумчиво-благообразный,
похож на Толстого, ей-ей!
Толстой, кстати, тоже здесь будет,
но только не в виде своём:
распавшись на мелкие части,
начнёт он порхать мотылём –
одним и другим, целой тучей
прекрасно-пустых мотыльков;
признается сам: «Этак лучше,
отныне во веки веков!»
И будет Иуда предатель
лобзанья от всех принимать,
растроганно дрогнувшим пальцем
слезинки росинку стирать,
и скажут ему: «Не смущайся.
Конечно, ты дров наломал,
но, главное, всё ведь решилось
в такой офигенский финал!»
И дьявол, прозрачен и светел,
прощенья у всех испросив,
журча и воркуя, вольётся
в простивший его коллектив,
и будет там, как собачонка,
юлить возле каждой ноги:
погладьте меня, ради Бога,
мы с вами уже не враги!
И Гитлер туда же полезет,
и будет мелькать между ног:
я тоже хочу быть полезен,
уж коли простил меня Бог,
огнём своим вечным очистив;
и хор иудейский «Виват!»
ему прокричит. «Ты, Адэльфус,
теперь нам товарищ и брат».
Ко всем педофилам детишки
с цветами в руках подбегут,
и те, будто мягкие мишки,
их ласково в лапы возьмут.
А тех, кто бежать не захочет,
мамаши пихнут: «Ну, давай!
Ты ж взрослая девочка (мальчик),
а здесь как-никак всё же Рай».