Поэт, художник, журналист
Намедни как-то собрались
Распить бутылочку Бордо,
И спор возник тут заодно.
О том, что нужно наставлять
Народ-то русский, укрощать
Его и нрав, и поведение,
Чтобы пришло уж озарение,
Как он не прав и агрессивен,
Спесив, ленив, бесперспективен.
Художник вяло возражал,
Что, мол, зачем такой накал,
Способен сам он разобраться,
С кем другом быть, а с кем и драться,
Чем дорожить, а где грешить,
Да и вообще как ему жить.
Поэт вскричал: "Что? Сам? Окстись!
Ты, мой голубчик, потрудись
Не забывать в чем наша суть:
Их просвещать! Не обессудь,
Кто, коль не мы, научит их,
Заблудших темных горемык?"
Здесь журналист вмешался в спор:
"Я за! Один лишь уговор:
Без их ужасных ярлыков!
Я слушать боле не готов,
Чем поливают из ушатов
Они друг друга, супостаты."
На это дали все добро
И принялись искать зерно
Народного того затмения,
Что осветят они со рвением
Душ молодых и беспокойных,
Горящих и весьма достойных.
Вот только как-то по привычке
Нашлись-таки народу клички,
Но было это пользы ради,
Чтоб объективно и наглядно.
Поэт "зверье" вообразил,
Художник "телом" окрестил,
А журналиста в любой век
Пугал лишь "красный человек".
Но вышло все интеллигентно.
Душевно. Вежливо. Богемно.
Так до утра и просидели,
Проели, пропили, пробз... продискутировали.
Рассвет в окно стучится робко,
А на столе давно уж водка.
Решения, жаль вот, не нашли,
К Морфею в гости все пошли.
Нельзя понять за ночь одну,
Как обуздать аж всю страну.
Но кто мешает повторить?
И надо больше пригласить
Душ молодых и беспокойных,
Горящих и весьма достойных,
Кто положил всю жизнь свою
На просвещенье и борьбу
С народом и с самим собой,
Враз проиграв, не начав бой...