Купила мама коныка

Гордый Гамадрил
                Купила мама коныка или Нескучное лето 85-го.

    -Солдат, дверь открой! Немедленно!
    - Обращайтесь по Уставу, товарищ капитан, я – сержант!
    - Сопля ты зелёная, а не сержант!  Дверь открой быстро, оглох, что ли?  Быстро, я сказал!
    Я поздно понял свою оплошность - щёгольски украшенную галунами и аксельбантами «парадку» корешка-сослуживца Петьки Лещенко было отчётливо видно в откидывающееся окошечко двери в секретку. Угораздило же меня повесить её в тамбуре, совсем расслабился, дембель хренов!  Батя – начальник штаба Леонов Сергей Палыч, давно уже не обижал шмонами, командир части вообще забыл дорогу в секретку, а замполит – последний, кому разрешён был вход в неё, настолько погряз в разборках со своими бабами («ходок» был тот ещё!), что до личного состава ни руки, ни ноги его не доходили. Я, будучи на хорошем счету у всей перечисленной троицы, имел определённые преференции. Надо ли говорить, что пользовался ими я нагло и беспринципно! Все кореша хранили у меня в секретной библиотеке (в огромных жестяных рукавах вентиляции) свои дембельские альбомы, а Петька «влез под кожу» и уговорил заныкать «парадку», уж больно «неуставной» вид она имела, папуасы со стеклянными бусами плакали и бились в истерике. Отвлёкшись на какую-то фигню, я не упрятал её своевременно подальше, и надо же было такому случиться, чёрт принёс капитана Котова с утра пораньше за рабочей тетрадью…
    - Не положено, товарищ капитан, список допущенных лиц прямо перед вами, на двери…
    - Да ты чё, мля, ваще нюх потерял, военный? Ну-ка, вышел быстро в коридор! – морда Котова побагровела и я, расчувствовавшись, прозевал нырок его руки в окошечко.  Он сумел дотянуться до рукава «парадки» и остервенело потянул её на себя. Рефлекторно я сунул ему костяшками в район бицепса (это больно «сушит» руку), одновременно толкнул дверь вместе с телом от себя, выскочил в коридор и резко её захлопнул.  Кубарем покатившийся капитан сумел сгруппироваться и, первым делом, ломанулся к двери. Ага, щас! Замок-то английский, сам врезал ещё по «фазанке», а «парадка» Петькина свалилась с вешалки на пол и недосягаемо хихикала.
    - Ах ты, сука! – оплывший жирком кулачок Котова создал движение воздуха в районе моей переносицы.
    - Ха-а! – ещё раз покусился он на святое…  Я отступил и, не поднимая рук, качнул корпусом. Есть! Бывалого хулигана не проведёшь – в глазах Котова мелькнул страх!  Простейшая имитация правой подняла ручонки капитана вверх и левая плотно поприветствовала открывшуюся печень агрессора. Есть ещё порох! Сбившееся дыхание и выпученные глазки Котова стегнули меня, как запах крови волка. Страшным усилием воли заставил себя отступить. Мозг лихорадочно искал лазейку из образовавшегося тупика…
 - Тварь!!! – сипел мой милый растерявшийся оппонент,  - я сгною тебя, сука, ты у меня сдохнешь в Сов.Гавани, падла!
    Вступать в прения было мне крайне неудобно, что и говорить, рыло было в пуху, ведь поднять руку на офицера – чистая уголовка. Плюсом мне было только то, что не было ни одного свидетеля инцидента, да то, что хватило ума не заехать чувачку в хлеборезку. Нары навязчивым миражом заполонили весь видеоряд, честно сказать, струхнувшего мозга.  «Думай, сержант, думай!» – пульс бешено лупил в буйной головушке, а ноги совершенно самостоятельно несли тело по проверенному маршруту. Выскочил из штаба, направо за угол вокруг здания, спурт, ещё раз за угол… Вальяжной походкой с перманентно умным лицом подошёл к окну радиокласса, тихонько толкнул раму – нормалёк! По давно заведённой традиции кодировщики и ЗАСовцы многие лета пользовались этой лазейкой – «онтапка» у шпингалета на раме в радиоклассе была не прикручена, шурупики были просто вставлены в дырочки – со стороны было совсем незаметно. Многие важные дела, в том числе, что греха таить,  распитие горячительных напитков, делались за закрытыми на два замка дверьми радиокласса. Замки, опять же, были английскими, изнутри открывались поворотом завёртки, снаружи – исключительно ключом.
   Подпрыгнул, улёгся животом на подоконник – не дай бог, останутся следы от кирзачей на побеленном фасаде. Движеньями улитки переместил центр тяжести внутрь, сдерживая дыхание, сполз на пол. Прислушался – вроде тихо… Дверь радиокласса чуть наискосок от секретки, в приоткрытую щель видно практически всё «поле грозной сечи». Никого! Небось побежал догонять, чтобы прощения попросить или автограф… Гуд бай, май лав, по пятницам не подаю…  безмолвным ураганом пронёсся по секретке, порядок стоит затрат на его наведение! «Парадку» - в мешок, прости Петруха, договаривайся со старшиной!
   На разводе Котов палил меня инфернальным блеском ненавидящих глаз…  Приказал выйти из строя и минут десять испражнялся на предмет  того, что в то время, как настоящие ребята-комсомольцы в Афгане гибнут, выполняя интернациональный долг, некоторые особи робу в хлорке стирают, чтобы выглядеть, как белогвардейцы… Палычу насчёт «парадки» стуканул, естественно… Леонов пришёл с проверкой, заглянул во все щели и, не сыскав компромата, взял меня отечески за ухо:
    -Андрюха, шельмец, ты чё, Котову в кашу насрал, что ли? Битый час в канцелярии всем долдонил, какая ты сволочь и Родину не любишь…  Достала меня эта семейка – баба евойная по всему гарнизону сплетни разводит, послал же господь соседушку… Пишет всё, пишет, управу, типа, на всех вас найду… Чё натворил, колись!
   - Гадом буду, Сергей Палыч, ни в чём не виноват! Так, огрызнулся пару раз –  Котов постоянно к моим усам цепляется – сбрей, да сбрей, не положено! Я ему – положено, если скрывают увечья или являются предметом национальной гордости. В моём случае второе! А он мне – ты же не «чурка»! Вот именно, говорю, не «чурка», а русский солдат, «Бородино» почитайте, коли в детстве не довелось…
   -Так, хорош трындеть,  думаешь ты у меня первый такой хитрожопый?  Во-первых, Сергеем Павловичем я для тебя месяца через три буду и то не факт, а пока – товарищ подполковник, понял, салага?
   -Так точно!
   - Во-вторых, по осени на повышение пойду, мне приключения на жопу нафиг не нужны. Хочешь красивый дембель?  Устрою! Хочешь проблем? Ещё проще! Так что думай, сынок…
Думать я любил. С малолетства. Поставит, бывало, нянька в угол за провинность какую и назидательно так на ушко: «Постой, подумай, голубок, за дела свои пора уже отвечать!»  А я наложу в штаны и смотрю волком – сильно во мне протестное начало, хоть ты тресни…
   Данный эпизод, как любят называть такие ситуации менты и прочие правоохранители, тяжких последствий для меня не имел. Потихоньку остыл Котов – то ли понял, что был неправ (что навряд ли!), то ли затаил обиду до более подходящего момента.  Солдаты спали – служба шла, денёчки неумолимо выпадали из календаря тыща девятьсот восемьдесят пятого года…
     Воскресенье 18 августа  я встретил в наряде, что на ту пору было вовсе не редкостью – основная часть батальона была на полигоне, на учениях. «Старички» тянули службу за себя и за «того парня», к моему вечному кресту – «помощник дежурного по штабу», добавилась новая песня – через сутки на сутки ходил дежурным по роте. Служба была не в тягость, авралов никто не устраивал – как говорится, «ничего не предвещало…»
   Противный трезвон ТАИшки вывел меня из состояния дремотного оцепенения:
    -Андрюха, ты? – голос Сашки Власова с КПП показался мне странным…
    -Я, конечно, а ты чё орёшь, как потерпевший в зале суда?
    -Заорёшь тут… Мне ворота какой-то конь вынес нахрен, весь в пене фиолетовой, на территорию части поскакал. Прикинь, я чуть со страху не обосрался…
    -Чуть не считается! – сон как рукой сняло,  - куда, говоришь, поскакал?
    -Да ты выйди на крыльцо, сам увидишь!
 Территория   нашего ОРТБ (отдельный радиотехнический батальон) располагалась в живописном местечке  укромного уголка приморской тайги. Судя по постройкам (казарма точно помнила ещё Семёна Михалыча Будённого)  и по ландшафтному дизайну, поляну сию топтали уже по меньшей мере полста призывов.  Дубки, берёзки и сосенки  равнялись в обхвате слоновьей ноге, их геометрический порядок неустанно напоминал любому непосвящённому, что это воинская часть, а не вторая часть Марлезонского балета…  С крыльца казармы открывался замечательный вид практически на всю территорию подразделения, за исключением разве что автопарка, кочегарки, да небольшого подсобного хозяйства, которые находились аккурат за спиной у казармы. Плац, столовка, штаб, спортгородок – весь джентльменский набор, знакомый любому служивому как «Отче наш» - просматривался без дополнительной оптики. 
   Держите меня восемь человек! Изрядно подогретый Сашкиными воплями, я совсем не хладнокровно воспринял развернувшееся перед моими глазами действо. Здоровенный конь, скорее даже конище, бронзово-красного цвета, в лохмотьях пены и свисающих с него каких-то верёвок, носился, не разбирая дороги, по клумбам, по насаженным вдоль дорожек декоративным кустикам.  Разбив в щепки пару щитов с цитатами из Устава, выскочил на плац…  Уж не знаю, какого лешего на плацу делали в это время бойцы из роты связи, наверно, какой-то рьяный «замок» дрочил провинившихся, но оказались они там не вовремя… Благо, страх не оказал на них парализующего действия, толпа кинулась врассыпную, матерясь, спотыкаясь и мешая друг другу. Один неловкий «душок» весеннего призыва, как потом разобрались, рядовой Демченко, замешкался и попал под раздачу.  Конык и задел-то его по касательной, но огромная масса,  помноженная на ускорение, дала печальный для солдатика результат – ненужной ветошью Демченко отлетел в сторону и башкой – прямо в стойку плаката «Служи по уставу – завоюешь честь и славу!»  Очевидно, при ударе рассек бровь – кровища хлынула ручьём, я это увидел с приличного расстояния…
    В висках застучало: «бум-бум-бум», отчего-то захотелось оглянуться и услышать отцово спокойно-насмешливое: «Не боись, сынок, прорвёмся!»  Оглянувшись, увидел вытаращенные глаза пацанов из отдыхающей смены, в трусах и майках выпершихся на крылечко покурить…
    -Дневальный! Второго на тумбочку, а сам галопом за дежурным по части, он в столовке наряд проверяет. Бегом, бля! – сам удивился внезапно появившемуся металлу в голосе, - Сидоркин, твою мать, отдыхающую смену подымай, но из казармы до приказа ни ногой, башку оторву!
   Рука уже нащупала связку ключей на длинной цепочке, печать с решётки на оружейке рванул не раздумывая. В отличие от простых смертных, АКМ секретчика всегда оснащён боевыми. В длительных прогулках от штаба до командного пункта, перенося невзрачный опечатанный портфельчик,  секретчик наделён правами  часового, что означает, по-простому, возможность открывать огонь на поражение в случае угрозы жизни или выполнению поставленной задачи. До сих пор, правда, от ствола моего страдали только трухлявые пни в лесополосе по дороге на КП, в которые я высаживал по рожку  натыренных на полигоне патронов. Эти сладкие минутки выпадали тогда, когда мои вояжи совпадали  с полётами «мигарей» с соседней части ВВС ПВО, которые рёвом своим создавали мне нужную маскировку.
    С крыльца сиганул через все ступеньки, объект выпал из поля зрения и о его присутствии свидетельствовал только дикий хруст кустарников и веток деревьев. Срывающимся голосом заорал, адресуя вопль сразу всем потенциально слышащим:
    -Все в казарму! Буду стрелять боевыми!
   Отчётливо понимая, что в такой суете не мудрено и людей положить, лихорадочно стал выискивать тулово коныка в стриженных райских кущах, одновременно подмечая, нет ли в зоне поражения людей. Ситуацию мгновенно изменил сам конь, резко шарахнувшись от какой-то, только ему видимой, преграды.
     Родился и вырос я в одном замечательном посёлке в Амурской области, который, помимо прочих достоинств, был ещё и узловой железнодорожной станцией. Естественно, я не понаслышке знал, что такое локомотив, какая мощь и силища у этого железного коня. Так вот первым, о чём я успел подумать в тот миг, когда конык повернул в мою сторону, был тихий ужас, который испытываешь всякий раз, когда ты стоишь на ограниченном пространстве железнодорожного мостика, а на тебя стремительно и неуклонно надвигается стальная махина. В животе пустота и холод, в голове – страх и паника, а руки – надо же, совершенно самостоятельно и чётко произвели обычные движения. С предохранителя – на стрельбу очередями, щелчок затвором, приклад неторопливо и плотно к плечу – был печальный опыт ковбойской стрельбы – не надо! Расстояние сократилось мгновенно, спусковой крючок нажал без пафосных команд самому себе – просто надавил и всё!  Первая – длинная, почти вся ушла в «молоко», а вот три последующих, коротких, сделал чётко, как учили.  В красивых киношках про гражданскую или про индейцев кони, сражённые пулемётным огнём, падают, как подрубленные – фигня, отвечаю! Заданная инерция была настолько сильна, что огромная глыба коныка продолжала движение ещё несколько секунд, и только потом появился курсовой крен, ноги заплелись, и тело рухнуло, ударившись напоследок о ствол сосны.
    Следующая картинка многих тогда повергла в шок, у меня же вызвала только нездоровый смех. Невесть откуда взявшийся Котов, а именно он был в  тот день дежурным по части, подскочил к телу поверженной лошадки и нервно высадил обойму из ПМ-а в шею и голову уже бездыханного существа. Мотив его поведения был не очень понятен, но всё потом списалось на волнение.
    Поставив АКМ на предохранитель, крикнул подсевшим голосом:
    -Пацаны, к коню не подходите, он бешеный, у него даже пена заразная, - а сам на ватных и подрагивающих ногах поспешил к Демченко.
    Хлопчик уже сидел, прислонившись к дереву, прижимая к голове чьё-то окровавленное исподнее. Бледный, с синими губами и такими же синими испуганными глазами…
    - Голова кружится? Идти сможешь?
    -Н-нет…. Д-да…
Попытался встать, покачнулся, упал на колени и его вырвало. Да, блин, сотрясение налицо…
    -Так, пацаны, бегом в казарму за плащ-палаткой – понесём чувачка с почестями!

   Этот сумасшедший день продолжался ещё очень долго. ЧП в армии – это вам не пьянка на корпоративе – нудные разборки и бесконечные проверки, страстное желание всё замять от местного начальства, и не менее страстное чего-нибудь накопать от понаехавших дядек с погонами из бригады…
   Санэпидстанция из соседнего городка залила все места, где хоть как-то обозначил своё движение конь, какой–то злобно-вонючей жидкостью буро-жёлтого цвета, вроде как лизолом. Коныка с помощью крана погрузили в бортовой УАЗик, личному составу провели вакцинацию от столбняка и зачли многие страницы офигенно умных страшилок по санитарному состоянию и санитарной обработке. Не поверите – слушали, как маму с папой никогда не слушали – наглядность – великая вещь!  Уроки бы так в школе учили, детишечки…
    Суеты и криков было много, Демченко увезли в госпиталь (вернулся через три недели – с грубо заштопанной бровью и фингалом под глазом – «чурбаны» в госпитале шибко обижали). На меня орали все, кому не лень, припомнили все мои подвиги и неуставные отношения за все полтора года (благо, в «учебке» был хорошим мальчиком и дяденькам язык не показывал). Только Палыч пожал мне руку, хлопнул по плечу своей могучей ручищей и сказал негромко:
    -Не ссы, Андрюха, всё сделал правильно… Мужик! Мне-то, конечно, подарочек на старости лет, аукнется ещё не раз, но всё это херня против мировой революции…
   Душевно так сказал, по-простому, а до сих пор, как вспомню – в носу щиплет, слезу наворачивает… И ещё одна вещь запомнилась – испуганно-тревожные глазища одной красивой женщины, выбежавшей на крылечко штаба после моей стрельбы. Но это, как говорят нынешние словоблуды, уже несколько иная история…

    Я услышал о её существовании раньше, чем воочию убедился. Новость на хвосте принесла отдыхающая смена, оттянувшая своё боевое дежурство  на  КП. Новость звучала просто – на коммутаторе  появилась необыкновенная фифа. Вовка Куприянов по кличке Датый пучил глазки и, отчаянно жестикулируя, вещал, приводя в трепет благодарную аудиторию:
    - Прикинь, пацаны, сиськи – во!, попочка – во!, а на мордашку – ну вылитая Орнелла Мути, бля буду, век дембеля не видать!
    Кличку свою Датый получил совершенно заслуженно – у него от природы был вечно красный нос картошкой и характерная одутловатость лица. И, как бы догоняя полное соответствие, Вован не упускал ни малейшей возможности «ужалиться» - заложить за воротник, причём ни количество, ни качество пойла его нимало не смущало. При всём при этом он был ещё и замечательным рассказчиком анекдотов, что добавляло его популярности некий ореол «своего в доску пацана».
   - Заинтриговал, сказочник, - первым подал голос обычно немногословный Славик Вершинин, - завтра заценим!
    -Вот же, блин, невезуха – у меня наряды по роте на месяц расписаны, - заныл Петька Лещенко,  - а я бы подежурил в такой-то компании…
    -Не плачь, Петюня, я донесу твои слюни до коммутатора, - я хлопнул дружка по плечу и пошёл в бытовку гладить ту самую белую «белогвардейскую» робу. Что-то мне подсказывало, что команда «боевая готовность №1» вот-вот прозвучит…
    Вообразить человеку дня сегодняшнего что из себя представляла телефонная связь начала восьмидесятых прошлого столетия весьма и весьма непросто. За минувшие тридцать лет наука и техника сделали гигантский скачок и понять его размах и величие способно, пожалуй, только наше поколение – мы это прожили и ощутили на собственной шкуре. Транковый телефон, пейджер, аналоговая мобила весом с гранату – эти этапы большого пути ещё пульсируют островками памяти в седых и лысых головах моих ровесников. Любой же нынешний тинейджер, суперплоский айфон которого легко влезает в задний карман опять же суперобтягивающих джинсов, сломает себе голову только при попытке понять, что для того, чтобы соединить двух абонентов, нужны были громоздкие шкафы аппаратуры размером с полкомнаты, да к ним в придачу ещё и пара-тройка телефонисток. Живых! Впрочем, есть ли смысл восторженно кудахтать, ведь лук и стрелы, по сути, ещё совсем недавно были трепещущими реалиями?
    Я материализовался на коммутаторе КП при первой же представившейся возможности. Лавры великого комбинатора с юных лет не давали мне покоя, поэтому к двадцати годам я также имел в багаже несметное количество сравнительно честных способов знакомства и охмурения особей противоположного пола. Поймав в фокус объект, приступил к осаде незамедлительно:
    -Привет, красивая! – Датый не соврал, сходство фифы с Орнеллой Мути было изумительным.
    -«Коногон», соединяю с «Оптимистом». Говорим, слышим? – не пренебрежительный, а скорее усталый игнор больших грустных глаз был мне ответом. «Отставить пошлость, больше романтики!» - коррекция в башке пошла интуитивно… Я стартовал без предисловий:
                Он струн души не теребил – дебил!
                Капризный слух не уважал – лажал,
                Он не ценил её картин – кретин!
                И этим страшно обижал…
                Он доводил её всерьёз до слёз,
                Хотя, случалось, понимал – внимал,
                И, позабыв источник зла – дела,
                Её колени обнимал…
    -Свои или у прежних дембелей из блокнотов надёргал? – неожиданно абсолютно серьёзно спросила она.                -Только не ври, я по образованию филолог.
    -Свои. Не вру никогда – шуточки не в счёт. Хочешь – тебе напишу?
    -Валяй, повесели старушку!
    - Я бы с такой старушкой откатал произвольную программу!
    - Ну да, для обязательной у тебя ещё и паспорта нету…
    - Так это дело поправимое, дембель не за горами…
    -А к дембелю и сезон для катания закончится. Хватит о фантастике, если есть ещё что почитать – велком, а нет – не мешай работать. Без обид.
   Минут за десять я понял, что мне с ней патологически интересно. А как выделила меня из толпы пришпоренных кобеляжем мужиков она – для меня загадка до сих пор. Без ложной скромности скажу, что были в тот момент среди молодых людей, забегавших на коммутатор почесать языки, персонажи, на голову превосходившие меня и умом, и внешностью, и иными доблестями…  Наверно, химия какая-то…

    Мы искали друг друга – конечно, насколько это вообще было возможно в той ситуации. Я никогда до этого не рвался в увольнительные – гарнизонный городок был местом скучным и неряшливым и, однажды обойдя его вдоль и поперёк, повторять экскурсии вовсе не мечталось. А тут Палыч даже заподозрил неладное – ты чевой-то, лихоимец, в гарнизон зачастил? А ну, дыхни!
   Она снимала «однушку» в панельной «хрущобе», хозяева рубили «капусту» где-то на северах и случались наездом крайне редко – раз в полгода. Быстренько перебрав все захудалые кафешки городка и посетив оба кинотеатра, мы, не сговариваясь, поняли, что для настоящего общения нам нужно нечто иное. Приглашение последовало незамедлительно, а уговаривать меня было не нужно – всё во мне и так булькало и пузырилось…
    Бог мой, как она раздевалась! Мне башку сносило напрочь от созерцания этого процесса! Все движения её были обычными, но при этом она неотрывно смотрела в мои глаза, и во взгляде этом было всё: робкое недоверие неискушённой девственности, колдовской магнит знающей себе цену обольстительницы, пугливое сомнение и слегка завуалированный вызов! Какие, к чёрту, предварительные ласки – такая прелюдия даже не зажигала – она рвала динамитом!
    Тогда мы ещё не знали, что у нас в стране секса нет, поэтому куражили  и забавлялись исключительно по наитию, бессистемно и беспринципно, дорвавшись и ошалев от безнаказанности.  Насытившись, отваливались друг от друга, как щенки от мамкиных титек, но буквально через полчаса капельками ртути норовили слипнуться и продолжить такое сладкое безобразие…
    Она никогда не потешалась над моими стишками, но когда, в минуты кратковременной утраты интереса к физической близости, она читала мне лучшие на её взгляд кусочки из неведомых мне тогда Мандельштама, Бродского и Тарковского, я с горечью осознавал всю глубину пропасти между нашими внутренними мирами. Порой мне даже казалось, что она осознанно тычет меня носом в мою незрелость и несовершенство. Правда, стоило мне только окунуться в глубину её васильковых озёр, как страхи эти сразу улетучивались, сердцебиение наше синхронизировалось и дыхание попадало в такт. Я до сих пор ни разу не назвал её имени – и не стану делать этого совершенно осознанно. Полжизни улетело стремительно в бездну, но по сей день я невольно вздрагиваю, когда кто-то произносит вслух это имя. Достаточно редкое, а для меня так и вовсе уникальное – просто потому, что никогда до и никогда после я не испытывал ничего подобного – возможно даже, что это был некий  психоз, кратковременное помешательство. Химия, блин…
    Женщины одинаково успешно способны и на расчёт, и на безрассудство. Вся моя нынешняя копилка опыта буквально кишит примерами и того, и другого. В город из Ленинграда приехал её бывший – приехал за ней. Видимо, были какие-то непростые причины их расставания – она никогда даже словом не обмолвилась, а мне не до того было. Гормоны детонировали перманентно, разум был даже не на втором плане – где-то под номером 16. Я никогда не узнаю, как и на каких условиях случилось их примирение – история опустила детали. У неё хватило ума и выдержки не посвящать меня в подробности, у меня не хватило ни опыта, ни житейской прозорливости, чтобы понять вовремя, что автор тихонько подменил сценарий и у пьесы нынче совсем иная фабула. Сейчас я понимаю, что она попросту уберегла меня от нервного срыва, а себя от возможных и совершенно бессмысленных скандалов. Вряд ли ей легко дался наш разрыв – я видел и чувствовал это.
     Закончив формальности в строевом отделе, она терпеливо дожидалась меня на крылечке штаба. Первой прервав затянувшуюся неловкую паузу, слегка охрипшим голосом сказала:
    -Оправдываться не буду, не вижу смысла... Может быть, спустя какое-то время, ты будешь в состоянии меня понять, сейчас – вряд ли… Всё, что я сейчас делаю – я делаю головой, но не душой, будет большая удача, если я не пожалею об этом горько… Я желаю тебе счастья, я искренне этого хочу! Знай одно – все слова, которые я говорила тебе, когда мы были вместе – они от сердца, в них ни грамма лжи… Я никогда не забуду это лето… Прости меня и будь счастлив!
    Я поцеловал её безмолвно в сухие губы, в последний раз измерил глубину васильковых озёр и пошёл, не оглядываясь, бесцельно и совершенно не понимая куда… Добрёл до футбольного поля, упал лицом в траву и жалобно завыл от бессилия и беспомощности…

    Через полтора месяца случился долгожданный дембель. Может быть слегка запоздало, но именно он подвёл жирную черту под тем периодом моей жизни, которую люди называют детством и юностью. У всех это бывает по-разному, у меня же именно армия провела границу между легкомысленным пофигизмом и трезвым взглядом на жизнь во всех её проявлениях. Розовые очки были сорваны и раздавлены кирзовым сапогом, гладкий лобик резанули первые, пока ещё легко расправляющиеся, морщинки… Нескучное лето 85-го позволило мне походить в победителях, оно же повозило меня мордой по газону и дало отведать горьких пилюль побеждённого. Вряд ли стоит говорить, что эти денёчки не сотрутся в памяти никогда…  Вот и сейчас, пишу эти строки, а перед глазами, как на замедленном повторе – такие далёкие и, в то же время, такие близкие лица…