Инок-слесарь Дормидонтыч не мылся год, проводя время за истовым молением в увядающих пустынных октябрьских церквях и точением серебристых болванок в безлюдных цехах заброшенных заводов. А когда забрался в ванную ноябрьской лужи, скинув истлевающую одежду ночной тиши, пропитанную маслом, железом, потом, с четыремя дырками крестного знамения, и вступил в щиколоточную глубину дымящейся бездны тумана, погрузившись в нее по самое горлышко, вода стала из прозрачной, еще прозрачнее и в ней Дормидонтыч увидел 73 бесов – Евстафия Потыгина, Сирослава Серебрякова, деда Игната, Подполкина Николая и Агриппу Кронштад, качавшихся на ивовых качелях и страшные их лики стирали подмерзшие подберезовики и иней серебристый растворялся сгнивая, иных же прочих он не распознал, ибо их лица были скрыты масками облепленной листвы. И еще увидел праведника Нестора подманивающего железную собаку сделанную Дормидонтычем обугленным молитвословом, и, собака, уже в последних судорогах рассыпалась на части, а праведник Нестор внимал звукам смерти, трущейся об полынь прошлогоднего абсента, пота Дормидонтыча, стертого рукой и упавшего в безлюдных цехах. Кто же знал, что подберут. А пот икон – лишь гной усталых ног, а движение – ржавый неумелый металл этих слов. А еще увидел он неистребимую книгу «Васильковый монах василькового поля», изданную в одном экземпляре, нацарапанную палочкой на снегу у самосожженческого сруба и растявшую, но прочитанную, всей ее одной страницей, неизбывной навсегда, впитавшейся в пяточки проходившего мимо меня еще ребенка и лен заметал прочитанное, впитывая кровь и раздавленные бруснички. И эта одежда, сброшенная сейчас, лежит сейчас рядом и сквозь серебро лобковых волос видна надежда, если смотреть вперед. И она видна, если смотреть на меня. И еще он увидел Христа, сидевшего на ветке у разваливающегося скворечника. И эти христовы скворечники, падающие на нас горением наших истлевающих волос, бороздами морщин, выцарапываемых дьяволом в бесстужной тиши горящих ночей и проносящие видения бездна. И еще увидел останки скворечников в бездне ноябрьских луж, той в которой стоял сам и в которых не стоял еще. И бесы, и праведник Нестор, не прикасались к ним. И лишь васильковый монах брусничными ногами несся в безумную даль, где в стуже вечно полыхает пожар. Где убогие письмена не могут выразить ничего и лишь неумело нацарапное слово на белоснежном снегу, мониторно выжигает все. Где инок-слесарь Дормидонтыч, где васильковый монах, где христовы скворечники.