42.
Лишь в глубине живого сердца
Я был всегда самим собою –
Сокрыто вечное одно,
Но был другое в белом свете –
В кругу одесской молодёжи
Все заблуждения делил
Весёлой молодости града,
Как взрослый юноша, изгнанник,
И бесшабашный, как цыган...
(Цыган… Цыгане шли за мною –
Старик, Земфира… и Алеко…
Тянулся табор по степи…)
Лишь после стало мне известно
Из разговоров с Воронцовой,
Какой же крест она взяла.
Елизавета в Петербурге,
Так вышло, первую дочурку
Зимой в мученьях родила.
Девчушка слабой народилась,
Она без пристали болела
И вскоре тихо умерла.
Ребёнка с болью проводили
(Тогда я был средь провожавших)
И быстро предали земле.
Но лишь пред матерью молчали
И убивать её известьем
Там не хотели… тяжек груз...
Но только матери сказали,
Что дочь болеет, на леченье
Сейчас находится она.
Сам Воронцов тогда боялся,
Что ослабевшая супруга
Вослед за дочерью уйдёт,
Когда нечаянно узнает,
Их дочь – трагедия вселенной –
Скоропостижно умерла.
И вышло, десять дней молчали,
Что для здоровья только лучше,
Коль нужно ей себя беречь.
Её уверили во благо,
В сенях так холодно, что ныне
Дитя не могут принести.
Она внезапно согласилась,
Что будет ждать, и ждать дней десять...
Не больше ждать... Святая мать!
Так десять дней Елизавета
В слезах надеялась увидеть
Свою дочурку на руках.
Всё это время пребывала
Она в неведенье о смерти
Непогрешимого дитя,
И каждый день Елизавете
Старались муж и окруженье
Её здоровье укрепить -
Её смешили, ублажали
И, улыбаясь, говорили,
Какая девочка растёт...
Но сердце матери обманешь?
Но душу матери минуешь?
Но разум матери возьмёшь?
Все десять дней, не различая,
С одной тревогой и надеждой
Елизавета провела.
Когда узнала, заболела.
Для поправления здоровья
Чета уехала в Москву,
А после выехали в Киев,
Оттуда – в Вену, на побывку,
Потом – в Венецию, Милан.
Дождём встречала их Верона,
Турин был солнечным недолго
И опечален был Париж.
Потом чета отбыла в Лондон,
Елизавета там окрепла,
Благополучно родила,
И снова девочка явилась –
На этот раз вмешалось небо,
Осталась девочка жива,
И дочку Сашенькой назвали.
Но мать по-прежнему болела
И, как свеча, она сгорала –
Её боялись потерять.
Тогда врачи ей прописали
Режим щадящий, свежий воздух,
Но лучше климат поменять,
И говорили Воронцову,
Что смена мест и обстоятельств
Сумеют жизнь её продлить.
Пусть на балы почаще ходит,
Бывает чаще средь весёлых,
Неунывающих людей.
Но коронация Георга,
Поместья дух Уилтон-хаус
У леди Пембруг, как хотелось
В те дни тревоги Воронцову,
Не возымели улучшенья,
И было после, как вчера.
Потом поехали лечиться
Супруг с супругой в графство Вервик
На чудны воды Лемингтон.
Затем они вернулись в Лондон,
Художник Лоуренс задумал
Портрет супруга завершить.
Чета уехала на зиму
В пределы грустного Мольера,
И до апреля был Париж.
И только летом Воронцовы
Вернулись с радостью в Россию,
Где в Белой Церкви ждал очаг;
Там Воронцова средь июля
На свет мальчишку родила.
Его, как дочь, назвали Сашей,
И это было неслучайно –
Так звали русского царя.
Иль на уме, видать случилось,
Суворов был, а, может, Невский,
Кто имя гордое носил?
А, может, сразу Македонский,
Веков великий полководец,
Кто пол вселенной покорил?
Гадать не стану здесь на гуще –
Тому никак не научился,
Но только в мае, через год
Наш Воронцов стал генералом,
А там читателю известно,
И губернатором притом
Всей Новороссии прекрасной
И Бессарабской стороны.
Тут и графиню не забыли –
Была пожалована в дамы,
По сути, меньшего креста.
А в сентябре – болело сердце
Не в силах вынести разлуки –
Решила мужа навестить.
Элиз приехала в Одессу,
И в свой приезд была тяжёлой.
Пока же строился их дом,
Она жила на даче мужа,
А в октябре Семён родился,
И счастью не было конца.
Елизавета хорошела,
Играла дома на органе,
Как роза майская цвела.
В широком обществе Одессы
Моя графиня Воронцова
Себя открыла в декабре...