43.
Но выпал день, и мы расстались –
Нас разлучили по-английски,
Затем по-русски развели.
Она – в Одессе, я – в коляске,
Один в коляске избавленья,
А он с друзьями во дворце.
Хоть променял перо на шпагу,
Поправив доблестных французов,
Я говорю своё реченье,
Но хватит силы сделать выпад
И нанести ему укол.
Но хватит... Хватит искушаться
И мстить за чванство Воронцову,
Поэт в изгнании – поэт.
Но где сегодня гуманисты?
Где вы, приятели Лицея,
Друзья Вольтера и Парни?
Они Одессу превратили
В примерный город, обустроив,
Оставив память по себе.
Чего таить, тогда французы
От Ришелье до Ланжерона
И представляли высший свет,
Где больше знаний и культуры,
Где больше замыслов и дела,
Что в пику русской стороне.
В тогдашнем обществе Одессы
Была коммерция в достатке
И образованность мала.
Тогда лишь город надлежало
Построить средь степей бескрайних,
Чтоб власть России утвердить
На обретённом Диком поле,
На черноморском побережье
И здесь построить франко-порт.
Но прежде надобно очистить
И от помоев всей Европы,
И от республики воров.
Потом поднять благоустройство,
Чтоб Хаджибей стал знаменитым,
И начинать почти с нуля.
Так началась повсюду стройка,
И возвели в короткий срок
Четыре культовых порога,
Да две больницы и казармы,
И благородный институт,
Одну гимназию достатка
И шесть учебных заведений,
За ними – праздничный театр,
Редут с кофейным заведеньем,
За ним – обменную контору,
А там – и чистый водоём,
Затем – закладку первых улиц,
Что шириной в полсотни футов,
И насаждение садов.
(Когда-то здесь стояло ханство
От Приазовья до Кубани,
Между Дунаем и Днепром
И полуостров Крым включало,
Который был тому опорой
В те горемычные года...)
Лишь Воронцов, как был назначен,
Привлёк к сотрудничеству команду,
Из россиян, чей был костяк.
Они ж начало положили
Интеллигенции одесской –
Была из русского числа.
Пока ж газеты выходили,
Как по традиции негласной,
Все на французском языке.
А книг и вовсе не хватало
На языке своей отчизны,
Что я приятелей своих
Просил в конвертах постоянно,
Чтоб эти книги постарались
Из Петербурга выслать мне.
Так без «экстрактов» всех событий,
В России бывших иль в Европе,
Мне жить совсем невмоготу –
И эта пытка, год за годом,
Здесь пострашней четвертованья
Вдруг обернулась для меня...
Поговорим о Воронцове,
Хоть неприятна та персона,
И я оскомину набил,
Но стоит в этом мне повториться,
Что был собой всегда корректен,
С людьми приветлив и приятен
Сей необычный персонаж.
Врагов сближая, был любезен,
Друзей ломая, был ужасен
Наш, скажем, англо-русский граф.
Чего в нём больше, я не знаю,
Когда в делах он методичен,
Неутомим, как русский чёрт.
Порой тщеславен до смешного,
Порой злопамятен донельзя
И по ослиному упрям –
Его английские манеры
И англиканское зазнайство
Над здравым смыслом брали верх.
Был пунктуален, педантичен,
Как будто лорда съел на ужин,
И было это в шесть часов.
На службе вёл себя занудой –
Весь скрупулезный, так некстати,
И слишком тщательный, как время, –
Всё объяснит до мелочей.
При исполнении работы
К нему никак не подступиться,
Высокомерен, хоть куда.
Ну, ладно, бог с ним, суть не в этом,
Что на работе он – начальник,
А за обедом – словно друг.
Но, право, должен я отметить,
Что под неусыпным руководством
Я время зря не проводил.