Никандр Елагин
Родился в Нижегородской области. Закончил факультет журналистики
Московского государственного университета. Много лет прожил на Таймыре.
Стихи, новеллы, документальные рассказы и очерки публиковались в
коллективных сборниках и альманахах. Живет в Приднестровье.
ПРОСТО – ФИЛЯ
Рассказ-быль
Такие конкурсы проводятся во всех школах. На Таймыре, к примеру, школьные
ребятишки состязаются в иллюстрировании северных сказок и преданий. Рисунков
множество. Гуашь, акварель, карандаш, фломастер… Сказки самым необыкновенным
образом оживают в детском воображении, превращаясь на глазах то в сюжетные картины, то
в портретную галерею сказочных персонажей.
Как правило, бывает много победителей. Но мне почему-то среди этого изобилия
пришелся по душе простенький рисунок Володи Лобанова. В его полярной сове Лэнгкэй из
селькупской сказки меньше всего фантастического. Распластав крылья над белой безмолвной
тундрой, птица летит на вас. Вот уже слышен шелест перьев. Еще взмах крыльями – и она
усядется вам на плечо и начнет нашептывать на ухо сказку…
А это уже не сказка, а быль, которую мне подарила несколько лет назад семьдесят
вторая хатангская параллель. Звали полярную сову совсем прозаично – Филя. И кому бы я ни
рассказывал о полярной сове, всем – взрослым, детям и даже заядлым браконьерам – нравился
счастливый, как в сказке, конец. Итак, слушайте, следите за ходом мысли, и не забывайте,
когда и в каком месте появляется солнце после долгой полярной ночи…
Никогда бы не подумал, что можно полюбить полярную сову, как любят собаку,
кошку или другое животное…
Над Хатангой уже вовсю полыхали северные сияния: то по спирали сходились к
эпицентру, то широкими колыхающимися занавесками переливали почти прозрачную
акварель – от бледно-розового до зеленоватого на ультрамарине холодного неба. Полярная
ночь еще не вступила в свои права, но день как таковой уже сошел на нет. Солнце распаляет
горизонт, но уже не может противостоять силам мирозданья, потихоньку угасает. И день
больше походит на осколок белой ночи.
В один из таких дней жена с работы, из Хатангского аэропорта, принесла в большой
картонной коробке «подарок». Она так и сказала:
- Дети, принимайте подарок!
Детям – двум нашим дочерям – не терпелось увидеть подарок. Они поторапливали
меня:
- Открывай же, папа, скорей!
Открываю. Из коробки на нас устремляется пронзительный взгляд огромных, чуть
перепуганных глаз полярной совы. Детям очень хочется ее погладить, но они получают по
предупредительному щелчку круто загнутым клювом. Горький опыт детей предостерегает
меня от дальнейших действий. Я только что хотел взять ее в руки и высадить из коробки.
Теперь я наклоняю коробку и потихоньку вываливаю сову на пол в углу за шкафом. Птица,
вскрикнув, всплеснула крыльями, встала на когтистые ночи, упрятанные в перья. Правое
крыло спадало безжизненно и волочилось по полу.
- Мамочка, что с ней? Она ранена?
- Ранили птицу, Аленушка, крыло у нее перебито… Нехороший дядя в
тундре стрелял в нее и оставил умирать… Или песец с волком съели бы. Дядя Витя, муж
нашей сотрудницы, тоже охотник, ходил за куропатками, набрел на подстреленную сову, да и
принес ее домой. Я упросила его отдать птицу нам. Что мы с ней будем делать?
- Воспитывать будем! Ухаживать! Кормить! – посыпались, как из рога
изобилия, детские предложения.
- С воспитанием надо повременить, мы же не знаем ни образа ее жизни, ни
повадок. В вот покормить надо непременно. Но чем и как?
Мои сомнения немного отошли на второй план. В это время старшей дочерью
Светой был поставлен не менее важный вопрос: «Как мы назовем пятого члена семьи?».
Аленушка быстро отреагировала на вопрос. Зажмурив глаза от доставившей ей
удовольствие идеи, сказала, боясь, чтобы никто ее не опередил:
74
- Назовем его просто – Филя.
- Простофиля?
Все засмеялись. Аленушку не так поняли, и она сбивчиво, но серьезно объяснила:
- Не Простофиля, дурачок какой-нибудь. А Филя, просто – Филя.
На том порешили: Филя так Филя.
…Филя потихоньку обрастал легендами. Какой человек устоит от соблазна
участвовать в птичьей драме? Сразу нашлось неисчислимое множество советчиков среди
моих друзей, коллег, жены, любители живой природы возраста наших детей. Кто-то даже
предлагал выделить отдельную комнату нашему Филе, когда узнали, что размах его крыльев
достигает долее полутора метров. Жаль, что Филя не мог их расправить. Мы не могла
позволить ему отдельную комнату. На четверых нам самим приходилось две комнаты.
Правда, на центральной улице заполярного поселка.
Но кое-что из добрых советов мы брали на вооружение. Я уже приспособился сову
кормить: нарезал длинными ломтиками оленину или свежую рыбу, подхватывал ломтик двум
пальцами за один конец и выставлял перед глазами Фили. Он сводил глаза у переносицы,
ловко ухватывал клювом за висячий конец и один миг заглатывал пищу. Так повторялось
несколько раз.
Сведущие люди предупредили: птицу не стоит закармливать, иначе она зажиреет и
при малоподвижном образе жизни совсем потеряет способность летать. Мы следовали этому
совету и старались не закармливать Филю.
Он начал привыкать к нам. Уже не забивался, как прежде, в угол. Потихоньку стал
расхаживать по полу. Соседка-зоотехник зашла поглядеть на Филю. Она осталась довольна
его содержанием, но посоветовала непременно принести хороший сук или ветку, чтобы он
мог сидеть на ней. Иначе может заработать себе «мозоли» и обезножеть. Рекомендация была
тут же выполнена. Филя без промедления забрался на ветку, помассировал свои когти и начал
вычищать их клювом. Теперь он, кажется, ближе был к природным условиям.
Когда он задремал, смешно закатывал глаза, закрывал их, голова его никла, и он
вздрагивал каждый раз. Но, убедившись, что ему ничего не грозит, снова задремывал. Детям
особенно нравился засыпающий Филя. Он действовал на них лучше всякой телевизионной
сказки…
Мы старались его не беспокоить. Дети боялись его, зная, что он умеет защитить
себя клювом и когтями. На себе не раз испытал силу его когтей. Одно твое неловкое
движение – и они впиваются в тело, медленно, как домкрат, под неимоверным давлением
проникают все глубже и глубже. Кожаные перчатки им не помеха. Но в сумятице и новых
инстинктов Филя быстро отпускает руку, на которой остаются глубокие багровые вмятины
без признаков крови. Заливаешь их подручными средствами – одеколоном или йодом, и через
несколько минут из ран начинает проступать сукровица. Я представляю, как в эти когти
попадает полярный заяц, не говоря уже о каком-то крохотном лемминге. Не завидую… Мне,
разумному существу, приходится уступать этой природной силе.
Над Хатангой уже распростерла свои черно-белые крылья полярная ночь. Холода
наползали откуда-то с гор Бырранга. Поселковая котельная коптила небо, но пол в нашей
комнате все равно промерзал. Закуржавленные стены и пол удивляли и радовали Филю. Он
спрыгивал со своего насеста, склевывал иней, еле сдерживаясь, чтобы не заговорить по-
человечески от удовольствия. Потом вновь забирался на излюбленный сук и начинал чистить
свои королевские перышки. Природа сотворила великолепное создание. Белоснежные и серые
крылья чередовались в безукоризненной гармонии.
Если птица начинает чистить себя, прихорашиваться – это первый признак ее
выздоровления. Теперь Филя все чаще отряхивался, старался приподнять раненое крыло. Оно
уже спадало не так низко. Но боль еще, видно, не ушла. Филя пытался уложить крыло на
место, откидывался в противоположную сторону, словно человек, пытающийся поправить
накинутый пиджак, спадающий с плеча…
Птица, по натуре спокойная, не доставляла особых хлопот. Тихо вела себя ночью.
Не обременяла нас своим присутствием. Мы привыкли к ней так, словно она действительно
стала незаменимым и полноправным членом семьи.
Дети возвращались из школы, бросали с порога портфели, бежали к Филе и
начинали разговаривать… Филя уже откликался на свое имя, останавливал взгляд совершенно
стеклянных глаз на том, кто его звал.
Эксперименты продолжались каждый день по несколько раз. И скоро Филя стал
узнавать своего кормильца. Детям очень нравился этот домашний цирк. Они дразнили меня и
Филю, задавая один и тот же вопрос: «Филя, а где Коля?». Филя крутил головой, пока не
находил меня, и с поддельным подобострастием останавливал на мне свой взгляд.
75
Шутки шутками, но все чаще перед нами возникал вопрос: что делать с Филей
после его выздоровления? Об улучшении самочувствия он напоминал каждый день.
Оставаясь один дома, он позволял себе непростительные вольности. То садился на кровать и
потихоньку потрошил пуховые подушки, то забирался на стол, приставленный вплотную к
широкому окну, и с тоской выглядывал на улицу, запорошенную снегом. Из гостя он
потихоньку превращался в хозяина. Подстреленное крыло зажило вовсе. Это радовало и грело
душу: Филя обретал хорошую форму здоровой полярной птицы.
Для соседа-художника в этом смысле не существовало проблемы. Увидев Филю
как-то в окне, он предложил тут же сделать из него «память о Севере» – чучело. «Редчайший
экземпляр полярной совы, - заключил равнодушно художник. – Чучело из него выйдет
отменное». Он даже подсказал, кто в Хатанге изготавливает чучела «по всем правилам
искусства». И еще намекнул: чучело можно будет выгодно продать, если не в музей, то
какому-нибудь любителю. Нам было не понять этот предпринимательский зуд. На семейном
совете мы решили: будем готовить Филю к вольной жизни. Но после квартирного заточения
он должен пройти «школу выживания» – целый комплекс мероприятий закаливания и
адаптации к условиям Крайнего Севера.
К этому времени февральские пурги почистили бубен солнца и вытолкнули его из-
за горизонта. С каждым днем оно поднималось все выше и выше. И Филя все беспокойнее
заглядывал через окно на заснеженную улицу.
Сначала я вынес Филю во двор под окна дома, где искрился пушистый снег. В целях
безопасности я привязал к его ноге веревочку, зная, что во дворе, как всегда, гуляет свора
бездомных собак, и они попытаются расправиться с нарушителем их спокойствия.
Действительно, мне пришлось выгнать со двора всех собак, а затем опустить Филю в мягкий
снег. Это была радость ребенка, впервые увидевшего столько снега! Птица встрепенулась, и
облако снега поднялось вокруг. А Филя все колотил по снегу крыльями, так что скоро вовсе
скрылся из виду. Так хлещут себя березовым веником в настоящей парной любители русской
бани.
Это повторялось несколько раз: купаться в снегу Филе нравилось. Дома он
пропускал черед свой клюв перышко за перышком и становился еще чище. С каждым днем
прогулки удлинялись, Филя успешно прошел первый тру экзаменов в «школе выживания» –
перепад температур. Недели через полторы, в сравнительно теплые ночи мы оставляли его в
деревянной сараюшке. Во время прогулок он уже пытался несколько раз встать на крыло и
улететь. Только веревочка, привязанная к ноге, мешала ему осуществить преждевременную
мечту и ощутить радость полета…
Прошло еще недели две, пока мы не убедились, что испытания в «школе
выживания» Филя перенес успешно, проявив завидное упорство. В один из воскресных дней
мы уложили Филю в картонный ящик, и пошли на другой берег Хатанги-реки, где растет
настоящий реликтовый лес. По проторенной охотниками тропке поднялись на
противоположный пологий берег, чтобы не попасть под его когти. Усаживаю на деревянный
столб.
Филя несколько мгновений сидит, приподнимается, переступает с ноги на ногу,
словно убеждается в их полной свободе. Почти камнем падает вниз, но успевает раскинуть
огромный парашют крыльев. И вольно взлетает вверх. Еще несколько трепетных взмахов
крыльями, и вот уже Филя планирует над скованной льдами рекой.
Мы все четверо стоим, как завороженные. Первой радость и трагедию всего
произошедшего осознает Аленушка. Она бросается вслед за птицей и кричит, что есть сил:
- Филя, родненький, не улетай!
Филя тоже вроде на мгновение осознает все случившееся, плюхается в снег посреди
реки. Он привык реагировать на человеческий зов. Но природные инстинкты берут верх.
Филя разбегается по снегу, взлетает и скоро пропадает из виду.
Аленушка все бежит, утопая в глубокий снег, и кричит: «Филя, не улетай!». Но
Филя уже не слышал ее голоса. Он с головой окунулся в стихию суровой, но такой родной,
природы. Он возвращался в лес свободным и здоровым. Наши души, кажется, воссияли
солнечно от осознания своего места в природе. Души не разрушителей, а созидателей. И
светлые слезы дочери, которые я вытирал платком, скорее всего, были слезами покаяния за
все содеянное человеком против живого на Земле.
Сказка-ложь, да в ней намек… Просто Филя не какой-нибудь дурачок из сказки. На
своих огромных крыльях он высоко поднял, по крайней мере, сердца четырех…
ИСТОЧНИК:
Литературно - художественный альманах «Полярное сияние", 2001 г., стр. 73-75,
АВТОРСКАЯ СТРАНИЦА НИКАНДРА АНАТОЛЬЕВИЧА НА СТИХИ.РУ:
http://www.stihi.ru/avtor/avral73