Твоя ли то причина, что я выращиваю
На балконе водопады ледяного праха,
Что я зубами тело свое несчадно стачиваю,
Что моя комната похожа на горелую сажу?
Мои мысли - путаница для умелых дьяволов.
Мои лабиринты из кровиносной системы
Знают лишь один выход, не стоит явного
Понятие ножа на коже, как бойца на арене.
Твой запах гуще любого грозового пара,
Любых завлекающих болот и таких лесов,
Что задерживает дыхание то ли от страха,
То ли от услады в безнадежии немом.
Есть ли разница, что в синее из бардо
Переходят мои мраморные конечности?
Мало кто так желает и кто так готов,
Стиснув, руку пожать бесконечности.
Мы не имеем опоры в туманном небе,
Там где нет звезд, и святил, и планет,
Где огни этажей исчезают в паренье
Священных гробниц на кончике лет.
Дома, то ли ломко камнистые копья,
Что жаждут пронзить в полете звезду,
То ли плиты скупого гранита надгробья,
Искупившие смерть в земляную слезу,
Они смотрят вперед, но над ними Она,
И я наблюдаю тот громоздкий туман,
Что стирает и даль, как все те города,
Что втирали в себя столичный обман.
И я, кажется, сам теряю опору реальности,
Мое тело в материи видится гадостным.
Мы с тобою все в той же граничной дальности,
Что б не забыть, что значит быть радостным.
Это чувство в падении, - а это последнее -
Ужасно скачком и прекрасно в полете,
Оно не отравлено, но оно не полезнее,
Ведь в любви опаду я, и вы все падёте.
За жизнью еще промежуток сыреет
Бездной своей и влажной тоской,
Мне до восхода серость веет
Всепоглощающий покой.
Как голова Христа и глаза Марии,
Тело мое покрыто отчаянием,
Безвластен ты, моя мессия,
Покуда исчезну я ранее.
Я много плакал, и на святую совесть
Себя на животрепещущее растерзание
Гнал гордо ради любви к тебе.
Когда я вскроюсь
(сегодня,
то завтра)
Не плачь по мне.