-Я сегодня в горах, с дамой моего сердца,- говоришь ты нарочито громко, чтобы слышали мои уши.
Улыбаюсь, удивлённо пожимаю плечами. Я знакома с тобой совсем недавно, часов этак пять. И вдруг такое суесловие по телефону. Ты смотришь на меня, ожидая реакцию на сказанное.
- И этот пытается посягнуть на мою свободу?- смущает пришедшая мысль,- никак прислониться хочет на старости лет к моему плечу?
А может быть, я заблуждаюсь? Дай то Бог, коли так!
- Говоришь то с кем? - спрашиваю.
- С другом, - отвечаешь ты.
- Ну и ну! Для меня в сердце своём уже уголок подготовил? – прищуриваю глаза, будто бы выказывая недовольство.
Ты улыбаешься, возбуждая мою чувственность. Так улыбаются либо дети, либо искренние люди с душой, распахнутой настежь. Как-то вдруг захотелось прижаться к незнакомому человеку с такой очаровательной способностью уметь нравиться.
А потом ты отдал свою тёплую сильную ладонь мне, помогая взбираться по камням куда-то ввысь, подбадривая мягко и, как мне казалось, несколько властно. Из множества знакомых ты выбрал сейчас меня, на много дней или лет, а может быть навсегда, чтобы никому не позволить не только тронуть рукою но и взглядом, понравившуюся тебе женщину.
Власть и защищённость были приятны моим мыслям и совершенно не отталкивали тебя, а внутренне сближали с тобой, успокаивали, даже несколько будоражили давно умолкнувшие потаённые струны опустошённой моей души.
А в горах такая красота, которую и видеть, и чувствовать, и осязать хочется с новой силой. Три дня - какая пища для творчества пишущей братии! Песни, гитара, стихи, а порой болтовня ни о чём – мощное оружие для сближения больных одной идеей, одним желанием создать что-то неповторимое, руководствуясь увиденным.
Собственничества у тебя, как говорится, «навалом». Я уже была твоей в помыслах твоих. Чувствовала кожей, что ты меня не отпустишь из цепких мыслей и желаний. Ты стирал границы дозволенного. Ты уничтожал у меня презрительное отношение к мужскому полу.
Несколькими днями позже ты привёз оставленные мною очки и застрял надолго в душе и сердце моём. Гордость моя воспротивилась натиску на давно забытое, ушедшее в небытие сокровенное желание моё. Может быть уставшая, израненная душа ошиблась или не захотела вспоминать добровольное рабство, именуемое семейными близкими узами.
Одиночество, наверное, всё-таки это привычка, сфабрикованный уклад жизни. И расставаться с ним, особенно в преклонном возрасте, очень трудно.
И ты пожелал слишком много сразу, перестарался, переиграл в своём желании окружить вниманием, от которого отвыкаешь, заботой, которая кажется навязчивой.
- Мы перестали радоваться счастью,- говоришь ты, заглядывая в глаза, это так просто понять, что нам необходимо быть вместе.
А я не знаю, чего хочу. Наверное, понятие «счастье» у меня обрело давно новое значение. Я просто хочу, чтобы меня понимали. Но ты понимаешь меня, сопереживаешь моим невзгодам, радуешься победам. А ближе быть, постоянно рядом - страшно. Строю козни, выворачиваюсь, придумываю несусветное, чтобы держать тебя далеко.
Нет, это не эгоизм, это многолетнее одиночество, не пожелавшее водрузить на хрупкие женские плечи прежнее, непосильное бремя хлопот, обид.
«Вот и пришла моя осень» - всё чаще стала тревожить грустная мысль, - «собственно, и весны радостной не было».
Зачем же повторять то, что пройдено, от чего оставлен шрам, который иногда ноет при воспоминании.
Я думаю, что вчерашний телефонный разговор был последней точкой в наших отношениях.
Это не я, а ты обвинил себя в нелепости встреч длиной в 321 километр. Тебе они не нужны, а может быть не выгодны?
- Счастье не для нас, мы разучились быть счастливыми,-
Я давно это поняла, а ты лишь вчера.
Понял и согласился в правоте слов моих.