Ни по возрасту, ни по чину, ни даже по партийному стажу
он не был старшим в бараке. Всё это - обычное дело в ГУЛАГе,
И срок - десять лет - по местным меркам не долог.
Но краскомы, троцкисты, блатные, и сам хозяин
чётко знали - хранителем бритв и иголок
должен быть только этот: не зажмёт, не вскроется, не потеряет.
Зекам, тем более политическим, по законам, указам, указивкам, инструкциям
колюще-режущее воспрещалось категорически. А по жизни - у всех отрываются пуговицы,
и даже в лагере надо периодически бриться. Все ведь всё понимали, не мальчики.
И появилась полуофициальная эта традиция доверять кому-то железки в заветном пенальчике.
Несколько лет он пробыл хранителем, пока не грянуло из Европы.
Вот тогда потянулись на запад тюремные жители: кто поценнее - в шарашки, а кто попроще - в окопы.
А потом ещё были танки и всякие другие машины,
и был воронок, ежедневно проезжавший под окошком,
за которым родственники - не смотрели, лишь слушали шорох шинный.
И был сорок пятый, а после - ещё немножко.
Потом была оттепель, и задним числом оправдали.
Он счастлив был только тогда, когда партбилет отдали.
И путь - его личный путь к коммунизму -
был труден, необычно долог и в меру светел.
В магазинах иголки - всё больше туфта индийская,
а лезвия - не броня, так толком не научились их делать.
А вершиной своей карьеры человек полагал справедливо
странную неформальную должность гулаговского разлива.