Развалюха - дядькин домик на горе: не Итака - глина, бревнышки, мостки. Дядьки-Колин Цербер лаял во дворе, дожидаяся хозяина с реки.
Вспоминаются копейки на кону: не выигрывала в чику ни шиша, да как дядька за реку возил жену: через Каменку, в лесок у Мартюша:
- Ты не дергайся, сиди, едрена вошь, зачерпнем, тогда нашлепаесси вброд!
- Ты пошто, Маруся, с пьяницей живешь?
- Он ить, Аннушка, базлает, да не бьет.
Ох, базлал же на Маруську: дура, цыть, но давал рублевку - грошик попроси...Мне поэтому не страшно полюбить распоследнего из пьяниц на Руси.
Забазлал - я сдуру спряталась в камыш, потеряла сандалет среди корней.
- Ты пошто от дядьки бегашь, Верка, слышь? Я убивец, да другие-то грешней. Дали десять - ухайдакал одного, отпустили...через восемь на печи. Был один там вертухаишко-стерво: застрелил десяток - орден получил. На десятчик - видел, в чику не везет, накупи конфет да больше не играй...Эй, Маруська, натрепалась, дышло в рот? Щас поедем, ты подол-то подбирай.
Я балдела: дал десятчик, повезло. Подследить бы, как заявятся назад...Дядька спугивал некрашеным веслом толстозадых и веснушчатых наяд, и тревожил чебачишек, плавунцов, годы, броды, воды, месяцы, века. И оливы были вроде огурцов, вроде Стикса - наша Каменка-река.
А убивец не страшнее палача, а народ накоротке с тюрьмой-сумой...Мне поэтому не страшно по ночам возвращаться переулками домой.
Эх, наколочки да кепочка на лоб, да чекушечку поглаживат рука. А Дедалы не вылазили из роб, а Икары-то лопатили срока. Отсидевший знает: денег не жалей, нынче гладко, а потом пойдет ухаб...И никто не знал про список кораблей, хоть, бывало, воевали из-за баб.
А закат-то был по-гречески пунцов, сыпал красным на проулочки и гать.
У Харона - дядьки-Колино лицо. Мне поэтому не страшно помирать.