Глава 3
Много может усиленная
молитва праведного.
Иакова 5:16
Незаметно пробегают годы жизни. Ушла в вечность бабушка. Через 20 лет похоронили отца. Прожив вдовой девять лет, ушла к Господу мама. Все они дожили до глубокой старости.
Когда хоронили бабушку, отцу очень понравился обычай погребения: с песнопениями и стихами, прославляющими Господа. Не сдержав эмоций, сказал:
– Хочу, чтобы и меня похоронили баптисты!
Я находился рядом и, долго не думая, съязвил:
– Надо было оставаться с баптистами, и Вас бы похоронили...
В начале тридцатых годов небольшое село возле Беловежской пущи посетили миссионеры. После призывной проповеди покаялись бабушка и отец, которому тогда было шестнадцать лет. Вскоре он, не выдержав насмешек молодежи, отступил… Оставшись формально православным, папа продолжал чтить свою веру только на уровне праздничных застолий.
Бабушка осталась одна. Будучи многодетной матерью, она оказалась хранительницей не только семейного очага, но и евангельской веры. Обратившись к Богу с искренней молитвой покаяния, получила прощение грехов и, обретя новую жизнь во Христе, начала горячо молиться за свое родство. Позже к ней присоединятся дочери – мои тети Мария и Ольга. Пережив гонения и оставшись верными Господу, они и сейчас молятся и просят, чтобы Господь растопил лед равнодушия в сердцах неспасенных родственников.
Вспоминаю я это для того, чтобы обнажить истоки веры, показать великую любовь Бога к людям.
«Я Господь, Бог твой... творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои» (Исх. 20:5-6). Это дает мне непреходящий повод
склонять колени перед Христом и в очередной раз благодарить Его за великую милость ко мне и моему родству.
Более подробно мне хочется остановиться на судьбе моих родителей. Через них Господь даровал мне жизнь, сохранил в тяжелую послевоенную пору, взрастил и помог сделать самый важный шаг. Молитвы матери четверть века неслись к престолу благодати, умоляя Господа разбить каменные сердца ее детей…
В довоенной Польше в одном из сиротских домов Ченстохова жили две сестры: Гера и Эля. Когда Эле, моей будущей маме, исполнилось шесть лет, сестер отдали на воспитание тем, кто желал приютить сирот. За это благодеяние государство платило опекунам приличные деньги, в то время как детей ждал удел домработниц.
Моей маме повезло: она хоть еду имела в достатке. Гера попала в большую семью и постоянно недоедала. Сестры жили в соседних деревнях и встречались только в школе.
Эля, более эмоциональная, импульсивная, была сильно привязана к старшей сестре и тяжело переживала разлуку. Правда, она вскоре нашла способ, как утешаться в печали. Приглядела в доме место, где ее никто не мог потревожить, бежала туда, когда ей было особенно тяжело и, приклонив колени, проговаривала молитву «Отче наш». Она верила, что после этой молитвы Пан Езус обязательно решит все ее проблемы. Этой веры в магическую силу молитвы «Отче наш» она держалась всю свою сиротскую жизнь.
В приюте ей рассказывали, каких детей любит Христос, и, со своей стороны, она старалась быть Ему послушной. Хозяева несколько раз испытывали ее на честность, и «оброненные» ими деньги она радостно несла своим опекунам.
Когда началась война и Гитлер оккупировал Польшу, молодежь стали вывозить на работы в Германию. Гере к тому времени исполнилось шестнадцать лет, и она решила попытать счастья за границей. Элю охватил ужас при мысли, что им придется расстаться, как ей казалось, навсегда. Во что бы то ни стало, она решила поехать с сестрой. Из-за своей тщедушности и в четырнадцать лет она мало была похожа на подростка. Но, облачив себя в несколько кофт и заметно потолстев, каким-то образом сумела упросить власти отправить и ее в Германию.
Через непродолжительное время, когда молодежь поняла, что работать придется только за хлеб и воду, добровольцев не стало. Тогда начали возле костелов делать облавы и насильно угонять в неволю более-менее рослых подростков.
К тому времени Эля была уже в Германии, но ее мечта быть рядом с сестрой не сбылась. Геру распределили на работу в город, а Элю забрал к себе бауэр. За шесть лет тяжелого деревенского труда ей пришлось многое пережить, выплакать много слез. Молиться Эля не переставала, но, по мере взросления теряя детскую непосредственность и все больше полагаясь на свои силы, она это делала все реже и реже. Приходила, со всеми ее ошибками, утверждающая себя молодость.
К концу войны Эля сошлась с белорусом Иваном. Служа в польской армии, он был пленен в первую неделю войны и в качестве военнопленного работал в той же деревне, только у другого хозяина.
Когда американцы освободили деревню и предложили желающим уехать на работу за океан, мои будущие родители отказались. Соединив свои судьбу в одну, они решили поехать в Западную Беларусь к родителям отца.
Тех, кто не захотел оставить Европу, американцы вывезли на границу с Польшей и отпустили на все четыре стороны.
Мой отец был мастеровым человеком. Из подручного материала была сделана небольшая колясочка, на которую был погружен совместный скарб, нажитый за шесть лет подневольного труда. Позади, как долгий, тягостный сон, осталась Германия, деревня под Веймаром, хозяева, на которых были потрачены лучшие годы жизни…
Впереди ждала долгая дорога на восток.
Иногда их подбирали попутные машины, но большую часть пути пришлось идти пешком. На привалах, чтобы охранять свое добро, они спали по очереди, но однажды настолько ослабели, что не смогли бодрствовать. Пробуждение было горестным. Кто-то успел украсть самые лучшие вещи, но горше всего было то, что исчезли документы, которые лежали вместе с деньгами.
Что было делать в такой ситуации, если учесть, что впереди ожидала граница? Отец был старше матери на девять лет, и она полностью положилась на его опыт...
Позже в небольшом городке Рава Русская, где находился фильтрационный лагерь, мама назовется Ириной. Из всех русских имен, предложенных отцом, это больше всего походило на польское – Элина. Чтобы не путаться с отчеством (своего мама не имела), захотела быть, как и отец, Игнатьевной. Прежней осталась только национальность.
Это будет позже, а пока предстоял путь до границы. Надо ли говорить, сколько мытарств они натерпелись? Особенно мама, на шестом месяце беременности...
В разгаре было лето. Родители рассчитывали до осени пройти Польшу, но однажды им повезло.
На одной из железнодорожных станций, куда они зашли за кипятком, их окликнул дежурный. Заметив мамину беременность и узнав, куда они держат путь, устроил их на товарняк, идущий в сторону Украины. На границе им пришлось сойти. Отец спрыгнул первым и подал маме руку. Наступив ногой на тарелку буфера, она готовилась соскочить, но в это время состав дернулся назад, и передняя часть стопы была расплющена между буферами.
Затем больница, ампутация, долгие месяцы на больничной койке, ожидание ребенка…
Медперсонал предупреждал: если не будет ходить на костылях, плод зарастет, и она не сможет разродиться. Но, по словам мамы, это ее не пугало. Она была твердо уверена, что на все воля Господа. Может показаться странным, но несчастный случай еще больше укрепил в ней эту уверенность.
Когда мама работала у бауэра, хозяйка однажды сделала перестановку среди своих работниц. Девушку-немку, которая работала на кухне, перевели на хоздвор, а на ее место пришла мама. Вполне естественно, что отношения между ними стали напряженными. Немка при встрече поносила маму всякими словами. Не чувствуя за собой вины, та в долгу не оставалась. Девушка была хромой от рождения, и в очередной ссоре, когда у мамы иссякал словарный запас, она просто передразнивала ее хромоту.
Долгими, выплаканными ночами мама не переставала размышлять о случившемся, и всегда в мыслях всплывали некрасивые эпизоды этих ссор. Осознав свою вину перед Богом, она безропотно, как наказание, приняла это увечье.
К слову, сколько я ее помню в своей сознательной жизни, мама ни разу не пожаловалась на свою судьбу. И ее слез я никогда не видел.
Когда мама благополучно разрешилась мною, ее вскоре выписали из больницы. Все это время отец, сняв угол, подрабатывал в ближайших деревнях. Лучшие из продуктов приносил маме. Для нее это было огромной поддержкой – видеть отца рядом…
Родители снова отправились в путь. На этот раз нас было трое. Мама шла на костылях. Отец в одной руке тащил нехитрый скарб, а в другой нес меня, завернутого в одеяло.
С горем пополам семья наконец достигла Белоруссии, которая встретила нас снежными сугробами. В этом лютом холоде отцу надо было еще найти местожительство своих родителей. Пока это был только адрес на конверте, лежащем во внутреннем кармане шинели. Дело в том, что немцы, борясь с партизанами, сожгли родную деревню отца, а всех жителей вывезли в другие места. Моих родственников из-под Бреста отправили в соседнюю область, под Волковыск.
До этого заключительного отправного пункта родители дошли на последнем дыхании. Они не ели двое суток, застыли от холода, а сейчас сидели на вокзале, в зале ожидания, согреваясь в относительной теплоте.
Где-то здесь, в районе, находилась деревня, которую отцу надо было разыскать. Но силы оставили их. Последний кусочек хлеба, прожеванный и завернутый в марлю, они отдали мне. Он давно уже растаял во рту, и я настойчиво требовал очередной порции.
Как-то мама мне рассказала, что эти мгновения на вокзале были для нее самыми трудными в жизни, потому что она сильно переживала за меня. Все, что тогда ей оставалось, это непрестанно шептать молитву «Отче наш».
Когда я в очередной раз особенно сильно расплакался, мама инстинктивно потянулась за грудью, но, вспомнив, что молоко давно исчезло, обреченно ссутулилась.
Сидевшая напротив пара – военный с женой – переглянулись между собой и начали о чем-то совещаться. Потом жена офицера поднялась и направилась к родителям. Она попросила у отца помочь принести покупки с базара. Через какое-то время женщина вернулось вместе с отцом и выложила возле мамы масло, сахар, хлеб и жареную курицу – все, что отец помог ей принести. При этом несколько раз проговорила:
– Пожалуйста, подкрепитесь и покормите ребенка.
Вскоре подошел их поезд, и взволнованные родители так и не узнали ни имени, ни фамилии своих благодетелей. До последних дней жизни они вспоминали этих людей, посланных им Богом...
Поев, отец отправился на поиски пристанища. Время было тревожным, и никто не хотел пускать незнакомых людей. Еле уговорил одного хозяина приютить на ночь женщину с ребенком.
Оставив нас у хозяев и записав адрес, отец отправился на поиски деревни. Когда он постучал в незнакомую дверь, был уже вечер. Открыла бабушка. Голос за дверью показался ей знакомым, но, держа в руках керосиновую лампу и встревожено вглядываясь в небритое, изможденное лицо мужчины, она не признала в нем сына. Семь лет разлуки, войны и тревог сделали свое дело. Отец не спешил признаваться, но, когда снова заговорил, бабушка бессильно прислонилась к косяку и прошептала:
– А можа, гэта ты, сынок?
Отца бабушка больше не отпустила. Наутро за мной и мамой приехал на повозке сосед.
Не признав сына, бабушка Анна компенсировала свой промах на невестке. Долго не мешкая, кинулась к маме, крепко обняла:
– Добры дзень, дачушка!
Не знаю, что ее больше поразило, зеленоокая красавица или ее покалеченная нога, замотанная в тряпки. А может быть, это несоответствие красоты и уродства...
Такого слова «дачушка» мама еще никогда не слышала, но всем сердцем почувствовала, что тут ей рады…
Первые шесть лет мы жили в полуразрушенном панском доме. Объединившись в одну, семья из восьми душ занимала две маленькие комнаты. Через стенку жила еще одна семья переселенцев, а вся остальная часть обширного здания была непригодна для жилья.
Я оказался особой неспокойного нрава. Днем вел себя более-менее сносно, но, когда наступала ночь, успокоить меня можно было только интенсивным раскачиванием люльки, подвешенной к потолку. Хорошо, что рядом было много родственников. Мама, две тети, дядя, тогда еще подросток, каждую ночь заступали на свою вахту возле колыбели.
Когда через полтора года появилась сестренка, пришлось уступить ей место, а самому перебраться на кровать. Но к тому времени я уже «остепенился» и больше таких концертов не устраивал.
Сейчас, глядя сквозь призму времени, я догадываюсь, какие противоречивые чувства должна была испытывать мама. С одной стороны, ей было легче ростить нас, а с другой – ей очень хотелось иметь собственный угол. Прямолинейная по характеру, она могла быть резкой в словах, не умела угождать людям, и это настораживало многих. Но отчужденной она себя не чувствовала: всегда была рядом кроткая, ласковая свекровь. Своим терпением и любовью она лучше всяких слов свидетельствовала о Христе... Будучи мудрым человеком, бабушка Анна не дала маме ни одного повода к недовольству.
И все же, когда появилась возможность купить недорого жилье, мама была очень рада. В соседней деревне семья выехала в Польшу, и нам продали небольшой домик. Одну половину занимали сени, служащие и кладовой. Вторая состояла из комнаты и большой русской печи с лежанкой. Глиняный пол запомнился тем, что по утрам обжигал холодом ступни.
К тому времени отец окончил курсы киномехаников и разъезжал с кинопередвижкой по району. Только по понедельникам приезжал домой: помыться и привести себя в порядок. Переночевав, опять отправлялся нести самое массовое искусство в народ, предоставив маме попечение о детях. Но это ее не пугало.
К тем навыкам, которые она получила в Германии, вскоре добавились новые: научилась шить, вязать, рубить дрова. Ремонтируя старую мебель, лихо управлялась с молотком и ножовкой. Отец научил ее клеить резиновую обувь, и мы всегда ходили с сухими ногами. Многие сельчане, удостоверившись в качестве работы, также приносили свою обувь на ремонт. Те кусочки хлеба или сала, которыми они расплачивались, были заметным подспорьем в нашем скудном послевоенном рационе.
Семья разрасталась. Скоро одной кровати для детей стало мало, и тогда старшие, во главе со мной, перебрались на лежанку. Когда через семь лет отец построил на центральной усадьбе совхоза дом, в него переехало уже пятеро детей.
Отец по-прежнему работал киномехаником, но уже на стационаре – дома, в сельском клубе. Вскоре туда устроилась кассиром и мама. День у обоих был свободным, и родители все силы отдавали благоустройству усадьбы. Сами не терпели праздности и нас приучили к посильному труду.
Перед пенсией отец перешел на работу в лесхоз. Окончил курсы таксидермистов, и в комнатах стали появляться чучела птиц и зверюшек. И тут мама была незаменимым помощником ему: вся самая тяжелая, черновая работа доставалась ей, но она делала ее с таким тщанием, как будто это было самое любимое занятие. Казалось, чем больше у мамы забот, тем лучше она себя чувствовала. Всегда в труде, всегда в преодолении – это был стиль ее жизни. Даже когда открывалась рана на ноге и жгучая, пульсирующая боль укладывала ее в постель, она не позволяла себе расслабиться: стиснув зубы, старалась, щадя наши уши, молча преодолевать боль.
Видя ее такую жизнь, многие давали «мудрые советы», пытались учить уму-разуму. Особенно большое давление ей приходилось испытывать во время очередной беременности. Были упреки, ультиматумы, но мама была непреклонной: если Бог дал, то и вырастить поможет. И Господь помог поставить на ноги шестерых детей.
Надежду на Господа мама хотела привить и нам. Я смутно помню раннее детство, но фрагменты молитвы «Отче наш» на польском языке отложены в памяти до сих пор. Так же хорошо помню ее методы воспитания. Если кто-то провинился, она не читала долгих нравоучений. Несколько энергичных слов, и тут же начинало страдать мягкое место. Если провинность была тяжелой, то приходилось несколько часов постоять в углу на коленях. Иногда туда насыпался горох, и тогда стоять было особенно мучительно. Но такое наказание дисциплинировало на длительное время.
Во дворе нашего дома отец смастерил небольшой домик, куда заселилась бабушка с дочерьми – моими тетями Марией и Ольгой.
Мама была рада снова быть в близком общении со своей свекровью. Наблюдая за ее умением уберегать от конфликтов, все больше понимала, что у Бога есть особенный, богобоязненный народ. В этом ее убеждали и молодые братья, которые часто приезжали из Волковыска. Обычно они рубили дрова или вскапывали бабушке грядки. Аккуратные в работе, всегда веселые, уравновешенные, они так разительно отличались от местной молодежи, словно приезжали из другого государства...
Мама тоже считала себя верующей, потому что всю жизнь убеждалась в том, что Господь слышит ее молитвы и помогает. Но так жить, как бабушка, ее дочери и эти молодые люди, она не могла. Почему? Ведь она молилась тому же Богу, что и они.
Конечно, она слышала о покаянии, но понимала это как многоразовое исповедание своих грехов, и не больше. Все остальное для нее было закрыто...
Мысль, которая долго вынашивается, непременно приведет к какому-то решению. Когда бабушка, сказав напутственные слова, тихо, как и жила, отошла в вечность, мама, стоя у изголовья ее кровати, невидящим взглядом посмотрела куда-то сквозь стену и твердо сказала:
– Я хочу быть на ее месте!
Тогда ей было шестьдесят лет. Позади осталось самое трудное: шестеро рожденных и выращенных детей. Позади была еще одна ампутация ноги, которая дала ей возможность оставить костыли и надеть протез.
Впереди было посещение Дома молитвы. Слезы сокрушения. Покаяние.
Когда вместо религии в сердце пришел живой Бог, у мамы словно пелена упала с глаз. Она ясно поняла, что Господь, Который «служил» ей столько лет, хочет, чтобы и она послужила Ему остатком своей жизни. Не колеблясь, мама круто все изменила…
До этого она приторговывала самогоном, который научилась гнать в условиях кухни. Работая кассиром в кино, ухищрялась, махлюя с билетами, добыть на хлеб несколько рублей за сеанс.
Теперь же она совсем оставила работу, как неугодную Господу, хотя младшая дочь еще училась в институте и рассчитывала на мамин кошелек. Конечно, и во всем остальном, к неудовольствию отца, она повела себя совершенно по-другому.
Началась новая жизнь с Господом. Когда я учился в школе, то, по просьбе мамы, научил ее русскому алфавиту. Усидчивая и прилежная во всем, она вскоре начала читать книги и во время моей службы в армии писала мне много вполне понятных писем.
Теперь же вся ее тяга к познанию была направлена к Библии. При жизни отца это можно было делать только поздним вечером. Папа не запрещал ей посещать собрания, но чтение книг в дневные часы считал праздностью, которую не допускал в себе и не любил в других людях.
Когда отец ушел в вечность, мама, имевшая тяжелую болезнь сердца, попросила у Господа дать ей еще один год жизни, чтобы, как она выразилась: «Я могла спокойно почитать Библию».
Господь дал ей гораздо больше, чем просила. Больше девяти лет она не только вдумчиво читала Библию, но и конспектировала отдельные места в общие тетради.
Как-то, видя ее усердие не по годам, я спросил:
– Мама, зачем Вы переписываете Библию?
Она посмотрела на меня, как на несмышленыша, и сказала:
– Если остальные дети придут к Богу, то самое главное они найдут в этих тетрадях.
Остальные дети – это мой брат Виктор и три сестры: Софья, Людмила и Елена. Анну, среднюю сестру, названную в честь бабушки, Господь раньше меня привлек к Себе. Как-то она посетила с мамой собрание верующих и пришла в такое сокрушение духа, что вскоре покаялась и всю свою дальнейшую жизнь сосредоточила на Христе...
Была у мамы и отдельная, заветная тетрадь, в которую она переписывала полюбившиеся ей духовные стихи. Довольно часто она декламировала их в собрании. И в этом я видел ее верность Господу.
Дело в том, что у мамы был очень сильный акцент. Все ударения у нее, как правило, падали на первый слог, и от этого многие знакомые слова, принимали неожиданную окраску. Мама это хорошо понимала и, хотя дома тщательно ставила ударение как должно, в собрании, волнуясь, все делала по-своему. Как-то она спросила:
– Как ты думаешь, меня все понимают?
Вполне резонно я ей сказал:
– Мама, любящие Господа несомненно Вас поймут....
Думаю, что скажи я обратное, она бы, не моргнув глазом, продолжала бы славить своего Господа в стихах.
Однажды, наблюдая, как она, готовясь к собранию, до позднего вечера корпела над заучиванием строф, я вспомнил известное четверостишие Маяковского: «Да будь я и негром преклонных годов, и то без уныли и лени…» Вспомнил, чтобы применительно к маме, перефразировать его на свой лад:
И пусть я старушка преклонных годов,
Но, даже дожив и до ста,
С волненьем открою тетрадку стихов
И громко прославлю Христа!
Мама очень любила цветы, они у нее росли повсюду, даже в самых, казалось бы, неподходящих местах. Но в последние годы жизни она больше всего возлюбила Христа.
Когда-то, веря в магическую силу молитвы «Отче наш», она заставила нас ее выучить наизусть. И Господь, по вере, поддерживал ее в далеко непростой, полной тягот и лишений жизни. Но спасения мама не имела, потому что видела себя только нуждающейся грешницей, а Христа – только любящим ее Господом. Осознав себя погибшей грешницей, а Бога – справедливым Судьею, она сделала единственно верный шаг к покаянию и полностью подчинилась Господней воле...
Последние семь лет жизни мы с ней провели вместе. Я видел разительное преображение ее характера. Имея совершенно ясный разум и неубывающую энергию, она научилась смирять свои эмоции, обуздывать плоть. За все эти годы мы с ней ни разу не поругались. Несколько раз, по запальчивости, я мог спровоцировать ссору, но мама всегда уступала…
Однажды, опомнившись, я спросил у нее:
– Почему Вы промолчали? Я ведь был не прав!
Не задумываясь, мама ответила:
– Ваня! Я боюсь огорчить Господа!
Мне стало очень стыдно. Лучше бы она меня отругала. Я ощутил себя в положении унтерпришибеевской вдовы, отхлеставшей саму себя...
Казалось, что мамы хватит на две жизни: столько в ней было жажды, желания что-то делать. Если не было работы на огороде, то за вязальными спицами она готовила подарки для многочисленных внуков и правнуков. Когда наступал вечер, читала или конспектировала Библию и другую духовную литературу. С наступлением осени центр работ перемещался на кухню. Всевозможные варения и соления заполняли полки погреба. За этим занятием она и почувствовала резкое недомогание…
Я был твердо уверен, что мама, сердечница с солидным стажем, перенесшая инфаркт и не раз побывшая в коме, скоропостижно оставит эту землю. Но это были только мои предположения. Воля Господня была в другом…
Врачи начали делать пятую операцию в ее жизни, но на этот раз все оказалось тщетным: тромбоз кишечника и слабое сердце должны были сделать свое дело.
В реанимационном отделении работала одна из маминых внучек, и мама все время была окружена вниманием близких. Времени было достаточно для того, чтобы все могли ее посетить, и не по одному разу.
Позже всех приехала сестра Софья из Эстонии. Обычно пускали по-одному, но на этот раз вместе с сестрой пошел и я.
Заходим в палату. У изголовья больной гудят и пощелкивают какие-то приборы. Мама лежит с кислородной маской на лице. Из раны к бутылочке на полу, длинной змейкой тянется зонд. Сестра увидела все это и в замешательстве спросила, что первое пришло на ум:
– Мама! Как Вы себя чувствуете?
Правая рука под капельницей. Поднимается левая, с кистью зажатой в кулак и торчащим вверх большим пальцем. Затем следует несколько энергичных движений руки вверх-вниз. Наблюдая за этой немой мизансценой, я снова узнаю маму...
Через несколько дней ей полегчало. Она даже могла садиться. Но не ошибалась на свой счет, знала, что это ее последняя кровать на земле. Часто молилась, часто повторяла любимый 22 Псалом.
Узнав, что Софья посещает курсы польского языка, подозвала ее поближе и вполголоса пропела веселую песенку своего детства. Потом наступило ухудшение... Перед этим мама успела дать всем наставление, попросила детей посещать собрания верующих, запретила слезы и всякий черный цвет в одежде. В морге маме подкрасили губы. Темные волосы, с легкой проседью, смуглое, полное лицо без морщин, видимо, ввели в заблуждение работницу, и она решила сделать то, чего мама в жизни не делала. Исправить эту ошибку было минутным делом, и в последний путь по земле мама отправилась такой же естественной, какою была всю жизнь.
Отца тоже коснулась Божья милость. За год до кончины он слег в постель: отказали ноги. Пришла и для него пора задуматься о прожитом...
Потеряв веру в Бога в общем, отец начал задумываться над частностями, подтверждающими Его присутствие в жизни людей. Самым пристальным объектом исследования была мама. Он видел, как она резко поменяла свою жизнь. Склоняя ее к прежним грехам, злился, когда встречал сопротивление. Когда отец оказался прикованным к постели, мама так заботливо за ним ухаживала, словно они прожили всю жизнь, крепко взявшись за руки, словно никогда не было измен с его стороны и других эксцессов...
Бабушка, мама, сестра – они всей своей жизнью свидетельствовали о Божьей силе, способной коренным образом менять человека.
Как бы то ни было, но отец начал думать…
Однажды он подозвал меня и говорит:
– Хочешь, расскажу тебе какой грех я совершил в детстве? – и, приняв мое молчание за согласие, начал: – Как-то мы на Пасху пошли всем классом в церковь, которая находилась в соседней деревне. Мать дала мне узелок и наказала: «Смотри, скушаешь только после заутрени, а то Бог накажет!» Дорога шла опушкой леса. Терпел я, терпел, пока не увидел разлапистую ель. Тут-то меня Бог не увидит. Шмыгнул под нее и быстро расправился с едою.
Наступил пауза. Потом я сказал:
– Папа, грех был не в том, что Вы съели кусок пасхального пирога, а в том, что потом бабушку обманули. Легко признаться в малом, но за плечами стоят гораздо большие грехи. Надо только внимательно посмотреть назад...
Когда-то у меня с отцом были очень натянутые отношения, но любовь Господня разрушила эту преграду. То, что отец поделился со мной своими переживаниями, было добрым предзнаменованием. Через некоторое время, видя как мы собираемся с мамой в церковь, он громко спросил:
– Вот вы, святые, собираетесь к Богу, а мне что делать?
Его голос дрожал от слез. Такой вопрос жаждет услышать каждый верующий, тем более от родного отца.
– Папа! Как что делать?! Каяться!
Могла ли мечтать мама, что когда-то муж попросит почитать ему Библию? Со слезами читала она ему Божье Слово. Вскоре отец начал сокрушаться, целовать эту книгу. Потом покаялся.
Грешным делом я сначала подумал, что отец, большой любитель розыгрышей, и тут преследует явно вырисовывающуюся цель. Ведь он когда-то мечтал, чтобы его похоронили баптисты. Я не знал, что и думать, но вскоре моим сомнениям пришел конец.
У многих из нас когда-то были враги, дальние или ближние. Злейший враг отца жил по-соседству, за крепким забором.
Почти полвека назад папа заключил с ним сделку: за определенную сумму пообещал перевезти и установить к условленному времени сруб нового дома. Тогда еще шестнадцатилетний юноша, я помогал отцу в этой работе. Все было сделано четко и быстро. Настолько быстро, что нашим новоявленным соседям показалось, будто их обманули. При расчете довольно большая сумма была удержана. Отец, крутого нрава человек с тяжелой рукой, не стал церемониться, и дело могло плохо кончиться, но кто-то помешал потасовке. Гнев, которому не был дан выход, перерос в междоусобную войну...
Вскоре отец пострадал в автомобильной аварии, и, пока он лежал в больнице, сосед успел построить себе сарай.
Возвратившись домой, папа первым делом обнаружил, что строение отнесено на четверть метра вглубь нашей территории. Само собой, это обстоятельство вывело обиду в ранг смертельной ненависти. Чего только они не услыша¬ли друг о друге, каких только ухищрений не придумывали, чтобы досадить один другому. Особенно свирепствовала жена соседа. Когда через несколько десятков лет она скоропостижно умерла, это дало повод отцу еще раз утвердиться в своем атеизме:
– Если бы был Бог, то разве Он допустил бы такую легкую смерть такой…
Этот аргумент не раз и не два звучал под сводами нашего дома. К тому времени я уже уверовал и убеждал отца в обратном:
– Папа! Это самая плохая смерть для человека. Ведь она не успела даже ойкнуть, не то что покаяться!
– Ничего ты не понимаешь! – отец был непреклонным, как вековой дуб.
Я не стал его больше переубеждать. Когда он на длительное время слег в постель и это способствовало его покаянию, он сам все отлично понял.
Когда умерла жена, сосед начал на глазах хиреть. Ко времени отцовской болезни это был уже опустившийся, полуголодный, не умеющий поухаживать за собой старик.
И вот однажды отец просит у меня позвать этого человека. Сначала я подумал, что ослышался, так это было неправдоподобно, но через мгновение понял весь подтекст просьбы... Как на крыльях полетел я к соседу, мысленно моля его не отказать такой странной просьбе. Сосед, зная, что отец физически недееспособен, не отказал.
Я не слышал, о чем они довольно долго разговаривали в спальне отца, потому что намеренно оставил их одних. Потом отец позвал маму и попросил покормить своего бывшего заклятого врага.
Из жизни в деревне я знаю случаи, когда спорный кусочек земли делал вечными врагами и близких родственников. Даже надвигающаяся смерть была не в силах их примирить...
Покажите мне хоть одного не возрожденного Богом человека, который способен, ничего не требуя взамен, простить своего смертельного врага?..
Отца похоронили, как он и мечтал, с песнопениями, всей церковью.
Велика милость Бога к людям. Даже на закате нашей жизни, Он продолжает стучать в наши сердца, будит уснувшую совесть. Если она не до конца сожжена грехами, то человек, слыша слово Библии, способен увидеть себя в истинном свете и покаяться.
следующая глава: http://www.stihi.ru/2016/07/11/5936