сего года, увы, неназванного числа.
в том глубоком смысле слова, которым она была,
я назвал эти пару морщинок у глаз (если голос её смешлив)
и смутился. был месяц жарок и тороплив.
у неё оставались пара часов на сон.
звон в ушах превращал всё сущее в телефон.
в том глубоком (моём) понимании этих слов
не хватило бы на ползнака. в посудной - слон -
я гремел, распаляясь. будто терял весь мир.
(Боже! дай же мне в рожу! бокалом в меня плесни!)
не очнувшись едва (но оставшийся в трезвом) дом
превратил я в тяжелый, липкий, неловкий ком,
застревающий в горле редкого дурака.
(воздух - ложкой хлебай!). в этих детских её руках
став оружием, нервно подрагивал карандаш.
слово-за-слово, Богу - Божие, баш-на-баш.
в том глубоком её представлении этот крен
из обшарпанных слов среди этих прекрасных стен,
был ещё неуместней глаз из которых вниз,
в глубину её пропасти эти слова неслись.
в том простом понимании смыслов их нет ни в чём:
этот дом - просто дом. всё, что в нём - существует в нём.
это слово (в глубоком смысле его), оно
есть известное дно, до которого нам дано.
в этом слове несказанном высказан был ответ:
я один осознал все смыслы (которых нет).
я - последний свидетель Бога, а он как раз -
в этих крошечных двух морщинках
у этих смеющихся её глаз.