Есть вещи, в которых не признаешься даже тому, кому это можно сделать абсолютно безбоязненно. И счастье, что хотя бы можешь их контролировать, когда они с тобой происходят. Конечно, иногда, когда почувствуешь, что можно рассказать, это было бы даже нужно сделать – но не делаешь это лишь потому, что вспоминать даже для этого их очень муторно. Ну, случался однажды кромешный кошмар надолго, ну, как-то ты смог его пережить, так зачем его опять вытаскивать из памяти, если даже воспоминание столь болезненно, что вызывает настоящий ужас? А вот и зря побрезговал такой работой над собой, оказывается – ведь тогда даже громадное время после при виде тех же декораций, что сопровождали этот ужас, не включался бы панический рефлекс, вот как. Если бы когда-то ранее пережитое было озвучено и выплюнуто, всё твоё существо не вопило бы в первобытном ужасе внутри тебя – мол, я не хочу снова туда, где всё это со мной делали! Просто бы вздрагивало от дискомфорта и не угрожало лишить тебя возможности себя контролировать. А так – неизвестно толком, что втемяшится твоей обезумевшей от ужаса душе – приказать телу сбежать прочь, игнорируя все доводы разума о том, что угрозы никакой нет, или уложить твоё вдруг ослабшее тело в обморок. А может, тело и само среагирует, как возжелает – ослепнет на некоторое время или вывернет тебя наизнанку где придётся… На редкость подлая ситуация, и что предпринять сейчас, абсолютно непонятно.
Это случилось потому, что номер камеры совпадает, осторожно пытался успокоить спонтанный бунт внутри себя Райнхард. И это вполне естественно – нового арестанта поместили в освободившуюся за текущие сутки. Если бы это оказалось другое помещение, срыва бы не случилось, а значит, буря должна, обязана оказаться чепухой. Вот, вполне хватает сил и самообладания преспокойно подписать все нужные бумаги, а значит, дальше всё будет тоже в порядке. В самом деле, эти стены не раздавили меня тогда, стало быть, а теперь у них это подавно не получится. И вообще уже ни у каких стен это не получится, вот о чём надо думать. Но ох, моей истерзанной тогда спине и вывернутым рукам это не объяснишь, у них истерика, стало быть. Спокойно, плащ при мне, ровно встать и пойти следом за дежурным офицером, за спиной Оберштайн, а значит, она прикрыта. Ну же, получается, дышим ровнее, ещё ровнее.
Однако отчего это всё же – это уже совсем другой страх, за грудиной изнутри, как тогда, после известия про Вестерленд… Может быть, из-за показаний Аннерозе по делу, которые пришлось прочитать перед изъятием из этого заведения? Или дело в словах самого следователя, из которых следует не просто согласие дамы сотрудничать, но – активное желание это делать? А может, нарочитое удовлетворение в лицах всех, кто занимается этим делом, оттого, что получен приказ его прекратить? Поглядеть было на начальника тюрьмы – так тот просто рад неприкрыто, что за этим арестантом прибыли забрать… Нет. Это впереди что-то очень страшное, точно, ощущается чётко. Или уже случилось непоправимое, или произойдёт вот-вот. А ну-ка, прибавим шагу, обойдя даже офицера, и молча ухмыльнёмся едва заметно, мол, дорогу помним и так, самостоятельно… Так, пара минут и ещё секунд двадцать выиграно. Что это нам даёт и даёт ли, сейчас узнаем.
- Открывайте очень тихо, Вы обязаны это уметь, - голос молодого герцога не был севшим, хотя звучал в тюремном коридоре едва слышно.
Однако интонации были столь ровными, выдающими привычку повелевать, что получивший приказ поспешил повиноваться с максимальной скоростью, на которую был способен.
Ох, только бы в глазах не потемнело окончательно – опять шагать через порог этого проклятого места… Всё, некогда, герцог Лоэнграмм, Вы же очень спешите, не до эмоций – вперёд. Как без страховки со скалы, да? Ничего, справимся.
Какого чёрта? Спиной к двери, стоя посреди камеры? Значит, точно не пытали, не то валялся бы на ложе, как и я в своё время. Но что он там делает, сцепив ладони, не видно. Ну, пара шагов всего осталась, робеть некогда – да и это же так легко всегда, хлопнуть по плечу бывшего друга, будто и не было того разговора здесь, прошлый раз.
- Что ты здесь делаешь, Кирхайс? – голос Райнхарда был как будто тем же, как и в достопамятный вечер, когда захотелось сделать вид, что дремал вместо напряжённого ожидания, и всё закончилось тортом. – Я думаю, что пора бы сменить место дислокации уже.
А вот иногда время вдруг растягивается, как сироп из загустевшего варенья, который льётся в вазочку… и нам обоим тогда так мало лет, и мы почти одного роста тогда были… А сейчас, что это там с тихим звоном падает на пол из рук застигнутого врасплох арестанта? Таак, блистер, такой же, какой мне показывал тюремный врач, предлагая оставить мне яд для того, чтоб не попасть под медленную и уж совсем мучительную смерть. Вот и хорошо, что мгновения зависли, теперь я точно знаю, что не ошибся, и мне надо даже это поднимать и рассматривать. И не буду, пусть думает, что я ничего не понял. Ого, какие глаза – да ты ж после взрыва на балу у Брауншвейга не был так напуган, Зигфид. А, так ты, должно быть, думал, что я мёртв – тебе некому просто было сообщить, что это не так. Ну же, привидения не улыбаются, а я - могу. Чего и от тебя жду, вообще-то. Ну, давай свою руку уже, моя, надеюсь, тёплая уже после этого вала страха там, в коридоре. Вот только не смей меня сейчас называть герцогом, иначе всё будет плохо. Для меня, конечно. Я бы хотел, чтоб всё было как раньше – хотя бы на несколько минут, пока мне так нехорошо.
- Райнхард! – прогремело вполне ощутимо посреди камеры, хоть и довольно негромко, потому что вперемешку со слезами, - и рослый офицер грохнулся начальнику в ноги, уткнувшись лицом в его колени.
Герцог Лоэнграмм поднял было инстинктивно голову повыше, чтоб замаскировать смущение, но взгляд в потолок был для него натуральным мучением, о котором он в это мгновение забыл. Едва сдержавшись, чтоб не дёрнуться от этого впечатления, молодой главнокомандующий рейха почти обрадовался возможности посмотреть на бесшумно проскользнувшего в камеру советника и увидел, что Оберштайн уже обнаружил небольшую бумажную книгу – странное и опасное нарушение режима в любом случае. Воспользовавшись этим, Райнхард взглядом попросил подать находку себе – она показалась ему знакомой. И убедиться в правильности этого ощущения пришлось очень быстро… видимо, побледнеть всё же пришлось, потому что как будто равнодушный для всех остальных взгляд Пауля сейчас молча спрашивал: «Тебе помочь?»
Вернув книгу беззаботным жестом – на самом деле она сейчас скорее жгла пальцы – Райнхард холодно пожал плечами и спокойно проговорил, осторожно нагнувшись, чтоб прибрать Кирхайса за плечо, вежливо приказывая встать:
- Там моя самая длинная подпись по случаю его дня рождения. Толковый удар по нервам, несомненно, - и аккуратно указал взглядом на всё ещё валявшийся на полу блистер, требуя поднять. – Кирхайс, успокойся, пора идти отсюда. Книгу Аннерозе послала, да? Ты ж её забыл у меня, помнится.
Невнятное полурыдание-полувосклицание было несомненно утвердительным. Но Райнхард почувствовал, что былое хладнокровие наконец-то вернулось.
- Всё, вставай, раз успели. Мне лично ты живым нужнее, пойми. Показания её против тебя мы уже изъяли. Ты знал о том, что они датированы временем до начала бала, с которого ты попал сюда? Опа, Пауль, подсоби…