В последних числах октября я возвращался домой из командировки в Краснодар.
Поездка оказалась неудачной (многие вопросы остались нерешёнными), я был
крайне огорчён и с нетерпением ждал только одного - скорейшего возвращения
в Ростов. В автобусе было холодно и неуютно. Впереди меня, около окна,
сидела девочка лет одиннадцати, болезненно-бледная, но с завораживающе-добрыми
и вместе с тем очень грустными глазами. Рядом с ней сидела её мать,
интересная молодая женщина, которая всё время укутывала свою хрупкую дочь
большим тёплым платком, ласково гладила дочурку по щеке белой ладонью,
уговаривая её хоть на немного уснуть. Но она всё также задумчиво продолжала смотреть на убегающие, разбухшие от непомерной влаги чёрные поля под низкими
рваными тучами, медленно плывущими в ожидающую их потаённую даль.
Из коротких обрывков разговора матери с дочерью я понял, что девочка серьёзно больна и что они едут в Ростов на обследование в урологический центр.
Автобус плавно свернул вправо от дороги, и, проехав ещё несколько десятков
метров, остановился на очередной промежуточной станции. Я вышел, чтобы
немного размяться, но слабо накрапывающий дождь довольно быстро заставил
меня вернуться обратно. Усевшись в своё кресло, я безучастно уставился в окно,
разглядывая скромные достопримечательности автовокзала. Прямо против наших окон,
в десяти шагах от автобуса, дородная продавщица пирожков бойко зазывала редких
прохожих отведать её эксклюзивного товара. Почти рядом с ней, чуть ближе к автобусу, стоял огромный полный мужчина, привлёкший моё внимание своей завидной
сноровкой, с которой он держал пирожки сразу в обеих руках: в каждой
просматривалось по меньшей мере около пяти штук, которые он зажал между
толстыми засаленными пальцами, жадно, огромными кусками, уплетая ещё
испускающие горячий пар, пропитанные золотистым маслом, румяные пирожки.
В метре от него, пронзительно вглядываясь в лицо жующего мужчины, сидела
маленькая, очень худая собачка. В её глазах, которые, как мне казалось, были
наполнены вздрагивающими слезами, было столько грусти и мольбы, что мне вдруг
стало не по себе. Она неотрывно смотрела на стремительно убывающее в мясистом,
лоснящимся жиром рту, чудесное лакомство, с кроткой надеждой ожидая, что
вот-вот и ей перепадёт хотя бы краешек пахучего, вызывающего обильную слюну,
пирожка. Но мужчина продолжал упоительно жевать, скользя маленькими бесцветными
глазками только по своим, облитым маслом, рукам, а собачка всё также
пронзительно-просяще смотрела, трясясь от холода и жадно облизываясь. Наконец,
толстяк расправился с последним пирожком, смачно облизал каждый палец и, скомкав
в огромных ладонях пропитанные маслом бумажки, бросил их прямо в лицо
вздрогнувшей от испуга собачке.
- Мама, мне нужно выйти, - внезапно заговорила моя маленькая соседка.
Мать освободила проход, и, пропуская дочку вперёд, направилась вместе с ней
к выходу. Выйдя из автобуса, девочка подошла к продавщице пирожков, сказала
что-то своей матери и, получив от продавщицы румяный пирожок, подошла к
маленькой, худой собачке, которая всё ещё оставалась на том самом месте, где
минуту назад с обманувшейся надеждой, ждала подаяния от бесследно исчезнувшего толстяка. Девочка разломила дышащий жаром мясной пирожок и, с трудом присев,
положила его перед удивлённой собачкой.
Автобус дал предупредительный сигнал, мать с дочерью вернулись на свои места и
каждый из нас снова помчался навстречу своей судьбе.