Мой ангел, твое письмо стало мне сюрпризом.
Читал его много раз, целуя строчки,
Конечно же, твой отъезд все сочли капризом
И бунтом наивной девочки-одиночки.
Ты спрашиваешь, что я думаю о тебе?
Ладно, отвечу… Сначала, сходя с ума,
Я ревновал и боялся накликать бед.
Теперь… Но об этом лучше в конце письма.
Еще ты напомнила, как ожидая поезд,
И чтобы нам прекратить бесконечно спорить:
Должна ли ты ехать в Берлин, в этот вечер поздний
Я начал рассказ одной из горных историй,
Но слишком увлекся подробностью и портретом,
А тут уже началась суета посадки.
Ты просишь меня сейчас досказать об этом.
Изволь. Позабыв детали, я буду кратким.
Из западни мы выходили ночью.
Бог нам помог, оставив луну без лика.
Те, кто срывались вниз, падали молча,
Чтобы не выдать живых своим криком.
Выбывших не жалели: судьбе виднее.
Каждый себе признавался вполне откровенно:
Утром, возможно, смерть будет длиннее,
И сильно больней, чем у тех, кто погиб мгновенно.
Из строк твоего письма я могу догадаться,
Что ты написала его через неделю
После отъезда. А шло оно лет двадцать.
Наверно, его затерял почтальон-бездельник.
Сказать бы ему «зер гут», коли жив он нынче.
Ты знаешь, а ведь на бумаге теперь не пишут.
А помнишь, как мы рассуждали про роль кавычек,
Нашедших в эпоху неправды свою нишу?
Короче, в Берлине я был. И все сразу понял.
Но позже я понял, что ты не исчезла вовсе.
Ты – капля росы в предрассветной весенней пойме,
Которая не узнает, что будет осень.