Почасовое в хронологическом порядке развитие событий дня
Начало - утро 3-30 час
Конец - 17-00 час вечер
Передовая в 15 км от Батрацких дач, Белгородское направление.
Раннее утро. Время 3-30.
День обещал быть безоблачным, так как безоблачным и синим было небо. На нём - ни облачка. Природа, казалось, пробуждалась нехотя, не торопясь отряхивала с себя путы короткого июльского сна...
Шквал орудийного огня внезапно обрушился на оборону. Огонь вёлся из всех орудий. Где-то почти рядом стоящие тяжёлые миномёты "Ванюши" непрерывно долбили наши позиции. Звуки выстрелов напоминали крик ишака, так они напоминали крик этого упрямого животного.
Такой гостинец - полная неожиданность. Для солдат и наших командиров. Огонь нарастает с каждой минутой. Над обороной висит плотная пыль и едкий чёрно-рыжий дым. Сладковатый привкус раздражает горло и вызывает тошноту. Земля трясётся, как в лихорадке. Командиры от взводного до комбата в полной растерянности. Что делать? Чем ответить на вражеский огонь? И сколько он будет продолжаться? На эти вопросы некому отвечать, ибо комсостав, не говоря уже о солдатах, в полном неведении. Сдаётся, что мы находимся в преисподней самого грома, а земля вместе с нами - кругом идёт.
Раннее утро. Время 4-30.
Мало того, что кругом идёт, он ещё и копытится, как живой. Такое, очевидно, бывает на корабле во время шторма, когда разбушевавшееся море бросает судёнышко из стороны в сторону. Плотность огня не спадает. Упрямый "ишак" всё с той же настойчивостью бьёт, находясь где-то рядом. Отрезок времени - интервал между выстрелом и разрывом снаряда - становится всё короче.
- Понимаете, ребята, что это значит? Фриц всё ближе подбирается к нам. Его миномёты где-то совсем рядом. Мы же в ответ немцу противопоставить ничего не можем. Наше положение во сто раз хуже губернаторского. Бьют три "ишака", а будто нас бомбят. Сидим на корточках в окопах, при каждом свисте снарядов зажимаем уши и раскрываем рты, чтобы уравновесить давление воздушной волны на барабанные перепонки. Левее нас так ухнуло, что нас горячей волной чуть не выбросило из окопа. Снаряд чуть-чуть не дотянул до бруствера, но повредил его, ибо сама стенка окопа завалилась внутрь. Фриц ещё больше ожесточился и забрасывает нас снарядами. дым над окопом висит коромыслом. Мы в окопе похожи на чертей. Белеют только глаза и зубы.
Утро. Время 5-30.
Глянула бы теперь на каждого из нас мать родная. Это уж точно, не узнала бы. Даже среди этих грохочущих разрывов стараешься уловить звуки, которые мы так хотим слышать. Но тылы наши молчат. Как будто взяли на себя обет молчания. Уж не хитрая ли уловка это? В чём её тайна и истинная польза? Пока по швам трещит наша оборона.
Вот опять! Левее от нас, метрах в двадцати - прямое попадание снаряда в окоп. Земля каким-то двойным надрывом отозвалась на свою боль. И тут же крики, стоны раненых и первые убитые. Куда девать раненых? Как быть с убитыми? Где санитары? И вообще, возможна ли эвакуация людей в тыл в таких экстраординарных условиях? Нарастает сила огня.А может быть это уже не явь, а галлюцинации?
Теперь вот ещё раз вспомнился самолёт разведчик, Так знакомая нам "рама" - Фокке-Вульф 190. Он не случайно с утра до ночи исправно нёс свою службу. Он с воздуха занимался фотографированием нашей обороны. И благодаря снимкам, пристрелял её с высочайшей степенью точности. Он успокаивал нас своей мелодической музыкой, а мы, убаюканные ею, только ушами хлопали. Вот и дохлопались. Бьёт так, что голову не поднять. Рыжая пыль висит над окопами и, смешиваясь с потом, лезет в глаза и уши. Видимость нулевая. Прицельный огонь вести невозможно. Бить наугад - значит, бить в молоко... А патроны нам: "во как нужны".
Утро. Время - 6-30.
Поднявшееся над горизонтом солнце удивляет нас своим неестественным цветом. Его цвет напоминает цвет крови. Рыжий дым, висящий над землёй, размывает его края и оно, как и земля, дрожит, отзываясь на грохот каждого взрыва.
Наши командиры, ошарашенные случившимся, не знают, что делать. Они обучались тому, что им давалось в офицерских школах. Боевые уставы "времён Очаковских и покорений Крыма". Они превозносили роль кавалерийских атак, кавалерийского наскока с выброшенными вперёд и вверх шашками в руках; роль пулемётных тачанок, когда пулемёт "Максим" был грозной боевой силой; и, разумеется, рукопашный бой и боевой солдатский дух.
Времена Очакова и Крыма давно канули в лету. Теперь на первое место выдвинулась многочисленная военная техника. Теперь мощь Армии определялась наличием в ней пушек, танков, самолётов и наличием безотказных средств связи.
Вокруг нас и над нами уже три часа воющей, стонущей, грохочущей свистопляски, а тылы, тылы сохраняют олимпийское спокойствие. Создаётся впечатление: передний край их совершенно не интересует.
Утро. Время - 7-30.
Плотность огня снизилась, но отдельные снаряды ложатся точнее в цель. Разрушены целые линии окопной системы, крытые переходы между ними. Они, как землянки и блиндажи служили дополнительными укрытиями. Им досталось больше всех. И много солдат погибло именно в этих переходах. "Ишаки", расположенные за бугром, приблизились к нам ещё ближе, о чём говорит уж совсем небольшой интервал между выстрелом и взрывом снаряда. Быть может, "Ишаков" мы скоро увидим собственными глазами, а немцам наши окопы покажутся совсем близко, так как они будут рассматривать их через оптику своих полевых биноклей.
Такой же усталый и весь покрытый пылью пришёл политрук, зам. командира батальона по политической части. Собрал вокруг себя нескольких солдат и передал приказ верховного за № 227 "Назад ни шагу. На занятых рубежах держаться до последнего патрона, до последней капли крови". С этим приказом мы давно уже были знакомы. Самовольный отход назад рассматривался дезертирством, предательством и карался в военное время высшей мерой... Против массового проявления слабости и паникёрства, против самовольного ухода с передовой вставали армейские части НКВД, подразделения СМЕРШ (а). Они, верные присяге, соблюдали особую "бдительность" и никого не щадили. Военные трибуналы выносили один приговор: смерть паникёру, смерть дезертиру, смерть предателю Родины.
Мы, имея в виду законы военного времени, оказались в западне, чудовищной ловушке. Впереди - заклятый враг, Сзади - свои голубчики, держащие нас под неусыпным прицелом. их цель: задержать бегущих назад. Смотрят... Как только мы дрогнем, они открывают огонь на поражение. Они понимают: паника, как производная страха, превращает людей в неуправляемое стадо. СМЕРЖ открывает огонь на поражение, как врагов своего народа.
Замполит, пока добрался к нам, считай, прошёл всю оборону, занимаемую батальоном. Результаты наблюдений не утешительные. Много раненых, много убитых. Его запылённое лищо было усталым, суровым. Но во взгляде теплилась ещё искра надежды.
-Пока шёл к вам, солдаты задавали много вопросов, но один давлел над всеми другими: где наша авиация и артиллерия? Товарищи солдаты, я сам в недоумении. И как вам ответить на него, откровенно говоря, не знаю. И всё-таки, в нашем молчании таится какая-то военная хитрость, которая поддержит и, наконец, выручит нас.
Над нами висит едкий рыжий дым. Сейчас хотя бы, на худой конец, одну "Катюшу" и одну краснозвёздную птицу...
Утро. Время - 8-30.
Инициатива явно в руках противника и он, вот так, "не за понюх табаку" её не отдаст. Он чувствует материальный перевес. Вот уже четыре часа он проявляет высокую активность. А что делаем мы? Мы как-будто вымерли. И сам этот факт ободряет противника, вселяя в него самоуверенность и безнаказанность. Его артиллерия большого калибра обрабатывает наши тылы, но танки, стоящие от нас в полукилометре и пушки меньшего калибра "вспахивают" наш передний край. Огонь методический, прицельный. На огонь из пушек накладывается огонь батальонных и ротных миномётов. Ад кромешный продолжается. Уши оглохли. Взрывы разносят землю в клочья.
Сколько ещё может продолжаться это гремящее, ухающее, ревущее столпотворение, рвущее децибелами и воздух, пропитанный пороховым смрадом. К нам подошёл солдат:
-"Не найдётся ли у вас, братцы, водички? В глотке всё пересохло". На губах запёкшаяся сукровица. Одна рука беспомощно повисла - ранена, другая еле удерживает винтовку.
- Тебя звать то как?
-Георгий я.
- И рады бы помочь, Георгий, да у самих пусто. Нет ничего. У самих фляги пусты. Водичка то, солдат, теперь на вес золота.
Артиллерийская вакханалия продолжается. Наши упорно молчат. И только земля продолжает биться, как в лихорадке.
Позднее утро. Время - 9-30.
Никаких перемен пока в действиях противника не наблюдается. Над окопами, не оседая, висит рыжая пыль. Фриц с тем же завидным упорством долбит нашу оборону. Старается деморализовать нас, сломить волю к сопротивлению. Конечно, враг этого не дождётся. Оцепенение пройдёт. Мы постепенно начинаем в себе чувствовать перемены, которые происходят с нашей психикой. И в связи с этим, делаем это в который раз, делаем невероятное открытие: как живуч человек, как способен он приспосабливаться, казалось бы, уж совсем к нечеловеческим условиям обитания. И только одно не даёт никакого шанса к замирению с мыслью, что нам уже загодя отведена роль заложников в хитрой военной игре. Солдат об игре должен знать ровно столько, сколько позволительно знать в рамках дозволенного. Как говорится, от и до. А дальше, солдат, не твоего ума дело. Такая концепция солдату давно известна. На то он и есть служивый, чтобы, значит, всё разуметь только своей "кочкой зрения".
Более позднее утро. Время - 10-30.
В полной растерянности офицерский состав нашей роты. Да пожалуй, и не только роты. Батальонные, ротные, взводные офицеры начинают открыто выражать тревогу. И это наши наставники с покладистыми уравновешенными характерами. Некоторые нам в отцы годятся. Им война обожгла не только лица. Многие из них имеют по несколько ранений. Многие из них с самого начала войны. Путь многих из них к Курской дуге берёт начало от Москвы и Сталинграда. Их так "обкатала" военная жизнь, что они до мозга костей стали неотъемлемой частью этой жизни. Их выдержку, бесстрашие, терпение, казалось, ничто не может поколебать. Однако, не выдержало чувство беспокойного ожидания. Его выразил лейтенант - командир второго взвода в словах:
- Да что там, наверху, разэтакую мать,что они, не спят ли? Давно пора бы о себе напомнить. Для пущей важности, хотя бы "бзнули" за семь часов то из одной паршивенькой пушки.
Офицеры, наши командиры, особенно остро чувствовали какую то удивительную пассивность высоких начальников от командиров, руководящих полками и дивизиями, а уж о нашем генштабе и говорить нечего, будто головы лишился.
- Пока мы тут сидим рассуждаем - заговорил Михаил, - наши, может быть, фрицу такую пилюлю сготовили!
- Что то готовить то не торопятся. Ухнули бы с десяток "Катюш" и сказ весь.
Полдень. Время - 11-30.
Интенсивность огня постепенно ослабевает. Рассеивается дым. И сразу предстаёт неприглядная картина нашей обороны. Она не просто повреждена, разрушена, она - изуродована. В наступившей тишине слышны стоны раненых и тот мат, который адресован Гитлеру и нашему верховному начальству.
Земля дымится и источает запах гари. Она будто перемолота на исполинских жерновах. Куда девалась июльская зелень? Мы, как умеем, зализываем раны. Перевязочного материала нет, поэтому рвём нательные рубахи на лоскуты и такими вот, с позволения сказать, бинтами оказываем помощь раненым. Июльское солнце, стоящее почти в зените, выжимает из нас последние соки. О еде почти не думаем. А вот жажда, кажется, доведёт до безумия. Настолько гипертрофировано сознание - ведро воды не утолит болезненной мучительной жажды.
Не прошло и десяти минут выморочного затишья, как оно лопнуло. - Во - 33 - дух. И небо потемнело от вражеских самолётов с чёрными крестами на фюзеляжах. Над нами закружили "Хенкеля", по образу и подобию напоминающих стервятников. С не убирающимися шасси, выдвинутыми вперёд, они и вправду походили на хищных птиц. Не умолкающий рёв в небе, свистящий звук летящих к земле бомб и разрывы бомб, поднимающих землю на дыбы, казалось, рвали душу на части.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Мы сидим в окопах, охватив голову руками, зажимаем уши и ждём свою. Но нет. Проносит. Пока... Каждая не менее ста килограммов. Рвётся с каким-то вибрирующим надрывным стоном. Это фугасные. Малые - противопехотные - сыплются, как горох. Эти для поражения живой силы противника.
Очередная атака с воздуха начинается по схеме: заход с левого фланга, и цепью вдоль фронта по одному. Одни несут фугас, вслед за ними противопехотные осколочные. Сменяя друг друга, самолёты висят в воздухе уже около часа.
Кое-как добрался до нас Степаныч. Наш командир отделения. Лез через завалы, которые образовались при осыпании окопов во многих местах.
- Убитых много. Раненых ещё больше. Никто не знает, куда девать раненых. И вообще, я вам, братцы, скажу: в рядах - паника. Особенно, комсостава. Говорят, наши сдали нас немцам.. Может случиться самый плохой исход. Теперь уже ясно - наши молчат не случайно. В этом есть осознанный тактический план.
- Знаешь, Степаныч, нам по этому плану платить придётся самой дорогой ценой. Сам видел, сколько нарубили нашего брата.
Теперь бомбёжка то ослабевает, то возобновляется, но путём захода на наши позиции одиночных самолётов. Дымовая завеса рассеялась. Солнце в зените, палит нещадно и нам от этого испепеляющего жара никуда не деться.
Полдень. Время - 12-30.
Мы зализываем раны, а тылы наши по-прежнему молчат. Впрочем, молчит и наш противник. Решил, очевидно, взять тайм-аут.
Наши командиры в пределах нашего полка не владеют оперативной информацией, так как связь нарушена на большой площади. Посланные к предполагаемым местам обрыва проводов четыре группы связистов так и не вернулись назад. В другое время данная ситуация ещё не могла рождать чувства подавленности и безысходности. Утром ещё жила надежда. Но никак не поддержанная, она в одночасье подломилась, ибо люди за это время прошли нечеловеческие испытания. Вторые сутки без жратвы и питья не могли не сказаться на физических силах. "А моральный дух, а патриотические чувства?" - скажут другие... Вот это всё и оставим: "Ура патриотам" - проповедникам высокой идеологии...
Девять часов, как мы варимся в собственном котле, лишённые серьёзной поддержки. Авиации нашей нет, артиллерии нет,бронетанковых сил нет. В среде офицерского состава усиливаются панические настроения, смешанные с недоумением и возмущением. Чего ждём и долго ли ещё будет продолжаться молчание сверху?
Командир батальона повторяет попытку связаться с полком. Но связь продолжает молчать.
Где-то на правом фланге так рвануло: наш пулемётный расчёт накрыло горячей волной.
Так толком никто и не понял происхождение этого взрыва. Время не до выяснения причин. В другой раз было бы интересно выяснить. Теперь безразличие постепенно заполняет наши сердца. Рвануло под носом - ну и пусть. Так обкатал нас далеко ещё не кончившийся день пятого июля.
Палящий полдень. Время - 13-30.
- Сегодня который день? - спрашивает Михаил.
- С утра - пятое июля, год- сорок третий - отвечает Степаныч. - Кажется, четверг. А впрочем, число помню, день запамятовал. Башка стала какой-то чугунной.
Михаил: - День какой-то бесконечный и башка тоже чугунная.
Степаныч: - Ребятки, вы не замечаете, фриц-то совсем что-то приумолк.
Антон: - Фриц, он знает время. У него каждый час расписан по часам. В данный момент у него - обед. В это время по ихнему уставу военная работа не предписана.
- Обед, ребята, пройдёт. - Продолжал рассуждать Степаныч, - А вот главное, я думаю,начнётся после обеда.
Наступило временное затишье и каждый из нас в такой вот немудрящей беседе старался уйти от суровой действительности, в которой ничему человеческому по законам войны, не было места. После многочасового грохота наступившая тишина также неестественна. Она давит на барабанные перепонки и вызывает звон в ушах. голова трещит от летнего степного зноя и, верно, ещё от жажды. Но человек живуч по своей природе. Он приспосабливается к самой невероятной среде обитания. Вот почему мы ещё видим, слышим, разговариваем, дышим, оцениваем обстановку и критикуем своих начальников. и если бы не жажда... всё было бы сравнительно не так уж плохо. Но в горящих от жары головах наши философские раздумья о смысле жизни и превратностях бытия обрываются.
Ураганный огонь из-за бугра свидетельствует: обед врага закончен. Поиграли в тишину - и хватит...
Хрипловатый голос Савельича заглушает разрывы: - Ну вот, ребятки, дождались. Всё, ребятки, когда-нибудь заканчивается. Это, знаете, закон диалектики. Закончится и этот спектакль, начатый сегодня утром. Весь день молчали, вот и домолчались.
В окопах стоит дым. Горизонта не видно. Мы закрываем головы руками, стараемся обезопасить их от падающих сверху комков земли. Настаёт очередной ад. Хотя теперь уже трудно понять, был ли в этот день период, когда его не было.
Наши тылы молчат. Мы свыклись с суровой неизбежностью. Теперь даже сама мысль о какой-либо помощи кажется неуместной и дикой.
Небо - раскалённое пекло. Время - 14-30.
Савельич всё тем же хрипловатым голосом: - Хотя бы две задрипанных пушечки, ну, там, ещё чего-то. Огрызнулись бы раз, сволочи, ради острастки. Ну хотя бы ради уважения к себе.
Мы молчим. Пусть выговаривается пожилой человек. Иногда это всем надо: Поднять дух, настроение в себе, ради самоутверждения.
Команда: командиров взводов и отделений - к командиру роты. С возвращением Савельича выяснилось: разговор шёл о боезапасе и главным образом, о противотанковых гранатах. Ближайшие подступы к окопам - заминировать.
- Использовать гранаты в связке по три штуки в "гнезде". Работаем, - продолжал Савельич, - как стемнеет. Приказ - биться до последнего патрона и последней капли крови. Немца остановить во что бы то ни стало. Минировать местность пойдут: Сергей, Павел, Савелий, Николай, Иван. Связь с подразделением полка и полка с дивизией пока не восстановлена. Ночью, может быть, наладят связь. Связисты, посланные днём, с задания не вернулись. Где-то работают немецкие снайпера. Раненые, держащиеся на ногах, уходят самостоятельно. Тяжело раненые будут эвакуироваться в ночное время.
Солнце - в западной четверти. Время - 15-30.
Третий день без пищи, без росинки во рту.Концентраты мы частью сжевали ещё два дня назад, а остатки - в горло не лезут.Сейчас только бы напиться. Воды, воды, воды... Идёт тринадцатый час нашего противостояния, совершенно лишённого какой-либо активности.
И фриц это не может не видеть. Пока мы ничем не ответили ударом на удар и потому в голове одна мысль: какой ещё фокус может выкинуть враг, не получивший ещё должного ответа с нашей стороны. Мы не успели эту тему довести до конца. Внезапно обрушился на нас новый шквал огня. Теперь было совершенно ясно. Фриц после этого артналёта перейдёт в наступление. Догадка подтвердилась незамедлительно.
Высота, охватывающая рубеж нашей обороны, ожила. На одном дыхании по всей обороне пронёсся многоголосый крик: Т-А-Н-К-И, танки идут! На вершине склона появилась тёмная движущаяся полоса. Как лента, спускающаяся вниз. За первой полосой, так же медленно, не торопясь, опускалась вторая. За второй - третья. Опустившись вниз, танки стали разъезжаться в стороны, заполняя левый и правый фланги обороны. Над долиной нависла гнетущая тишина. Мы, не понимая до конца последствий всего происходящего, как заворожённые смотрели на картину, постепенно разворачивающуюся перед нами.
Танки движутся медленно. Они прекрасно видят, что им ничего не угрожает. До них ещё километра два открытого пространства. Вслед за танками по склону движется пехота. Идёт не торопясь, уверенная в своём превосходстве и безнаказанности. Нам что делать? Противник явно сильнее нас и всё потому, что мы лишены поддержки тыла. Авиация, артиллерия, связь - молчат. Всё ближе к нам подбираются танки и вражеская пехота. Вот уже слышен отдалённый шум моторов. Видны движущиеся за танками перемещения солдат. Отчётливо видны наведённые на нас дула танковых пушек, открытые люки, солдаты в шортах,сидящие на танковой броне. Они выразительными жестами стараются показать нам: дескать, сдавайтесь. Русски капут. Танки не дошли до нас примерно километра и открыли массированный огонь из танковых пушек.
Время 16-30.
Через тринадцать часов, после многочасовой артподготовки и обработки авиацией нашей обороны, враг перешёл в наступление. Противник в этом бою проявляет тактическую хитрость. А впрочем это не хитрость, а чётко разработанная для данной ситуации методика боя. И потому: танковые колонны и идущие за ними солдаты движутся медленно и осмотрительно. Не лезут на рожон. Отдельные танки не нарушают общей линии колонны. Не вырываются вперёд и тем не нарушают общего строя. Прослеживается чёткость маневрирования и исполнения команд.
Савельич не унимается: - Вот в самый раз бы, ребятушки, вдарить фрицу по самым мусалам. Ишь как распоясался. Безнаказанность чует.
- Да кто ему, Савельич, в морду-то заедет? - вторит Савельичу Михаил. - Наши то, видать, в штаны наложили. Или, видать, искра пропала в эле-кс-три-честве.
Преодолев половину расстояния до нашей обороны, танки встали, будто принюхиваясь к нам короткими стволами. Прозвучала команда ротного: - "По врагу - огонь!"
С нашей стороны грянули первые залпы из стрелкового оружия. Мы из пулемёта дали по врагу несколько коротких очередей. Савельич, никогда не расстававшийся с трофейным биноклем, наблюдал через него за противником. Антон надавил на гашетки - протарахтела ещё короткая очередь.
-Ага! Так их, так их! - радостно воскликнул Савельич. - Не пон-дра-вилось!! Ловко прошлись против шерсти.
- Огонь! -не унимался он. Наш "Максим" вновь ожил.
- Вижу в бинокль. Уходят через люк в танковую утробу. Вот так-то лучше.
Зато танки вдруг ожили. Шум моторов и дробный лязг стал усиливаться. Всё ближе, ближе, ближе. На головных танках запестрели красные квадратные штандарты с белыми кругами и чёрной паучьей свастикой в центре. Надвигающаяся бронированная армада действительно впечатляет своей нарочитой показушной величественностью. Она сильна и своей технической мощью.
Идёт последний акт начавшегося с утра спектакля. На сцене, где нет задника и кулис, а потолком служит небо, разыгрывается... А что в самом деле разыгрывается, уж не мелодрама ли времён средневековья? И стоит ли верить тому, что происходит? Не иначе, как бред, бред и бред. И хочется крикнуть: "Куда же вы там со своей колокольни, сволочи, смотрели?.."
Немцы в трёхстах метрах от нас. Дула танков опущены вниз. Бьют по нашим окопам прямой наводкой, сметая прицельным огнём брустверы и вместе с ними нас со всем стрелковым оружием. Плотность огня - головы не поднять. Каждый из нас понимает, что мы отданы на закланье немецкому зверю ради жизни на земле. Ради тех, кто за кремлёвской стеной правит вселенский бал. Им, собственно, до лампочки людские потери. На войне солдат - всего лишь пушечное мясо. Для них человек на войне - дешёвый товар.
Сейчас бы впору и отойти. Для сохранения жизни обороняющихся. А приказ №227 - ни шагу назад. А СМЕРШ за спиной. Да! Отойти вовремя. Организованно. А теперь время упущено. Теперь бежать поздно. Немцы начнут расстреливать, почти не целясь, как куропаток, в спины и перебьют всех до одного.
Солнце в третьей четверти. Время - 17-00.
Ранним утром, когда нашу оборону захлестнул огненный вал противника, солнце светило нам в спину,теперь, клонясь к горизонту, оно освещает потные от жары, покрытые пылью и копотью, посеревшие, осунувшиеся лица. День угасает, но бой ещё продолжается. Танки ломают прежний строй и медленно разбегаются в стороны, охватывают фланги нашей обороны
и где-то в километре от нас, преодолевая окопы, устремляются в наши тылы. Победно колышутся огненно алые немецкие штандарты. Колышется паучья свастика на фоне белого круга. Немецкие танки третьего эшелона медленно подходят к нам, совершая рыскающий маневр то в одну, то в другую сторону. За ними идут солдаты, уверенные в своей безнаказанности и близком успехе. В тёмно-зелёной форме. Иные идут - грудь нараспашку, в исподних рубахах, либо вовсе без них, обнажённые по пояс. Многие в кожаных шортах. На широких ремнях фигуристые пряжки, без головных уборов. Им тоже жарко.
Под прикрытием танков идёт на нас эдакая самодовольная вольница, уверенная в своей силе и непобедимости. Когда до атакующих осталось не более двухсот метров, Савелий скомандовал: -"Огонь! Огонь по врагам нашей Родины!"
Антон давит на гашетку. Я, как второй номер, поддерживаю пулемётную ленту. И вдруг резкий оглушительный хлопок. Рвётся сталь кожуха и обнажается ствол, покорёженный взрывом. Антон и я видим, как, качнувшись назад, Савелий медленно оседает на дно окопа.
Голова в крови. Левая рука, сжимающая бинокль, откинута в сторону. Из раны на голове кровь стекает на землю. Антон и я цепенеем, видя рядом смерть нашего друга и боевого товарища. У пулемёта теперь нас двое. В голове лихорадочно бьётся мысль: "Что делать дальше?" Но она не успевает дозреть. В сорока метрах от нас новый танк с развевающимся штандартом. На броне - по пояс раздетые солдаты. Вместо брюк - шорты. Автоматы в руках. Самодовольно улыбающиеся лица.
Танк замер. И тут же дуло пушки озарилось ослепительной вспышкой. Гремит взрыв. Он разбрасывает и меня, и Антона в разные стороны. Жаркая волна прижимает к стенке окопа, а разрыв снаряда,прогремевшего на уровне моего плеча, отбрасывает меня назад. Комья земли бьют в лицо. Боль, будто бритвой чиркнуло, - в левом межреберье. Крутой горьковато-сладкий запах пороховых газов першит в горле и вызывает тошноту. Трудно дышать. Земля уходит из-под ног, увлекая меня вместе с собой в какую-то бешено вращающуюся воронку. На самом деле я падаю лицом вниз и теряю сознание.... На какие то считанные секунды. Очнувшись, вижу на дне окопа безжизненное тело Антона. Он в крови.
Земля под ним уже успела напитаться кровью.
- "Прощайте, мои дорогие, верные, боевые друзья. Простите меня, что я ещё жив". Кое-как найдя в себе силы, я сумел выкарабкаться из окопа, перевалиться через его бруствер. Затем чуть-чуть отполз в сторону и потерял сознание. Я не знаю в какую минуту и как оно вернулось ко мне. Быть может, его возвращение было связано с повторяющимися несколько раз окриками: -"Русиш! Русиш, ауфштейн! Ауфштейн!" Уверять вас, дорогой читатель, не стану.Но я открыл глаза и вижу: надо мной досужий немец. Штык винтовки упирается в грудь.
- Ауфштейн! - повторил он ещё раз более властно. Я кое-как поднялся на ноги. Под мышкой резанула острая боль. И первое, что я вижу: низину, перепаханную огнём и вместе с ней разбитую систему обороны, наших солдат с поднятыми руками. Немецкие автоматчики собирают их в группы. Группы разбросаны по всему полю.
Солнце село за пологую возвышенность, с которой началось немецкое наступление и вечерние тени целиком заполнили долину. Заканчивался первый день Курской битвы. К сожалению, закончившийся провалом и нашим поражением. А битва будет греметь ещё около месяца. Немцы вклинятся в нашу оборону. И пройдут ещё 30 километров, пока не получат удар ниже пояса и зубодробительный удар по зубам, но это будет через месяц. Сотни тысяч солдат нашей Армии в тот день попали в фашистский плен.
Я, естественно, не избежал этой участи. В двух тетрадях воспоминаний "Сорок дней в фашистском плену", коснулся темы фашистской неволи. Написано: 25.02.1987 года.