Не белый лебедь, но шипун чернявый
Свое гнездо от гада защищал,
А между тем властитель топкой дрягвы
Не только о яичнице вещал.
«В душе моей ползучей зреют мысли:
Насколько этот мир несправедлив.
Поэт слагает гимны царским птицам,
А аспидовых отпрысков забыл.
И чем мы хуже? Чем не грациозней?
Умом ли нас создатель обделил?
Не заслужили мы обидной прозы,
Ведь мы как вы и гнемся и шипим.
Да, мы парить по небу не горазды,
Но гнезда вьем по краю болотца,
И следует поспорить, правды ради, -
Птенец иль нага первенец яйца.
Как не крути – мы родственные души…»
Но гордый птах не думал отступать
(Он знал не понаслышке о ползучих,
Ему ли их повадки и не знать?):
«Не доверяю я змеиным клятвам -
О братстве шепчут – брызжут яд в лицо.
Но разве из змеиной яйцекладки
Хотя бы раз, да вывели птенцов?»
Гад возражать шипением пытался,
Но шипуну акцент его немил –
Ударил змея он по лобной части,
А бренные останки утопил.
Уж как потом кукушка голосила
И «славу» разносила по лесам:
«Из тридевятой шкуры лез насильник,
Да только без хвоста остался сам».
Мораль повествования обычна:
Подобие не может быть родством,
Как не рядятся гады в царство птичье -
Шипят они, конечно, о своем.