Меня сегодня ангел посетил, его я ждал, но он пришел внезапно. И грозно бросив тень на потолок, крылатый начертил иероглиф.
Зависла капля за окном, и кошки крик повис в пространстве. Горой Казбека изогнулся дым,остановив своё движенье к небу. Соседка, распахнув окно застыла, её губа замедлено ползла, как альпинист в снегах Килимаджаро. Ссоздав поток медовой тишины он расколол обманчивость движенья, и семь небес остановили бег, накрыв мой дом вуалью из тумана, тяжёлой словно горная гряда, и нежной, как прощание с любимой. Она, переливалась семицветьем, прозрачная как взгляд за небеса, невинная как смерть новорожденных, как неизбежность обретенья смысла, в бессмысленном хаОсе бытия.
Прогнулись стены, как пакет бумажный, кривые лики на косой струне, вдруг проступили в половицах старых. Раздался звук, он был скрипуч как нож, играющий Вивальди на бокале. Закрыв глаза, увидел я сквозь веки, они разлились ледяною каплей. Я ждал его приказ, но он молчал, его безглазый лик смотрел как солнце, он также равнодушен был как я, когда жука ботинком распинаю. Он холоден, и он же был горяч, его крыло как музыка органа, как интеграл, как пауза в стихе, и тень его в зеркальных отраженьях размножилась, как вороны над полем, возникшие в предчувствии победы. Его крыло невестина фата, ее поднять, окаменеть мгновенно. Он был беспол, но множество влагалищ и фаллосов, узорчатой резьбой, вдруг возникали поясом на чреслах и исчезали в черной пустоте.
Молчанье затянулось как покой, что не спешит, когда сухие губы уже не силах воздух целовать.
Я телом был, но тело было прахом, ненужным сором, брошенным листом, исписанным бессмысленною речью. Я был умом, но ум был пустотой, был паузой, провалом, промежутком разрушенным мостом меж нет и да. Я сердцем был, но сердце было пеплом, забытым эхом, брошенным меж скал.
На пальцах проступили знаки смерти, как чисел ряд стремящийся к нолю. По позвоночнику табун коней горячих ворвался и разбился как стекло, о центр непостижимой тишины.
Он начал речь но я его не слышал, лишь тяжкий звук как молот бил в висках и паузы металлом застывали. Они как капли, в черточку меж дат, стекали раскаленною тоскою. И плакал я, желая слышать свет, что звуком освещал собор блаженства, построенный из рёбер, сухожилий, слепых страстей, ошибок и обид. Я закричал, но крик мой был беззвучен, как веер черной жрицы Персефоны. Прошли века, а может быть мгновенья, мой крик застыл, пробив дыру в гортани, и сквозь неё струился красный воздух. Он оседал росою на губах. Солёный вкус, напомнил участь Лота.
Потом он вспыхнул и исчез, как стон на пике наслажденья. Мир ожил, музыкальною шарманкой он заиграл упитанный мотив. И дым, и кот, и альпинист соседки, вошли строкой в причудливый узор и потекли своей простой дорогой, за горизонт искусственных миров. А то, что мной когда то называлось, налило чай и село почитать.