Бледнели звёзды и с рассветом
Медвежий ковш почти угас,
а над задумчивым поэтом
не вился с рифмами Пегас.
Вчера работал плодотворно
и по любви с одной из муз,
но критик там увидел порно,
следы разврата и конфуз.
А где же, мол, любовь к отчизне,
к полям пшеницы и лугам?
Имей почтенье слова к тризне,
к страданью, адовым кругам;
любая дева тянет к бесам,
рок бытия неумолим,
а восхищаться можно лесом,
прекрасен беркут и налим;
ещё промышленность не встала,
от грозных санкций много слёз,
ещё плохой анализ кала
и не изжит туберкулёз!
К разгрому полному доехав,
ругал в крови гемоглобин,
и пошлость девичьих рельефов,
и грех межноговых глубин...
А с музой так легко писалось,
Ванюша видел: лепота, –
и всё исподнее снималось,
и не смущала нагота.
Иван потрогал чуб лохматый,
уразумев, что муз – не тронь,
и оставался конь крылатый,
пусть дюже творческий, но конь.
«Коню до лампочки Селена,
а я в стихах не коновал.
Он прилетит на запах сена!» –
и Ваня влез на сеновал.
Крестьянский двор стоял над Томью:
не забубённый, а простой.
Младой поэт, томясь истомью,
манил Пегаса на постой.
Хоть сено вроде навевало
наборы запахов хмельных,
но дарованью не давало
красивых рифм и слов шальных.
«Видать, у нас большая яма,
коняга чует близость дна.
Нужна приличная реклама
без рюмок водки и вина.
Заморский дух везде витает, –
в сердцах осклабился поэт. –
Овса Пегасу не хватает!»
И вдруг увидел силуэт...