День догорел. Свет медленно угас,
Кому-то пригрозив огнём закатным.
Грудь исцеляя светом благодатным
В церквях с иконы улыбался Спас
В вечернюю молитву. Колокольный
Звон отлетел. И в комнатной тиши
Лишь стук часов: хронометр настольный
Вел счёт минут и, кажется, спешил.
Он закурил. От напряженья тело
Ударила предательская дрожь.
Мозаика чудовищного дела:
Подлог, убийства, заговор и ложь
Сложилась полностью. Клубок хитросплетений
Разобран весь, все нитки сочтены.
Вдруг показалось, будто от стены
Заколыхались призрачные тени...
Одна - ребёнка? Ростом очень мал.
Ещё какая-то, и чуть ли не собаки.
Наверное, он просто задремал,
Но мозг его работал и для драки:
Ведь завтра - суд! подсчитывал пути:
Процесс стал делом жизни, полем боя.
И пёс замученный, собачью песню воя,
Рассказывал: "России не уйти
От гибели..." Напрасные движенья,
Что как в горячке совершала власть,
Уж не спасут. Кому Дано упасть,
Не устоит и в полном напряженьи:
Физическом и нравственном. Без сил,
Без помощи его оставят Боги.
Печальным голосом, но как-то черство,
Строго, его ребёнок что-то попросил,
И он очнулся...
Холод, мрак и вонь.
Стояла ночь. Луна светила фарой.
Он чуть привстал, опершись на ладонь:
"Проклятый век! Ты нам назначил карой
Чудовищный погибельный процесс
Развития змеиною спиралью.
Но платою безжалостный прогресс
Берет не то, не то, о чем нам врали!
Какие слёзы, только кровь и смерть!
В век дарвинов, в век бехтеревых, сербских,
Желанье прободеть земную твердь
В умах безжалостных, умах безбожных, дерзких -
Идея фикс...
...Было не заснуть.
Он сел на нары. Сердце в спазме сжалось,
Когда пришли. И в свой последний путь
Любовь и ненависть, презрение и жалость
Он нес с собой. Восток уже вставал.
Хотелось жить, но что её осталось!
Тюремный двор ступенями в подвал
Спускался в ад. Душевная усталость
Сужала зрение. И нес подземный ход
В небытие невидимой рекою.
"Тот, кто изведал горечь мёртвых вод,
Уйдёт в страну забвенья и покоя.
Не удивят уже души его
Ни шум листвы, ни роща золотая,
Ни первый снег" - так, жизнь свою листая,
Он шёл во тьму, не видя ничего.
Включился свет. На улице стучал
Мотор, чтоб скрыть мистерию под сводом.
Мешок подвальный мертвенно молчал,
Но партитуру смерти - по разводам,
По брызгам крови он читал с листа -
Как волокли, душили, добивали.
Убитые - отпавшая листва,
В его мозгу как будто оживали:
Он видел их - не битую стену;
Он слышал их не в строчке протокола.
И вдруг как будто сняло пелену:
"Уж коли мне по рикошетным сколам
Умом растерянным, смятенным прочитать
Последние мгновения возможно,
Не наложить молчания печать
На наши души палачам безбожным.
Душа бессмертная. Её им не разъять!"
Он даже вздрогнул. Низкий свод подвала
Как бы раздвинулся. Ещё он мог стоять...
И благородное чело его сияло:
Он возвратился, чтобы уходить
Уже спокойным: сердцем, взглядом, жестом.
И показалось вдруг, что в это место
Пришел не умирать, а обвинить!
И выстрел был предтечею суда!
Ему казалось шёл, когда он падал,
Но он и вправду вырвался из ада,
И счас душой спокойной шёл туда,
Где истина свободна и награды
Себе не требует, где бесполезно лгать!
Вставал рассвет. Он шёл его встречать.