Я не отказываюсь от слов
ранее сказанных. Ведь они
замещают отсутствие снов
отражением моей же тоски.
Дневной свет, словно лейкома,
укрывает от глаз звездное изобилие.
Без ночного неба я будто бы в коме
с ощущением оптического насилия.
Ведь в ночи все прекрасно,
в ней есть истинное звучание
вечной музыки, которая даст нам
шанс вырваться из молчания.
В темноте осязаемо прошлое:
память из образов делает фотографии,
иногда пуританские, иногда пошлые,
но всегда присуще им самоправие.
На тех фото огромный груз
отдалившихся, но еще не отмерших
воспоминаний, взгляды острые муз,
толкать на любовь умевших.
Их глаза своим лезвием в силах
были пронзить всякое рацио.
Они были больше целого мира,
они заглушали любые овации.
Как солнце сплавится за горизонт,
то хочется думать, что это навеки,
что не прервется лучами направленность нот,
что во тьме останутся все швы и прорехи.
Тьма есть отсутствие света -
значит, свет есть отсутствие тьмы.
Разница в том, что быть раздетым
ночью не стыдно: она сама оголяет черты.
В ночи все естественно, в ней
нет нужды прибегать к лицедейству,
ведь искренность наших теней
исключает возможность для фарисейства.
Ночью можно укрыться от
людских толп и дневной суеты.
Можно обдумать свой следующий поворот,
созерцая остатки окружающей красоты.
Можно выкурить крепкую сигарету
и послушать игру друзей на гитаре,
и допустить, что для желаемого ответа
не все еще шансы, как казалось, пропали.
И, увидев союз двух влюбленных, кои
не оставили твой взор без участия,
не отплевываться от оных: попробовать стоит
пожить не своим, так хотя бы чужим счастьем.
Горьковский парк с его аллеями
как пристанище для разного рода
фраз и раздумий, что столь рьяно лелеяли
представители юности, превознося свободу.
Но даже красота этого места
в ночи становится много глубже.
Ночь не дает пространству стать пресным,
словно эстетике составляя службу.
Ночь повсюду: в рождении, в увядании,
в динамике, в статике, в корде и в узде.
В общем-то, ночь действует в назидание,
по причине того, что она везде.
И не важны выражения лиц, движения
черт их, живость мимики, и, уж поверьте,
тьма скроет пепел всякого самосожжения
и поглотит любые облики смерти.
Пусть смерть застилает глаза
расчетом своим, что всегда точен,
взмах ее костяной кисти, в коей коса,
куда менее страшен, если ты сателлит ночи.