От автора
Сюжет взят из переписки немецкого солдата Гриута Кильце с его другом Кларом Осфальдом во время второй мировой войны. Некоторые из слов или текстов я перевести не сумел в связи со стёртостью слов или ужасным подчерком автора писем, а так же повреждением писем. В настоящем времени данные письма переданы в руки Посольства Германии в России и их судьба неизвестна. За подлинность происходящего в тексте писем я ответственности не несу. В рассказе изменена пунктуация. Письма были найдены в окрестностях острова Утриш. Перевод на русский длился с 14. 03. 2007 по 18. 09. 2012 годы.
Курсивом обозначены переведенные письма. Обычным шрифтом мое личное мнение о происходящем. Фамилии и имена героев моего мнения выдуманы. Любое совпадение с действительностью является случайностью. Хронология восстановлена из источников Московского музея истории Великой Отечественной войны, а так же из рассказов ветеранов и исследованием археологических находок.
Друг ни разу в жизни не предаст
И пронесет слова через года:
«Трус умирает много раз.
Герой не умирает никогда!»
1) 3. 09. 1939 год Истен
Дорогой мой друг. Прошло ровно три дня с того момента, как в наш родной Данцинг прибыл «Шлезвиг». Пожалуйста послушай. Все были просто в восторге от того, как этот бронированный монстр под наши восторженные крики показывал всем своим видом мощь всей нашей армии.
Кстати, я прохожу службу в стрелковом полку. Моё воинское звание – рядовой. Мой командир, штабс-ефрейтор Гюльцер, говорит, что мы скоро будем вести наступление. Пока не знаю, зачем мне это всё, но ты знаешь, мой дорогой друг, это ужасно интересно.
Мы выросли с тобой в маленькой деревне и всегда мечтали увидеть город, попутешествовать по разным странам. Не знаю в каком ты месте, в какой части ты служишь, поэтому буду просто писать тебе в Данцинг твоей матери. И вот теперь, наконец-то, Клар, я сумею попутешествовать по миру.
А помнишь, как в 30-е годы, когда нам было по 9 лет, мы мечтали, чтобы наша Германия скорее вышла из кризиса. Теперь у нас с тобой есть все шансы изменить мир. Штабс-ефрейтор Гюльце говорит, что если мы любим нашу страну, то мы не только можем сделать её сильнее, но и сделаться сильнее сами. Там, за горизонтом, нас ждет слава, богатства и чудеса, которые, Клар, мы с тобой вообще никогда не видели и даже не знали о их существовании.
Как ты там, мне очень интересно. Жаль, что моя Дина не поёт мне своим сладким голосом ночью, не гладит по голове, не укутывает с головой в одеяло. В нашей казарме вообще нет фройлин, что делает этот мир мрачнее и грустнее. Зато здесь кормят, Клар. Очень много вкусной новой еды. Ты же знаешь, помнишь, как нам с тобой в детстве этого не хватало. Будь уверен, мой друг, что теперь всё измениться.
Буду рад новостям. Твой Г. К.
2) 6. 09 Краков
Дорогой мой друг, Клар. Я уже третий день как на войне. Ты не представляешь, что изменилось за эти 3 дня. И ни за что не поверишь. Перед всем нашим {lufirsten} выступил сам Гитлер. Он сказал нам, чтобы мы верили в себя. Я думал, что он выше, сильнее. Я вообще представлял его другим. Фельдфебель Грюнте сказал нам, что Гитлер – это самый умный гражданин Германии. И он приведет нас к победе.
Может ты не в курсе, Клар, но за эти три дня мы с ротой следили за евреями. Нам сказали собирать их на площади Хаффен, которую мы огородили колючкой, и заставили их копать ямы и траншеи. Я там встретил фройлин Еву, которая меня просто потрясла до глубины души. Красивая. Совершенно голубые как наше {Sursea} глаза, красивые как наш лес волосы и розовые как закат губы. Клар, я влюбился. Я думал, что после того, как они поработают, в конце рабочего дня, я сам лично отведу её домой. Клар, я ждал весь вечер, а потом всю ночь, но мне сказали, что её увезли в Германию. Я очень был разочарован, Клар. Надеюсь, что через год или полтора я всё-таки её увижу. Я очень хочу обнять её и почувствовать этот прекрасный запах Евы.
Еще много, что произошло, как говорит наш фельдфебель Грюнте, нам объявили войну часть Африки, Франция и Англия. Хорошо, хорошо, что Советский Союз не вмешивается в войну. А мы всего лишь объединяем Европу. Наши люфтваффе сбили несколько десятков английских самолетов, бомбардировщиков и наблюдателей. Ты не поверишь, Клар, я так рад за наших ребят. Америка и Япония сказали, что не будут вмешиваться в наши дела. Вместе с Австрийцами и Итальянцами (скажу, что слишком привередливые и озабоченные люди) захватывали населенные пункты. Польша сдалась за 4 дня. Слышал, наверное, о шести знаменных выстрела Польши. Это, Клар, когда мы вошли в Польшу, воинские их формирования выстрелил каждый по одному разу из гаубиц в знак того, что они как бы пытаются сопротивляться. У них настолько обессиленная и ничтожная армия, что и воевать то не с кем.
Не знаю правда или нет, но капитан Рицман рассказывал, как Австрийцы и Итальянцы грабили магазины, ломали станки, насиловали женщин. Женщины тут не красивые, поэтому эти люди или очень долго не видели женщин, или совершенно в них не разбираются. Наши тоже с роты солдаты нашли себе тут девушек и {calcen} с ними в их же домах и квартирах. Они их кормят, у них есть чистая мягкая постель. Клар, как мне не хватает моей душистой кровати. Помнишь, как наши родители приезжали в домик возле {Sursea} и накладывали в наши кровати вкусную ароматную траву. Как сладко в ней спалось. Мне сейчас очень не хватает этого. Приходится всей ротой спать в каком-то заброшенном замке, а точнее отбитом, на твердых каменных кроватях и стелить под себя пальто и каску. С оружием мы вообще не расстаёмся. Наш комендант говорит, что если мы потеряем оружие, то мы не только можем умереть от рук врага, но и умереть от рук своих. Потому что, мой друг, потерять друга – это беда, а потерять оружие – это катастрофа.
Мне очень хочется увидеть тебя.
Пишу, потому что есть маленький перерыв. Наш комендант говорит, что впереди еще Франция, Словакия и весь мир. Мы с лёгкостью достигнем этого через год. Не знаю, как ты, а мне почему-то не хочется никого убивать, поэтому во время боя я иду всегда сзади. Нет, друг, я не трус, но за каждым человеком есть своя жизнь. И у меня складывается впечатление, что за их жизнь отвечаю именно я. Отнять я жизнь сумею всегда, а вот вернуть её у меня не получится никогда. Ах, если бы со мной рядом была Ева, то она бы что-нибудь придумала. А пока мне грустно.
Вчера, Клар, я во второй раз в жизни был с фройлин. Знаешь, Клар, я так много потерял в этой жизни. И запутался. Я не знаю даже адрес Евы, но люблю её безумно. А та фройлин, которая мне предложила поесть и мягкую постель… Клар, я её даже не поблагодарил. Ночью кто-то закинул гранату в наше {Streuse}, а когда я проснулся, то увидел её лежащей мертвой на полу возле входа. Такая красивая и добрая, я даже не поблагодарил её. Не поблагодарил, ты же понимаешь. Ведь наши матери дружили и дружат. Мы же с тобой всё делали вместе. И друг друга всегда благодарили. А её я поблагодарить не успел. Все, мой дорогой друг. Мне нужно срочно уходить. Еще очень много хочется рассказать. В следующий раз. В следующий раз.
P.S. Если вдруг окажешься дома, то передавай нашим матерям привет. Береги себя.
Советский союз. 1942 год.
Редкие лучи солнца, пробивающиеся сквозь тучи, не вселяли надежду на хорошую погоду. Грязь на дорогах, разбитые деревянные дома, попрошайки на улицах населенных пунктов всем своим видом показывали моральный упадок городов и деревень.
Старший лейтенант Сводников шел по пропахшим после уборки урожая дымом улицам в тяжелых кирзовых сапогах с налипшей на них грязью, о чем-то разговаривая самим с собой. Наплечная сумка давила на погон и оттого после ранения оно болело еще сильнее. До блеска начищенный фурс на ремне покрылся росой. Фуражка с милицейской кокардой едва держалась на месте.
Где-то тут тетя Саша заметила человека, который говорил на не понятном ей иностранном языке. Подойдя к покосившейся ветхой деревянной избе, Алексей Сводников приоткрыл с трудом скрипучую калитку. За избой залаяла собака, выбежав навстречу. Алексей увидел изможденное голодное создание, которого до последней капли верности пыталась защитить дом. Животное явно было чем-то напугано, поэтому заметив сотрудника милиции, признав, видимо, за своего, подбежала к нему и заскулила, глядя в глаза. Старший лейтенант Сводников достал из наплечной сумки кусок хлеба, аккуратно завернутый в газетный лист, протянул его псу. Пёс радостно завилял хвостом и, как будто благодаря, задом отошел к сеням. Алексей взобрался на крыльцо, постучал в дверь.
- Хто там? – в сенях раздался хриплый голос тети Саши. – Если по счёт огороду, то я ничё не продаю. Самой жрать нечё.
Тетя Саша открыла дверь в сени. Коричневое драповое пальто, свисающее чуть ли не до пяток, пахло дымом и сеном. Промасленные седые волосы пожилой женщины были убраны сзади гребешком. В руках она держала кочергу.
- Здравствуйте, тётя Саша. – Алексей протянул ей бумагу. – Я по поводу вашего иностранца. Вот Ваше заявление и показания.
- Чёрт тебя принес в такую рань. – Тётя Саша кивнула ко входу, приглашая старшего лейтенанта войти в дом. – Вот тебе заняться то нечем. Я ужо тебя невесть во что представила. Того и гляди, дождешься. Зашибу нерадя кочергой. Входи давай. Чё на пороге топчешься?
Войдя в дом, Алексей увидел, что в избе прибрано. Кровать посреди комнатки аккуратно застелена покрывалом. На подушках красовалось ручное кружево, а сверху прикрыто тюлем. На окнах стояли давно не видевшие влаги, почти засохшие цветы. Лишь на столе стоял вполне приличная Герань.
- Давайте присядем, Александра Степановна, - Предложил было Алексей. – Где Вы видели иностранца?
- Если ты думаешь, что я тебя чем-то угощать буду, то кукишь тебе по всей морде. – Тетя Саша явно была не настроена на разговор. – У мене самой жрать нечё.
- Я Вас понял. Вы мне лучше скажите, куда человек-то тот ушел?
- А я почем знаю?!! – Александра достала фотоальбом, долго там что-то искала, затем поднесла Алексею. – Вон, смотри. Зойка, что на набережной живет. Она с ним общалась. Раненный он был, хромой. А на лице кровь. Говорил не по-нашенски. Его Зойка забрала и увела куда-то. Куда? Не знаю. И знать не хочу. Только велела не говорить ни кому. А я ж эти иностранцам ух, как не доверяю. Фашисты они все. И сволочи.
- Нельзя так, Александра Степановна. Нам в войне ведь иностранцы помогают. Все, кто за пределами Союза.- Алексей достал лист бумаги, лизнул грифель карандаша и что-то стал усердно записывать.
- Да поди-ка их, разбери. Враг он, али друг он. Он мне картошку не сажал, цветов не дарил, огород не пахал. Чё я ему доверять-то должна???!!!
- Может Вы и правы, тетя Саша,- Алексей доверительно кивнул. – Значит, говорите у Зойки? А фамилия у неё есть.
- Ясный свет, есть. Холомина она. – Как мужа на фронт отправила год назад, так и подбирает всех, у кого в штанах бугры да захолустья.
- Вы, тётя Саша, в кого такая вредная то пошли? – Алексей засмущался. – Что Вас в людях-то так не устраивает?
- Да все меня устраивает. Просто не доверяю я никому. Может поэтому живая еще! – Старушка подошла к окну и жалобно посмотрела куда-то. – И тебе советую. Доверишься кому – так тебя и линчуют. А ты и не заметишь. Вон, как деда моего. Поверил он итальяшке. В госпиталь его довез, а тот возьми, да и гранату в госпитале то и взорвал. Нет, спасибо. Я уж как-то поживу так.
Старушка стала отходить в сторону кухни. Алексей заметил, как блеснула слеза на щеке старушки, застряв в морщинистом лице. Он тихонько встал со стула, отложив бумагу в сумку. Направился к выходу.
- Спасибо, тетя Саша, за помощь.
- Да был бы толк, милок, - старушка не поворачиваясь к Алексею ушла в кухню. – Будешь уходить – прикрой дверь в сенях.
3) 10 июня 1940 год Дания
Здравствуй, мой дорогой Клар. Много времени минуло с моего последнего письма тебе. Я все еще верю, что ты жив. Друг, как же стало тяжело. Я – патриот своей страны. Но в каждом бою я понимаю, что что-то происходит не так или не там. Может я даже что-то не так делаю. Зачем мне все это? Я в Дании. Я уже прошагал большую часть Европы. С винтовкой за плечами. Унтершарфюрер (СС) Гельтсманн говорит нам, что есть только одна настоящая нация – арийская. Они там все как один – беловолосые, голубоглазые, накаченные. Я русый. Боюсь, что нас тут всех используют, как средство достижения их целей.
Нет, Клар, не давай моим мыслям погубить во мне патриота. Я горд за Германию. Кстати, помнишь, мы в детстве мечтали поесть горячего сыра? Клар, мы захватили Датчан, которые на заводе изготавливали сыр и молоко. Они, кстати, из Швейцарии. Мы как раз выдвигаемся туда. Итак, сыр. О! Клар! Лучше сыра не бывает на земле. Затяни ремень потуже. {Zinger fort} был так далек от меня, но, тем не менее, я его попробовал. После взятия дома правительства и молочного завода, капитан Рицман, устроил веселье в нашей штаб-квартире. Мы веселились всю ночь. Были танцы. Слушали {Hereford}, кричали Hail Hitler, а потом, Клар, забрались ночью с фельдфебелем Грюнте в ювелирный магазин. Я взял себе кольцо, как у фрау Ганне. Помнишь, как она преподавала нам математику?! Весь класс в неё был влюблен. Когда вернусь, обязательно подарю его Дине.
Так, теперь о службе. Не одни мы пытаемся поделить господство. Советский союз в ноябре 1939 года напал на Финляндию, поэтому им перешла часть земель и маленький клочок воды. Советский союз ведёт себя нагло и агрессивно. Еще раз напомню, что нас это не касается, пока. Хотя, Клар, ходят слухи о том, что советские солдаты – не люди. Они злостные и агрессивные. И вообще они не похожи на людей. И самое обидное, что Варшаву мы разделили вместе с ними. Как кусочек пирога, что пекла твоя мать, Клар.
Капитан Рицман говорит, что в начале мая мы увидим Париж. И может даже не умрём. Но… обер-ефрейтор Вальцман сказал, что во Франции много красивых женщин, которые увидев нас, просто сами набросятся нам на шею. Елисейские Поля. Я всегда хотел начать путешествие по миру именно отсюда. Говорят, что во Франции есть большая галерея с картинами, которая стоит целое состояние. Обер-лейтенант Приц как-то сказал, что жизнь не стоит ни гроша, если в ней нет искусства. Он забирает все картины и зеркала с мест наших боев. Не знаю, зачем они ему нужны, зеркала, но он знает в них толк. В каждой штаб квартире он оставляет их десятками и выставляет охрану.
Я уже постепенно начинаю ненавидеть евреев. С виду такие все добрые, а только отвернешься, как сразу нож в спину вонзят. Недавно целую деревню брали, так заставили их копать яму около 15 метров в ширину и 50 метров в длину. Потом Штальгель объявил обед, они стали выходить из траншеи, как раздалась очередь из автоматов. Их всех расстреляли. А тех, кто был еще жив, вместе с остальными зарывали техникой. Просто. Без причины.
Все. Завтра рано утром в наступление. Устал. Будь жив, Клар.
4) 24 июня 1940 год Виши Франция
Привет, Клар. Сижу в кабинете обер-фюрера Глинта, пью кофе с французскими булками. Приятное ощущение. Как дома. Наша часть с лёгкостью дошла до Франции, так, что теперь французы гладят нам брюки и готовят еду.
Ходил недавно с Мильцманом в местное кафе. Тут коллаборационистский режим. Во всем городе. Мы повеселились. А когда официант пришел просить счет, я ему дал пинка и сказал, чтобы он шел к бабушке. Мне сегодня немного стыдно, но извиняться я не стану. Моё жалование проделало дыру в карманах. Фройлин Ева написала мне письмо. Мне его передал штабс-офицер (к сожалению не помню, как его зовут). Сказал, что он прибыл из Румынии. Их собрали в лагере, где они сейчас живут.
Итальянцы и австрийцы занимаются сбором информации и организуют посты охраны. SS-группы не признают воинских званий и должностей. У них свои организации. Много наших ушли к ним в отряды. Особые привилегии.
Я забыл тебе сказать, что я взял пленного офицера поляка. За это мне дали выходной день и представили к награде Вермахта. Я чувствую, Клар, что мы тут долго не задержимся. И ты письма не пишешь. Мне совершенно неизвестна твоя судьба. И я пишу редко.
Если все же прочтешь письмо, то передавай здоровья матери.
Твой верный друг.
Советский Союз 1942 год
Алексей Сводников дошел до узкой улицы, на которой стояло восемь дворов. Только дома, не обнесенные забором, старые вершники, покосившиеся крыши. Среди этих серых домов, отличался один. Резной дом ручной работы со стальными ставнями и узорами на них. На трубе красовался флюгер в форме корабля с расправленным парусом. Наличники были окрашены разными цветами. Белые деревянные узоры торчали из под козырька крыши.
После дождя парило. Было душно. Алексей поднялся на крыльцо резного дома, постучал в стальную дверь.
- Зоя Холомина здесь проживает? – Алексей прислушался. – Нужно поговорить. Очень важно.
Дверь открыл маленького роста коренастый седой дед в безрукавке из овечьей шкуры.
- Что хотел, православный? – спросил дед. – Давненько к нам стражники не заглядывали.
- Мне нужна Зоя Холомина. – Ответил милиционер.
- Я отец её, - дед протянул руку, - Афанасий меня звать. Кузнец я местный. Дочь в лес ушла по грибы. – Старик осмотрел на Алексея, подозрительно поморщившись. – Ты в дом заходи, уж подойти должна скоро. Могу самогона пиалу налить.
Алексей охотно вошел в дом. Бревенчатые стены с коваными образами в бронзовых рамках украшали зал. Печь посреди дома расписана хной и суриком. Три кровати по углам дома были разобраны.
- А почему кровати три? – спросил Алексей деда. – Вроде вдовец ты, дед Афанасий. Да и дочь у тебя не замужем.
- Откуда так осведомлен?- Афанасий снова оглядел милиционера с ног до головы. – Чай, полицай ты? Или на Безопасность работаешь? Да только скрывать мне нечего. Если что только самогон я варю на всю деревню. Да только в военное время я на закон-то плевать хотел. – Дед насупился и суровым голосом стал напирать на Алексея. – Я кую хорошее оружие. В леса оно уходит. А моими заборами дома культуры ограждены! Я тебе ничего и не скажу, даже если пытать будешь. У тебя здоровья не хватит…
- Тихо… Тихо, дед Афанасий… - пытался успокоить его Алексей. – Я тут участковый местный. Пришел просто вот ознакомиться с вами. Кто чем живет разузнать. Вот и хожу, интересуюсь. А то, что ты кузнец от бога, так это я знаю. Слухи ходят.
- И о чем же слухи?
- Да, вот, говорят, дочь твоя иностранца в дом привела.
- Ну, привела. Да только свой он. – Дед отошел к окну, посмотрел в сторону леса. Тяжело вздохнул. – Помогает мне тут по хозяйству. Раненный он был. Партизанам нашим попался. Молчал. Немой, видать. Да только не понимает он по-нашему, или глухой он. Один Бог ведает. Молчит. Вот партизаны мне его за пять литров в помощники и отдали. Толку, говорят, от него никакого. Сначала думали сын Томки-погорелицы, у ней как раз сын пропал. Немцы приходили, её и мужа застрелили, Маньку нерадивым делом на хате попортили, да так всех в доме и сожгли. Только Димки не было с ними. А когда он пришел, да дом свой, родных-то увидал, так и набросился на чертей этих. Они его и повязали. Думали, может с плена сбежал.
- А документы или вещи у него при себе были какие? – Алексей заинтересовано наблюдал за Афанасием. – Может партизаны что передавали?
- Не. Они его из болота вытащили, в чем мать родила. Обгорелый он был. Молчал. Глаза большие, страшный как черт. Сумка на плечах была. Пустая. Хотя… даже если и было что, то кто ж их теперь найдет. Партизаны ж это. Ни свой, ни чужой не знают, где они сейчас. А дочка смекнула, что да как. Она ж у меня курсы ветеринарные закончила. Вот и попрактиковалась на живом. – Дед улыбнулся. – Не помер – значит сгодится.
- А как же вы общаетесь? – спросил Алексей.
- Дык… так и общаемся. Жестами. Намеками. Обучаю его потихоньку. А он все пишет чего-то. Да мне не показывает. Сумку все время с собой носит.
- Я могу, дед Афанасий, у тебя дождаться Зою? Заодно и познакомимся.
- Отчего ж нельзя то??? – дед радостно подошел к Алексею. Обнял. – Я гостю всегда рад! Чаю. Или чего покрепче???
5) 25 ноября 1940 год Словакия
Клар. Радостная новость. Вся Европа в наших руках. Я был ранен не напрасно. Нога зажила быстро. Наши врачи творят чудеса. Если бы я раньше знал, какой ценой, Клар. Я содрогнулся. Но капитан Рицман пояснил мне, что это необходимо для того, чтобы солдаты и офицеры нашей армии могли жить. Расскажу в подробностях.
В октябре мы остановились у {Laksper} в Румынии. Нашего обер-ефрейтора Гитманн ранило в живот. В центре {Laksper} было огромное здание похожее на церковь или дворец. Там держали штаб румынские, итальянские и словакские подразделения. Подвал был оборудован под медицинскую лабораторию. Мы принесли Гитманна в подвал. На нижнем этаже подвала были пленные. Изувеченные. В кромешной темноте, сырости, почти без воздуха. Врач Харсвер объяснил нам, что специально держит их там, потому что испытывает на пленных свои лекарства, которые изобретают в лаборатории. Эту лабораторию сделали своими руками Харсвер и Карл Вернет. Но доктора Вернета перевели в Рейхстаг, поэтому тут командует Харсвер.
Клар. Я присутствовал при операции. Обессиленного пленного поляка, который еле держался на ногах из-за недостатка кислорода в подвале, морфием усыпили в кабинете. Хасвер отрезал ногу ему, залил какой-то желто-зеленой жидкостью и поставил ногу ему обратно. Поляк проснулся, стал кричать от боли. Хасвер его привязал ремнями к кровати и продолжил резать. Он вскрыл его живот, открыл желудок и засыпал внутрь коричневый порошок. А когда поляк потерял сознание, Хасвер его привел в чувство и смотрел, как тот корчится от боли. И так он возвращал ему сознание девять раз. Девять! Клар!
Моему другу Кильхеру стало плохо, и он упал без сознания. А мне было очень интересно! Сам не понимаю, что со мной происходило, но это зрелище нравилось. Какая-то искра безумия промелькнула в тот день у меня. Чтобы ночью забыться, я с Гитманном в госпитале выпил бутылку местного шнапса. До трех часов не мог уснуть.
Дописываю тебе с утра, Клар. Фельдъегерь скоро уходит. Нужно успеть передать письмо. Гитманн на ногах и в строю. Не понимаю, что творится. Сказали, что Карл Вернет изобрел новое лекарство, которое поднимает даже мертвых. Гитманн странно выглядит, но улыбается.
Надеюсь, ты все еще жив, друг.
P. S. Мы скоро наступаем на север.
6) 17 апреля 1941 год ОСИ
Клар, давно не писал. При наступлении в Болгарии в марте. Меня взрывом отбросило в окоп. Как это произошло, я не помню и не знаю. Зато я помню другое.
Я открыл глаза. В воздухе пахло горящими деревьями. Небо было серое и тусклое. Через тучи были видны лучи солнца. Я услышал где-то справа приятный женский голос. Незнакомый мне язык. Я хотел передернуть свой МР, но руки и ноги меня не слушались. Чья-то рука схватила меня и потянула по земле вниз. Я не видел лица. Только слышал, как везде взрывались наши боеприпасы. Я ни за что не перепутаю звуки наших снарядов. Они всегда находят свои цели. И при взрыве как будто говорят: «Фюрррррер!!!».
Не знаю, сколько я пролежал, но когда открыл глаза, то все было белое. Над собой я увидел красивое женское лицо в белой повязке и красном берете. Её звали Марлин. Она медицинская сестра, которая вынесла меня после взрыва. Я едва слышал, с трудом говорил и, конечно, не понимал её языка. Оказалось, что я в полевом госпитале в Болгарии.
Позже я узнал, что многие из моего взвода погибли. Командование не стало подбирать трупы наших солдат. Их подобрали SS. Мне рассказали, что они просто ехали по трупам, собирали оружие, документы и личные вещи, но не солдат. Они ехали по трупам. Мне каким-то чудом и благодаря Марлин удалось выжить в этом безразличном аду.
В их госпитале был врач, которого звали Макс. Клар. Он пытался меня убить, ввести через укол по моим венам бензин. Я убил его. Задушил простыней. Сбежал через окно в палатке, которая служила пациентам палатой.
Теперь я не знаю, где наши, где чья сторона. Не могу вернуться в своё подразделение, потому что не знаю, где оно. Мне сказали, что где-то в сорока километрах находится штаб ОСИ.
Я устал. В лесу.
P.S. Клар, я добрался до 2 танкового корпуса. Мне сказали, что отправят меня в мое подразделение. Это где-то возле Украины. Прости, что письмо помято. Уже пытался бросить всё в лесу. Но тут везде разведка Вермахта, которые участвовали в оккупации Греции. Формируют неподалеку часть. Спасли мне жизнь. Но сначала хотели застрелить.
P.P.S. Клар, после ранения стало труднее говорить. Стал хуже слышать. Надеюсь, что ты еще жив.
Твой друг.
7) 22 сентября 1941 года 34 км от Киева высота 217
Клар. Я не понимаю, что произошло. В июне 1941 года мы напали на территорию Советского Союза. Это жестокие малообразованные люди. Варвары. Но как категорически они сопротивляются. Когда входили в Украину вместе с Румынскими войсками, не смогли взять их укрытие, которое мы между собой прозвали «Замок дьявола». Девять взводов румын и наших погибли спустя три часа. Как это произошло, до сих пор никто не может понять. Меня спасло только то, что я был во втором эшелоне. В самом тылу, потому что еще не отошел после ранения. Меня должны были направить на Север через Финляндию. Финны охотно вступили в союз с Германией, желая получить назад свои земли, отобранные советами на Зимней войне. Но я был ранен и переведен в тыл. После этого вступил в ряды шестого отряда Зигмунда Рейха.
Остановились в какой-то деревне, где нет дорог, нет электричества. Местный староста Потап собрал всю деревню у клуба. Деревенские бабы и пара молодых мальчишек. Восемь стариков, двое из которых вообще сами не ходят.
Староста Потап выделил нам свой дом для ночлега. Встретили, как родных. Видимо, Клар, они тоже не хотят быть под гнетом Советского Союза, хотя сами являются гражданами Союза. Вечером того же дня, в клубе были танцы под гармонь, пили самогон, ели вареную картошку, лапали местных доярок. Я улыбаюсь.
Ночью сгорело три дома, где остановилась наша рота. Штабс-офицер Гильман собрал всю деревню, спрашивал, кто сжег солдат. Но все молчали. После этого он вывел из толпы 3 молодые бабы, три старушки и молодого мальчика, закрыл их в дом для коров («коровник» – пытается писать по-русски). Что-то сказал старосте деревни, после чего он стал уговаривать людей признаться, но никто не признался.
Гильман приказал мне поджечь сарай. Я?! Заживо сжечь людей?! Да еще и женщин и детей?! Но и отказаться я не мог, Клар. Может быть ты простишь меня. Дрожащими, как огонь на свече, руками я приготовился было сжечь дом, но…
Один мужчина в толпе сказал, как мне потом перевел Генрих, что ночью приходили партизаны, ушли в лес. Они искали Потапа, но Потап прятался в подвале клуба.
На следующее утро Генрих рассказал, что этого мужчину расстрелял лично Гильман за то, что он предал своих солдат. Когда мы стали уходить из деревни, Гильман застрелил Потапа. На глазах у местных жителей. Но перед этим сказал великолепную фразу: «Кто не умеет защищать, тот защититься не сумеет». Только сейчас я начинаю понимать смысл этих слов. Если не хочешь защищать тех, кто тебе дорог, то не сможешь защитить своих людей. Гильман жестокий человек, но у него есть одна черта, не свойственная на войне – это справедливость.
Завтра уходим дальше. Стал вести дневник. Записываю свои ощущения. Перестал смеяться. Голос не восстановился. Ужасно болит нога.
Надеюсь, ты все еще жив. Твой Г. К.
8) Не понимаю, какой октябрь 1941 . Где-то.
Клар, возможно, пишу последнее письмо в жизни. Я потерял счет времени, потерял ориентацию в пространстве. Советские солдаты восемь раз заставляли нас быть мертвыми. Нет уже сил, нет желания, нет патронов, нет шансов. Это какие-то идиоты, зомби, сволочи, животные, которые превращают всё вокруг себя в ад. Самый настоящий горящий ад. Мы, уже где-то больше недели стоим на одном месте. {Gauftenstundert} (примерно переводиться как резкое ругательное слово), эти грязные, голодные свиньи никак не могут сдохнуть. Клар. Я не ел два дня и уже теряю сознание. Они не ели больше недели, им некуда отступать, нет припасов, нет оружия, но они убивают нас. Один их солдат за два часа уничтожил полтора наших взвода. А их там осталось не больше двух десятков.
О чем они думают? Генрих говорит, что их сила от сатаны. Они жестокие хладнокровные нелюди. Генрих герой. Он под обстрелом сумел выбить два укрепления в земле, и мы сумели продвинуться на несколько чертовых шагов вперед. За эти девять дней мы потеряли солдат больше, чем во всей Европе за этот же срок. Это какой-то идиотизм (правильнее Кретинизм). За что они борются? Что ими движет? Мне этого не понять. И не хочу понимать. Я устал. Хочется поскорее умереть. Схожу с ума. Если что, Клар, прости меня и живи! Г. К.
9) 2 ноября 1941 года. Близ Ростова-на-Дону.
(Письмо восстановлено с трудом, так как вымокло и размылось. Примерный перевод от Автора.)
Ночь осенью в этой сырой палатке выдалась трудной. Гриут стоял в секрете, прислушиваясь к каждому шороху в кустах и деревьях. На удивление яркая и безоблачная ночь. Звезды тусклым светом, вторя полной луне, лениво освещали поляну. Из палатки, которая была замаскирована под пейзаж, выходить было нельзя. Шевелиться тоже не очень хотелось. От одной позы ныли ноги и руки.
Гриут втянул к себе автомат. Хотелось спать, согреться и оказаться где-нибудь в теплом доме подальше от этого места. Занудный мороз кусал за нос и за щеки. Земля промерзла. Гриут начал потихоньку засыпать, незаметно закрывались глаза.
Спустя минуту, сзади за укрытием послышались чьи-то шаги. Сон как пуля умчался в неизвестность. Мужчина прислушался.
- Спишь, солдат??!!! – сзади Гриут узнал голос штабс-офицера Гильмана. – Кругом партизаны. Даже не вздумай.
Гриут хотел объяснить, что не спит, но знал, что офицер его проверяет. Стоит пошевелиться или подать звук, он будет наказан или расстрелян.
- Можешь вставать, солдат. – Гильман ногой ткнул по спине Гриута. – Уже светлеет. Нам нужно собираться. Впереди Ростов – гордость советского народа. А там, непременно, на Кавказ.
Гриут привстал. Гильман смотрел на него суровым взглядом.
- Знаешь, солдат, почему так важно взять Кавказ?
- Никак нет! – шепотом произнес Гриут.
- Да потому что на Кавказе – богатое зарождение нефти и газа. – Офицер пальцем ткнул в каску солдата. – Чтобы мы смогли перенести туда свой завод и накормить наших железных кошек. Иди. Передай обер-фюреру Катце, что выступаем через два часа. Всех будить немедленно. Но очень тихо.
Трясясь от холода, Гриут, согнувшись, побежал в сторону блиндажа.
Еле дошел до кровати. Я собран. Мне осталось всего лишь поспать. Один час. Попросил Генриха меня разбудить. Холодно. Ты даже не представляешь, как холодно. Ты даже не представляешь!
Вчера была тяжелая ночь. Сегодня утром еще холоднее. Меня долго не будет, Клар.
Твой Г. К.
10) 09 января 1942 года Одесса
С новым годом тебя, Клар. Знаешь, я понял, что мои письма уходят в никуда. Эта простая истина не дает мне покоя. Уже почти два месяца нахожусь в Украинской республике. Солдаты Советов не оставляют нам шанса. Глаукайтер, наш новый капитан, пообещал, что за месяц мы попадем на Кавказ. И вот, в итоге, мы стоим в городе Одесса. Три дня назад перед рождеством мы согнали всех евреев в их церковь. Я так устал, что без угрызений совести спалил их всех. Трезубцем (название огнемета), который теперь мне приходится носить с собой повсюду. Местные жители изредка выходят из развалин. Кто-то пытается уйти в лес, кто-то присоединяется к солдатам Советов, но Генрих и его взвод – карательный отряд, они расстреливают без суда и следствия. Эти русские.
Не получается у нас сломить волю русских. Они по одному уходят в лес, а выходят оттуда десятками. И если они выходят, Клар, то нам приходится не сладко. Они действуют решительно, умело. Как будто они знают кто и что где стоит. Они здесь у себя. И, я думаю, они так защищают свою землю. Но, черт подери, Клар, попасть в руки этих свиней. Ни один плененный ими не возвращался. Ни один солдат Вермахта, после встречи с русскими не давал о себе знать.
Очень сильно жалею, что пропал голос. После секрета, в котором я находился в прошлом году, мне очень тяжело говорить, тяжело дышать, плохо слышит ухо. Я уже пять раз был ранен, но чудом выживал. Меня мобилизовали домой, но я возвращался, Клар.
Вчера видел «смертника», который на нашем {Audimobile} протаранил контрольный пункт, сбил целый взвод и, нацелившись на Большую Берту, взорвал её и себя.
Нам, наверное, никогда не понять русских. Поэтому будем убивать. Убивать всех, кто думает по-другому, видит мир по-другому, и кто нацеливает на меня свое оружие.
Устал от войны. Но меня ничто не держит. Я не могу спать, когда тихо. Я не могу сосредоточится, если кто-нибудь не кричит от боли. Я не могу радоваться, если кто-то не прыгает в конвульсиях. Но, Клар, это только между нами.
Уже три дня не мылся, не на чем согреть воду. Мыться холодной нет смысла, так как на улице на лету замерзает дым от пороха. Блохи. Ужасно хочется помыться. И выпить.
В здании совета Украинской республики был душ, и горячая вода была. Но по приказу капитана Глаукайтера местных сожгли в ней, но сначала вынесли книги, ковры, ценные вещи. Двое из здания советов присоединились к нам, более того, они лично, по собственному желанию, забили входную дверь и окна, после чего закидали здание камнями и бутылками с бензином. А затем наслаждались тем, как горят живые люди, выпрыгивают из окон. А на следующий день они собирали трупы. Совершенно без эмоций, как будто делали это каждый день. Глаукайтер назначил их надзирателями над местными, или, как они прозвали себя сами, полицаями.
P.S. Стемнело. Боюсь закрывать глаза.
Советский Союз 1942 год
Главный врач в белом халате, местами запачканным кровью, ходил между рядов деревянных кроватей. В больнице пахло валерианой и зерном. Смрад от людских тел неприятно резал нос. Подойдя к угловой кровати, он присел на неё, внимательно всмотрелся в глаза молодого юноши, положил руку на его грудь.
- Как ты сегодня себя чувствуешь, Дмитрий? – доктор по-отцовски улыбнулся.
- Спасибо, хорошо, - юноша не подавал никаких эмоций. – Сегодня я не чувствую только правой руки.
- Ну, это чем-то даже замечательно. Смотрю, глаза у тебя живые – живые, значит и сердце стучит. – Врач медленно встал. Дрожащей рукой потрогал пульс юноши. – Эка тебя угораздило. Видимо везунчик ты. Раз один остался в живых. В машину танк попал, все погибли, а ты, видишь, рассказать об этом сможешь.
- Мне бы этого не хотелось, - Дмитрий отвернулся к стене. – И вспоминать не хочется, и думать желания нет. Лучше скажите мне, когда выпишусь я?
- Да куда тебя черт несет??! – сурово сказал доктор. – Подлатай себя сначала, а уж после думать будешь о выписке. Ишь, какой прыткий.
- У меня фашисты мать с отцом убили. И сестренку в хате изнасиловали и сожгли. А я? Где я был??! – на глазах Дмитрия выступили слезы. – Эх. Не понять Вам.
- Отчего же не понять-то? Понимаю! Да только ты ж из плена сбежал… из немецкого. Коли узнает кто, не будет тебе покоя ни в этом мире, ни в другом. Один у тебя конец. Так что, лечись, а там видно будет. Чем-нибудь поможем. А после и в деревню к себе поедешь. Небось, чем там и сгодишься.
- Некуда мне возвращаться!- крикнул Дмитрий. – Сказал же, ни латы, ни хаты. Кто меня там ждет?
- А ты не кричи. Там видно будет.
Доктор встал и пошел дальше вдоль рядов. Что-то шепнул на ухо медицинской сестре, после чего она убежала. По выражению глаз врача, Дима понял, что кто-то умер. Врач всегда делал сочувствующий пустой взгляд перед тем, как наклониться над кроватью очередного трупа и сказать: «Спи. Расквитаешься еще!»
11) 15 мая 1942 года Готенланд.
Генерал Манштейн сказал, что все мы трусы, если не возьмем остров. Клар, мы сделали это. Было очень много крови. Наши люфтваффе, наши танки, вся 11 армия рвет русских в клочья. Они не умеют воевать. Они ослаблены. Их флот слаб и не образован. Я улыбаюсь. Охота на Дроф прошла хорошо. Тут стало теплее. А было очень горячо.
Спешу поделиться радостью, Клар. Хоть тут еще и идут бои, но сопротивление очень слабое. Скоро мы пойдем на странное место, которое называется Сапун-гора (пишет по-русски), говорят, что там родился сам сатана. Очень хочу посмотреть на это место. Хочу побывать в Теодорихсхаффен. Капитан Глаукайтер говорит, что в 1918 году наши солдаты практически без боя взяли Готенланд, просто вошли и взяли его. Лишь возле Теодорихсхаффен (Севастополь) и Готенбурга (Симферополь) им оказывали сопротивление.
Я отдыхать. Могу себе это позволить. Бог с нами, Клар.
1942 год. СССР
Во дворе скрипнула железная калитка. Алексей вышел во двор дома и замер. Глаза в глаза на него смотрела голубоглазая девушка. Рыжие вьющиеся волосы из-под платка падали через плечи до самого пояса. Белое платье в зеленый горошек было неряшливо присыпано соломой. Алексей, не отводя глаз, заикаясь от смущения спросил:
- Зд-дравствуйте, барышня. Вы Зоя Холомина?
- Да, - так же смущенно ответила девушка. Затем, посмотрев на мужчину, который шел с ней рядом, крикнула: - Беги!!!
Мужчина побежал вдоль забора через сарай, Алексей побежал за ним и в три шага нагнал его, схватил за плечи и рванул на себя. Мужчина упал на спину, стал пинаться, но тут же получил удар кулаком в голову от Алексея.
- Не трогай его! – подбежавшая сзади Зоя стала бить кулаками Алексея. – Свой он. Свой! Слышишь! Отпусти!
Алексей оттолкнул девушку:
- Зачем???
- Да, мы к партизанам ходили, которые его нашли! – запыхаясь, девушка сняла платок. Алексей замер. – Свой он, тебе говорю. Я еду своим ношу. А он мне помогает. Я ж тяжелое-то не унесу. А он молчит. Глухо-немой видно он.
Алексей посмотрел на мужчину и по-немецки спросил:
- Как тебя зовут?
- Я Гриут Кильц фон Райхер из Германии – так же по-немецки ответил мужчина.
Глаза Зои округлились. От удивления даже стоявший за спиной Афанасий с молотом в руках не произносил ни слова. Зоя сделала озлобленное лицо и подошла к лежачему мужчине.
- Ах, ты, сволочь фашистская! – она пнула его ногой в брюхо. – Ах, ты, гной! Я тебя урою! Я ему… А ты… Значит так… Вот…
Девушка побежала в дом, закрыв глаза руками. Афанасий, стоявший до того молча, поднял молот над головой.
- Да замочить его! И все решено!
- Нет… - Алексей выхватил молот у Афанасия. – Погоди, дед. Не горячись. Он нужен нам живым… пока что.
- Дык, он же теперь знает, где наши позиции и люди.
- Я знаю. Поэтому он нужен нам живым. – Алексей положил ладони на плечи деду. – Успокойся, дед. Поздно уже. У тебя есть где переночевать?
- Я с этим выродком в одной хате не лягу. Пущай в хлеву спит. А для надежности я его цепью там свяжу. Мои цепи знаешь какие… Танком не разорвешь.
- На том и порешим. Так у тебя можно заночевать?
- Дык, с тобой-то как-то поспокойнее будет. Тем паче, что война.
- Ито верно. Есть у нас, дед приказ №227. Сталинград держать любой ценой. Боюсь, что цена эта слишком велика.
Алексей за ноги схватил мужчину, развернул его и по-немецки приказал встать. Затем он отвел его в сарай, где Афанасий заковал его к телеге без колес.
27 сентября 1942 года п. Ворошилово
Письмо на агитационных листах «Не отдадим родной город. Превратим каждый район, каждый квартал, каждый дом в неприступную крепость». 1942 год. Подпись И. Сталин
\Клар. Боюсь, что это последнее письмо. Поэтому напишу максимум. Закончилась бумага, нашел какой-то агитационный плакат Союзов, даже целых три. Нечем писать. И не о чем. Я бежал из плена. Но обо всём по порядку.
В августе в составе 6 пехотной армии вместе с 4 румынской армией мы были на Волге. Клар, я никогда не видел, чтобы вода была ярко-багрового цвета. Мы радовались, что возьмем город Сталина. Царицын – красивый город. Но 4 воздушная армия люфтваффе не оставила в городе ни одного целого дома. Клар, советские люди прятались в щели как тараканы. Мы так этому радовались. Мы смотрели на простирающиеся степи на Волге. Отсюда шел простой путь в Азию. Так мне говорил обер-ефрейтор Улерих. Наш штаб был организован в школе №14 в Ворошилово. Ефрейтор Зауерканнер сжег огнеметом всех, кто находился там. Не хочу быть на него похожим.
Где-то возле города Калач, наши танки и пехоту встретили стеной огня зенитные орудия Союза. Мы смотрели на бойцов и плакали. Совсем молодые юные девушки. Им не было и двадцати, а были даже и 14 летние фройлины. Горы трупов. В воздухе стоял горький запах смерти. А во рту после воды оставался вкус металла. Дорога наша измерялась уже не в метрах, а в трупах.
Полковник Карл Майер говорил, что русские женщины – это настоящие солдаты в юбках. И они готовы сражаться по-настоящему. И в ратном деле могут заткнуть за пояс многих мужчин. Как говорил один пленный, кажется его звали Алексей, Русские бабы коня остановят и избу потушат. Или как-то так.
Потом была Волга и Дон. И нашим сказкам Паулюса пришел конец. Такого напора и наглости, Клар, я не видел никогда в жизни. Это была Крысиная война. Советские солдаты без поддержки, без еды, без воды. Стены пуль и снарядов. Они не промахивались, понимаешь, Клар! Крысы всегда выживают в любых условиях, в которых не выживает человек. Они учатся обходить ловушки и сами подстраивают их. Они не травятся грязной водой и даже пьют свою мочу. Мы получаем почти каждый день боеприпасы и еду. Но они не дохнут, Клар. Они непобедимые.
Был в тылу. Как же это здорово. Можно ходить в полный рост и не пригибаться. Впервые за 13 дней я умылся и переоделся. Как же это приятно, попить чистой свежей воды.
Потом были 80 дней и 80 ночей рукопашных боёв. Боев с призраками. Ты бы видел лица советских солдат. Это ходячие мертвецы. Я не смог выйти из окопа. Прости. Я трус.
Если есть на свете Бог, то я не верю больше в доброту Бога. Иначе он бы никогда не допустил такой страшной несправедливости. Я больше не верю в это, потому что Бог прояснил бы головы людей, которые начали эту войну, а сами на трех языках твердили о мире. Я был наивен и глуп. Я был патриотом, Клар.
Отряды Чуйкова, о которых тут ходят легенды, мастерски уничтожили наших. И меня. Они меня бросили, Клар. Бросили своих солдат умирать на чужой земле. Я выжил, но не знаю, долго ли я протяну. Реактивные Драконы (имеется в виду Катюши) не оставили тут камня на камне. Унтер-офицер Аузерхелмейзер бросил гнить моих друзей. Гатцу достался трофей, о котором он так мечтал… кусок реактивного снаряда… в голове. Ливус подобрал советский пистолет, и теперь его кишки висят на флагштоке возле стадиона.
Истекаю кровью. Меня подобрал 5 танковый корпус. И еще еле живого Клаца. И теперь, Клар, если меня спросят, какова цена человеческой жизни, я отвечу, что цену ставит тот, на чьей стороне этот человек.
Поступи правильно, Клар.
9 марта 2007 год Утриш Россия
Василий Блаженков уже третьи сутки пытался вырыть из-под толстого слоя земли старый блиндаж. Команда сильно устала. Артем Воденников постоянно ныл, потому что повредил руку на раскопках, оцарапал её о чью-то кость. Теперь рука вздулась и ныла. Алексей Радуев как опытный медик намотал на руку Артема три упаковки бинтов, предварительно обработав и склеив клеем БФ. Генка Зилачьев не помогал раскапывать, потому что его дело – карты и навигация. Он терпеть не может грязную работу.
- Вася, - крикнул Алексей,- я еще нашел. Смотри!
Василий подошел к Алексею. Из-под земли торчали кости человека и рюкзак из кожи. Под костями лежали разноцветные камни и что-то металлическое. Ребята потянули за рюкзак и отложили его в сторону. Кости рассыпались вместе с землей. Подбежавший Артем стал жадно раскапывать землю здоровой рукой. Камень за камнем они насобирали полную походную сумку драгоценностей, 4 ордена нацистской Германии и военный билет Рейхстага, на котором красовалось не поврежденное временем фото статного молодого мужчины в военной форме СС.
- Клар Осфальд, - прочитал Василий, - немецкий СС штурмбанфюррер. Ого. Слушай, Генка, не твой родственник?
- Если мои предки и были немцами, то уж точно не нацистами, - обидевшись, Геннадий бросил в Василия горсть земли. – Я из семьи аристократов. А этот простой солдат.
- Пацанва, давайте вынесем его и соберем все кости, -предложил Василий. – Вдруг у него есть родственники в Германии. Через посольство на родину отправим. А камни мы потом «промоем». Тут ляма на три потянет, если не больше. Вот и поездка наша окупится. Что скажешь, Тёма?
Но Артем уже не слушал Василия и продолжал рыть землю, пока, наконец, не появилось каменное окно укрепления.
Из окна, как из преисподней, вышел горячий воздух с запахом миндаля. Во рту резко почувствовался привкус металла, в глазах потемнело, стало тяжело дышать. Артем упал на спину, широко открыл глаза и начал жадно хватать воздух ртом.
- Осторожнее! Пацаны! – Василий потянул Артема подальше от окна. – Лёха! Срочно! Реанимация!
- Что это!?? – Геннадий стал набирать номер скорой помощи.
- Уходим отсюда! Это «Зоман»!
Какое-то февраля 1943 года не знаю где.
Дорогой Клар. Я мертв. Во всех смыслах этого слова. Нет больше Гриута. Скажи моей семье, что я умер. Когда мы с позором по морозу бежали из этого проклятого места, я потерял всех и всё. Но я нашел другую жизнь. Наш отряд бросили. Всех убили. 30 января после бесполезных действий нашей армии нищие, голодные, но бесстрашные советские солдаты просто, почти голыми руками, взяли нас в плен. Нет, Клар, не так. Казарммейстер Гифильмандорф оторвал толстую ветку священного для русских дерева – Березы (пишет по-русски), и вывесил белый флаг. Девяностотысячная армия сдалась без боя. Все мы. Без сил. Казалось, что сама природа и земля защищает русских. Морозы стояли такие, что струя воды из фляги замерзала, не долетев в горло. Шнапс не спасал, а только усугублял. Рихман и Феймайхер напились и пошли мочиться на русские окопы. И больше не вернулись.
По ночам было слышно, как играет русская гармошка и доносятся красивые песни. Эти песни были наполнены жизнью, Клар, понимаешь??? Они не собирались умирать. Они как будто бы знали, что все будет так, как случилось.
В плену у русских нас кормили. Наши бундесвер никогда так не делали. Они жестоко унижали, истязали, уничтожали и издевались над пленными, ставили на них опыты.
Клар, говорили, что русские – это демоны, вышедшие из ада. Теперь я понимаю, что этот ад устроили им мы. Не верь никому, что русские – не щадят никого, ни женщин, ни детей. Многие немецкие женщины, дети и даже пленные работают здесь. За еду, за тепло, за то, чтобы выжить.
Клар. Не верь никому. И мне не верь. Я больше не патриот своей страны. Нет больше моей страны. Но я буду молчать в чужой стране до тех пор, пока меня не разбудит немецкое слово. Здесь таких называют юродивый (пишет по-русски).
Клар, не верь никому, особенно Гитлеру. Он не спасает Германию, он уничтожает простых солдат, таких как мы с тобой. Мы лишь пешки на этой шахматной доске безумия. Безумия, которое называется расизм. Нацизм.
Клар, не верь тому, кто скажет, что я герой, герои не умирают. Но и тому, кто скажет, что я предатель, тоже не верь, потому что я до конца был верен своей Германии. Даже когда Германия перестала быть верной мне. Не верь тому, кто скажет, что я трус. Я не боюсь умереть за Германию, мне стыдно умирать за людей, которым наплевать на людские жизни. Но и смелым меня не называй, потому что я боюсь. Я боюсь больше никогда не увидеть тебя.
Мне разрешили отправить это письмо. И даже не вскрывали конверт. Они не звери, Клар. Они совершенно другие люди.
Прощай, друг. Если и есть Бог, то увидимся у него за кружкой шнапса. Будь жив, верный друг.
1942 год. Камышлов. Сталинград.
В темном подвале бывшего когда-то пятиэтажного дома стоял смрад. Резкий запах фекалий, крови, разлагающейся человеческой ткани, крысиного помета. Темный подвал освещала еле горевшая из-за недостатка воздуха, старая керосиновая лампа. В углу стоял металлический стол и два стула. С одной стороны на стуле сидел Алексей Сводников. Напротив него сидел Гриут.
- Дай воды, - спросил по-немецки Гриут,- очень пить хочется.
- Это из-за нехватки кислорода. Терпи. – Алексей достал карту, разложил её на столе. – Покажи мне то, что видел и знаешь.
- Я ничего не знаю. Я больше не с ними.
- Не лги мне. Ты был фашистом, фашистом и останешься.
- Я не… хотя… ты может быть и прав. Но я не с ними больше. Для них я мертв. С тех пор, как они оставили убитых и раненных. С тех пор, как я утонул в болоте. С тех пор, как я повстречал Зою.
- А твой дневник? Кому и зачем ты его пишешь?
- Это мои мысли, выложенные на бумаге, чтобы люди помнили о том, что было. Слушай. Очень пить хочется.
- Здесь из воды только лужи. Можешь зачерпнуть той, которая тут течет. – Алексей дал металлическую кружку.
- Нет, спасибо. – возразил Гриут. – Я видел, что становится с теми, кто её пьёт.
- Так это твои же и устроили.
- Я еще раз повторяю, я больше не с ними.
- Почему ты притворялся глухо-немым?
- Потому что я слышал, что делают партизаны в этой войне. Не хотел оказаться сожженным или растреленным.
- Жить хочешь?
- А что такое жизнь? Каждый мечтает только об одном – жить и выжить. Глупо и примитивно. – Гриут опустил глаза. – Я все это время выживал и существовал.
- Значит, ты хочешь сказать, что ты предатель и трус?!
- Нет. Трусом и предателем был Гриут.
- Но ты и есть Гриут.
- Нет. Теперь я совсем другой человек.
Алексей встал. Прошелся по смрадящему коридору. Мысли крутились у него в голове. Алексей думал: «Неужели человек, который был так жесток, способен измениться? Неужели люди, которые так слабы становятся непобедимыми? И почему то, что должно убивать, лишь делает нас сильнее?».
- Я даю тебе шанс, Гриут, -Алексей подошел к мужчине, наклонившись, достал из кармана бумажный свёрток, в котором как самое дорогое в мире, лежал завернутый хлеб, налил из фляги воду. – У тебя полчаса. Потом выходим. Тебя тут убьют. Не чужие, так свои.
Гриут прильнул голодно к кружке с водой. Потом отломал от корки хлеба мякиш и стал жадно жевать.
На улице смеркалось. Розовый луч солнца едва пробивался через руины, растворяясь через стену пыли солнечным зайчиком на противоположной стене. Снаружи доносились раскаты «Катюш» и изредка проблескивали трассера. Мертвый, казалось, город не засыпал ни на секунду. Мертвые развалины зданий прятали под собой живых и выживших. Столбы линий электропередач вспыхивали как спички. Вдалеке слышалась зенитка. Сверху кто-то стонал. Алексей подошел к выходу из подвала. Вспышка. Тишина.
10 мая 2012 год Екатеринбург Россия
Аккуратно разложенные письма на полу, немецко-русский словарь, ручки, увеличительное стекло и скотч. В моем беспорядке нет смысла. Просто так получилось. Я люблю историю. Но еще больше я люблю узнавать то, что нельзя или скрыто. Я долго смотрю в окно. Курю. На улице льёт дождь. Точно такой же дождь, который лил, когда мы хоронили Артема. Парни получили хорошую дозу ядовитого газа, которым был полон блиндаж, который они раскапывали. Точно такой же дождь в мае 1943 года в Сталинграде, который не покорился под натиском врага. А может это тот же самый дождь. Говорят, что вода имеет память и сохраняет все то, что видела.
Капли медленной струей ложились на стекло. Природа как будто плакала о чем-то. Мой хороший друг Василий Блаженков в мае 2012 года разбился в автокатастрофе под Курском. На очередной раскопке, так и не доехав на место.
Алексей Радуев после находки спился, так как не смог простить себя за то, что не спас друга. В июне 2012 года покончил собой, спрыгнув с высоты 800 метров над уровнем моря в Карпатах. Его тело было найдено только спустя месяц пастухом, Андреем Андреевичем Хайло.
Жизнь Генки не изменилась. Он живет во Франции с моделью. Не работает. Делать ничего не хочет. Его бизнес по автомобилям провалился из-за чрезмерно больших налогов.
Ребята говорили, что хотят покинуть страну. Но, Русь – матушка не отпустит тех людей, которые повторяют историю предателей. История вершиться победителями. Пусть победителями не в страшном сражении, а в сражении с самим собой. Людские имена пишутся кровью тех, кто постарался сделать так, чтобы мы могли жить. История едина и справедлива. Пусть те, кто марает и переписывает историю на свой лад – попробуют переписать имена тех, чьи ровные инициалы стоят на могильных плитах и памятниках братских могил. Пусть те, кто добивается справедливости, найдет правду. Те, кто ищет правду – найдет справедливость.
Капли медленно стекают по стеклу. Из разорванного облака выступили лучи солнца. Хороший знак. После дождя всегда бывает солнце, рано или поздно.
Беру ручку. Вывожу аккуратно буквы.
Друг ни разу в жизни не предаст
И пронесет слова через года:
«Трус умирает много раз.
Герой не умирает никогда!»