Пластинка тусклая на патефоне, струится пыль с чердачного окна…
Он жаждет крови – лучшей из симфоний – лишающей покоя/ночи/сна,
волнующей сквозь кожу и сетчатку, зовущей в ледяную мглу из звезд.
Он жаждет крови алым отпечатком. Он эту жажду через время нёс,
через бездонность глаз, моливших о пощаде в тумане, разливавшемся рекой.
Он слишком виноват, чтобы его прощали.
Он слишком стар, чтоб обрести покой под паутиной и зеркальной гладью
…и замирает в ожидании пастораль, теперь кто будет выслежен/украден/испит до дна из рваных свежих ран.
Пластинка в вечности кружится и кружится, скрипя, рыдая по чужой душе. В румынском замке замирают жизни, и шелест слов утонет в мираже.