Парадоксы технологий? Иногда.
Причём, технологий – не обязательно самых последних, современных. Работают, похоже, технологии и более ранних периодов, только тогда они назывались немного иначе: фальсификациями, подтасовками, оговорками, недосказанностями, может, аллегориями, и т.д.
…На днях, в написании одной из статей, использовала слово «резентура». Лично мне значение этого слова вполне понятно: почти то же, что агентура, объединяющего характера. Но компьютер подчёркивает красным: нет, дескать, такого слова. Ищу по словарям. Перерыла пяток, в том числе и орфографический, и иностранных слов, - действительно, слово «резентура» там не значится. Пришлось изменить форму фразы, употребив другое слово.
Но вот по телевидению смотрю одну из программок, и вдруг слышу знакомое уху словечко: - Наша резентура…
Хм, так значит я права. Словечко-то есть, живёт-процветает. Почему же молчат словари? Некоторые из них – свежего года выпуска? Неясно.
Сегодня поискала по Яндексу. Пару раз оно упоминается, но значение его не раскрывается. Так есть это слово в русском языке или нету? Для меня лично – есть, я понимаю его значение, а для кого-то (возможно, многих), выходит, что нету? Интересно разобраться.
В Яндексе значится слово резидентура, с тем же значением, с каким я понимаю «резентуру». Так, может быть, это сокращённый вариант этого слова? Разговорного свойства? И стоит его таки зачислить в словарный запас родной речи?
Я – за. Как журналист, я понимаю, что такое сокращение - как убыстрение - в русской разговорной речи, вполне принимаю это в родном языке, и потому хочу вполне объяснимо прописать слова «резентура» наравне со словом резидентура, которое более точно, но заковыристо для выговора.
А далее уже – о вреде технологий. Но почти о том же, о чём мне сказали наши словари: об отсутствии того, что вполне есть.
Был случай, сравнительно недавно, когда я попыталась что-то уточнить из биографии или стихотворчества поэта Марины Цветаевой. Помня, что многое в своё время о поэтах серебряного века я почерпнула из хрестоматии «Русская литература ХХ века. Дооктябрьский период», я обратилась к этому учебнику (издательство «Просвещение»; Москва, 1971; составитель Н.А.Трифонов).
Кстати, от составителя здесь ещё и дана большая вступительная статья, в две страницы мелким шрифтом, а уже на 11-й странице дан портрет молодого Ленина, как приложение к его статье «партийная организация и партийная литература». А вот материала о Марине Цветаевой не оказалось в книге вовсе!
Я перерыла весь учебник: не может быть, хоть несколько строк должны быть напечатаны! Всё-таки есть здесь сведения о Мережковском, Гиппиус, Брюсове, Сологубе, Минском, Бальмонте, В.Соловьёве, Анненском, С.Чёрном, А.Белом, о других. О Марине Цветаевой – просто не строчки. Ни малейшего упоминания. Вот таким был 1971-й год.
(Я как раз в ту пору заканчивала первый курс обучения в университете. Там тоже – упоминали имя Цветаевой, но с творчеством её нас не знакомили. Хотя, естественно, студенты, как могли, знакомились сами. Всё-таки в библиотеках, читалках были отдельные тонкие сборнички, откуда перепечатывались на машинке лучшие стихи).
Так вот, я и говорю: в плеяде многочисленных поэтов начала ХХ века – по мнению советских литературоведов – не значилась Марина Цветаева. Одна из лучших, умевшая плести такие словесные, мыслительные, эмоциональные поэтические кружева, которым и поныне нет равных в современной литературе!
Думаю, вровень с ней лишь Блок да Есенин! Всё остальное – ниже, при всех своих индивидуальных, авторских достоинствах!
Ибо Цветаевой было дано ещё и обогащать поэтический язык. Иногда из таких подзабытых словесных дебрей изъять словечко, да вставить в такое местечко, что оно, неожиданно для всех, блистало многогранным бриллиантом, отсвечивая и поныне, и на многие столетия вперёд (ежели, конечно, сохранятся ещё цивилизации в современном хрупком подлунном мире).
Хочу сказать, с возрастом, когда и читать стала я поменьше (как художественную, так и прочую – научную, историческую, искусствоведческую – литературу), иногда, время от времени, начала сомневаться в употребляемых в беседах или статьях словах. Скажу – и задумаюсь: а есть ли такое слово в русском языке вообще? А правильно ли понимаю его значение? Нюансы?
Бегу к словарям, перепроверяю. В том числе, и написание отдельных гласных в нём. Ловила себя на мысли: почему это происходит со мной? Такое слабое усвоение слов? Или позднее постижение их? Не в раннем детстве, например, а позднее, - из книг, благодаря чтению?
И вот тут-то я, кажется, в полной мере поняла, какая это сила – начитанность! Что даёт она нам! Как обогащает и просто сознание, и подсознание, и подпитывает национальную нашу сущность! И делает крепче, сильнее, устойчивее.
А наши мысли, слова, творческие образы – ярче и достоверней. С начитанностью приходит и грамотность, - не просто ассоциативная, но и грамматическая: прежде, бывало, одной визуальности хватало, чтоб писать по-русски без ошибок, и помнить написание каждого встреченного при чтении словца.
Теперь во многом сомневаешься, даже недавно хорошо помнимое – перепроверяешь в Яндексе: а вдруг не так? неточность? и т.п.
…Нередко вспоминаются споры с одним художником (десятилетней давности). Много и часто беседовали на разные темы, в том числе об искусстве, современной политике, о философии индивидуалов и индивидуалистов, и т.п.
Изредка этот человек вдруг противоречил мне: - А такого слова нет! – Какого? – Которое Вы употребили… (не помню уже, о каких именно словах шла речь, но исконно русских – это точно).
Я противилась: - Побойтесь Бога, чисто русское выражение! – или: - Вы шутите? Не знаете русского языка? – Он был чрезвычайно упрям, всегда настаивал на своём: - Такого слова нет!
- Проверим в словаре! - заводилась я. – Показывайте словарь! Есть? – Словаря у него в мастерской не оказывалось, и потому я с ухмылкой перепроверяла всякие споры дома. Естественно, что все эти слова стояли на своих местах в словариках, и мне приходилось лишь констатировать непомерное упрямство и самоуверенность художника, привыкшего работать резцом, молотом, кистью…
Конечно, я давно догадалась, что он не знает этих слов в силу своей неначитанности (хотя в своё время и закончил лучшее столичное художественное училище). Но я не могла это сказать ему прямо: зачем? Он хороший мастер в своём профессиональном деле, никто не обязывал его быть при этом ещё и первоклассным филологом. В силу его профессии - его словарного запаса ему хватало для полноценной жизни. Ну, и ладно. Пусть так и будет.
Единственное, чего ему не стоило делать, - так это спорить об этимологии слов, или их стилистических применениях с людьми, которые в этом чуть-чуть больше смыслили. Я даже и не отношу эту его неразборчивость на национальную причину: как и я, он был человеком смешанных кровей - русской, украинской, польской…
Я только не понимала эту опрометчивость неглупого человека: зачем настаивать на том, в чём слабо уверен? Или вовсе не знаток? Не проще ли сделать оговорку, что я так предполагаю?
Я уже молчу о том, как иногда вполне образованные люди пытались поправить тебя в разговорной речи, полагая, что ты ошибаешься в ударениях: - ПолигрАфия! – произнесла моя знакомая после часто повторяемого мной в беседе «полиграфИя»… - Я промолчала. А зачем спорить? Но подивилась самоуверенности отдельных людей.
Другая уважаемая мной женщина вообще начудила: - НостАльжи… - повторила она в ответ на произнесённое ранее мной «ностальжИ»… Третья подруга как бы поправила меня при произнесении слова «Ирисы!», получилось «ирИсы» - о цветах. Я опять, молча, подивилась заскорузлости собеседницы. Ладно, не так часто употребляемое слово, подзабылось… Ну, а уж когда вы в очередной раз по-древне-советски слышите, что кофе – оно, тут уж удивляешься воистину: уж за десятилетия-то пора бы усвоить…
Хотя, с другой стороны, у заимствованных слов (как и фамилий) ведь бывает разная транскрипция, уточняемая годами употребления. Может быть, именно это сказывается на слабой усвояемости установившегося произношения или написания?
14.08.2016.
В.Леф