Можно верить или не верить,
шито-крыто всё белыми нитками.
Проклинать, забираясь в вагон
и прощаться в который уж раз - навеки.
И пытаться спрятать себя за изломанными болью запястьями
и кривыми улыбками.
И пытаться в себе удержать океан,
выпуская лишь каплю сквозь веки.
Можно ждать, можно думать-выдумывать, разреветься белугой,
наблюдать как от злости вздуваются вены.
Проклинать, посылать и к богу и к черту,
подкрепляя слова разбитой посудой.
А потом беззвучно рыдать, от отчаяния,
обдирая ногтями обои на стенах.
И слезами давясь говорить:
Прости, я больше не буду.
И молиться: Господи, только пусть он меня не отпустит.
Пусть он еще подождет, пусть поймет, пусть он, Господи, выдержит.
А с языка охрипшее: катись к черту!
Ну и где, режиссер, пусть он всё это сотрёт, переснимет и вырежет!
Не пускай меня, не пусти меня, не отдай меня, не меняй, не разменивай.
Я же глупая, лучше бы онемела и только слушала.
Я же не хочу, но опять вырывается:
Уходи, убирайся, к чему это все?!
ты не видишь, мне так будет лучше.
Я слепой поводырь, я плохой лицедей,
я обманут своими же мыслями.
Прогонять и молиться твоим не остывшим следам:
только пусть не отпустит меня, только пусть подождет.
Только пусть меня грешную вынесет.
И прощаясь навеки опять повторит:
Я тебя никогда, никому не отдам.