Представляю отрывок из поэмы.
Главный герой, урождённый Монкорбье, именуемый также Франсуа (Франсуа и француз писались и произносились в те времена совершенно одинаково) де Лож и прозванный кроме того Мишелем Мутоном, при жизни пользовался вниманием читателей, причём его читали уже тогда, когда он только начинал оттачивать своё перо. Мэтр Франсуа считал, что он родился в Париже, так тому и быть, но он был первый в своём роду парижанин. Дядя его - уроженец Анжу. А Гийом де Вийон, что был для Франсуа „родимой матери добрее“, являлся бургундцем из лангрского диосеза. Действующие лица, они же персонажи его стихов, баллад, рондо: Карл VII, Людовик XI, Карл Орлеанский, Жан Корню, Итье Маршан, Валэ Робэр, Жаннета де Мельер, Мотен Жану, Пьер Базанье, Дени Ришье, Жан Валлет, Фурнье, Дубовый Нос, Массэ, де Вакери, Ферреб Мустье, Жофруа Сен Марен, Гильом Шартье, Толстуха Марго, Гийом Вийон, Тибо д’Осиньи - два короля Франции, король Сицилии, два герцога, граф, проститутки, епископ, прокурор, пришеи, пристебаи и прочие второстепенные лица, памятью о себе обязанные мэтру Вийону. А также множество шлюх, школяров, кокийяров, пекарей, кожевенников, скорняков, сапожников, монахов и монашек, стражников, лошадей, псов, крыс, мышей, птиц Парижа, Мена, Мулена, Шатла, других городов, деревень, монастырей и полей Франции, Бургундии, Анже в антураже подворотен, соборов, тюрем, мостов, цирюлен, крепостных рвов и валов, кабаков, харчевен, дворцов, скомканных простыней, корпии, кованых запоров, цепей и оружия, медных тазов и серебряной посуды, кожаной, шерстяной и домотканой одежды, доспехов, батистовой сорочки Жаннеты де Мельер, подаренной ей Валэ Робэром, в сопровождении достоинств, доблестей, слабостей и пороков: подлости, тупости, раболепия, безрассудства, скупости, бедности, воли, отваги, щедрости, предательства, властности, богатства, нищеты, трусости, гнусности отчаянья, упорства, мужества, похоти, бренности, хитрости, верности, коварства, нежности, кротости, пошлости, чванства, самооскопления, мерзости, подхалимства; преследуемых чумой, холерой, голодом, мором, хромотой, подагрой, жабой, проказой, коклюшем, судом; побежденных временем, смертью, роком и собственной никчёмностью, обрекшей их на вечное забвение; воскрешаемых любовью, разумом и величием творца, простившего всех невиноватых, оказавшихся рядом и одновременно с ним. Я мысленно проникаю в его время и сквозь пелену беспамятства нахожу на небосклоне французской культуры самую яркую звезду пятнадцатого столетия, помрачившую своим божественным сиянием блеклые отметины, оставленные правителями-политиками, философами-схоластиками, путаниками-богословами, мнившими себя творцами истории и верными псами, призванными внедрять заветы Господни. Какой бы ни была его судьба, жизнь Вийона - магический кристалл, раскрывающий истину о жалком уделе человека и величии Духа, побеждающего смерть во искупление низменных страстей, дьявольской волей получивших почти неограниченную власть над людьми.
Итак, Париж 1450-какого-то года, ночь, осень. Вийон пересекает Гревскую площадь.
Правильный план Парижа скомкался.
В темноте
улицы - лабиринты,
щели, пещеры, ущелья,
люди - слепые кроты -
без фонарей, без зренья -
скрылись в дома до поры;
арки и закоулки облюбовали воры,
притоны-бордели - холостяки,
шлюхи и сутенёры;
солдаты, монахи и школяры заняли кабаки.
Ночью Париж - клоака,
Город, достойный холеры,
палочек Коха, чумы.
Чёрная пасть поглотила
всё, что - мерещилось днём -
будет стоять, как дыба -
самый нетленный канон -
символ наземной власти,
гимн просвещению и цивилизации
от Хаммурапи, Драконта, Ликурга и Александров,
Карлов и Людовиков, в королевствах и царствах,
до герцогов, дожей, графов, виконтов, баронов,
в провинциях, графствах, префектурах и вольных городах,
а в освещенных особой милостью местах -
настоятелей, епископов, кардиналов и прочих падре-кастратов (сынов, братьев, отцов, матерей и сестёр веры, смирения, прижизненного самопогребения).
Веру, страданье, закон
площади пасть поглотила.
Все скрыла ночь Парижа -
славного города мира.
Чтобы не потеряться во тьме,
чтобы не быть не узнанным теми,
кто деньги вытряхивает из запоздавших гуляк,
выжидая с дубиной и мешком в углах,
чтобы развеять страх,
свойственный всем, даже сильным,
в крепком подпитии Вийон,
площадь пересекая, вовсю распевал балладу,
сочиняемую на ходу, но как надо.
„Белый свет. Утро. Май, - орал он. -
Белый цвет вишен, - Вийон заливал.-
В саду солнца смех.
Воскресенье. Весна! - И здесь он неправ.-
Поскорее перо подай,
напишу влажно-белый стих.“
Бормотал: „Орлеанский Карл - гений...
Ну, да. Большинством взыскательных мнений.
Герцог - он, я - кумир толпы!“
Тут пьянчужка нащупал кинжала ножны,
для присутствия духа и храбрости (каждый,
окажись он на парижской площади ночью,
поступил бы, конечно, так же),
набрал воздух в лёгкие, заорал:
„Шлюхам, нищим - привет!
Всем прощение невиноватым:
кокийярам, красоткам, шутам;
всем, кто в кости с судьбою играл.
Я для вас пою и хочу,
чтоб звуки брызгали, скользили,
не пылью по лучу,
росой по паутине.“
А Париж к тому времени спал:
в золочёных кроватях, на ложах,
тюфяках, нарах, спал
в одеялах из собственной кожи,
в шкурах белок и в соболях,
в одиночку, по двое, по трое, семьями на полу -
хорошо, если есть солома, жар в печи и дрова в углу,-
во дворцах, караулках, харчевнях,
в подворотнях, борделях и дома,
на постах, чердаках и в гостях,
спал - как Богом положено - в браке,
без брака - по согласию, сговору сводни,
дьявола наущению и по любви.
Спали куры, собаки и лошади -
все, кого приручили, одомашнили и опошлили.
Клопы, блохи, клещи, мыши, крысы, кошки бодрствовали.