Моей далекой, заокеанной, апельсинной,
моей Мусечке
посвящается…
_______________
Холодно… нет, не совсем холодно по меркам Севера, просто крепкий мороз. Один из тех дней, когда вприпрыжку бежишь до дома к теплой печке, манящей, словно райские кущи. Когда выходишь из дома утром, кажется, что лишь свежо, мысли бодрятся, тело, еще хранящее тепло ночного одеяла, готово растопить весь лед Антарктики, но уже через какие-нибудь 20-30 минут вдыхания утренней бодрости понимаешь, что даже вдыхать эту бодрость сложно, так как, вдыхая через рот, чувствуешь, что горло обхватывают металлические обручи, а вдох через нос приводит к слиянию ноздрей, да так, что они напоминают прочно слипшиеся макароны после неудачной варки. Щеки, сначала радующиеся освежающей прохладе, твердеют и грубеют, превращаясь в деревянные половинки яблока, искусно выточенного праотцом небезызвестного Буратино.
Думая о том, что она не чувствует уже ни тела, ни сознания, Оленя бежала домой, радуясь, что около порога нашлись с утра так ненавистные ею в детстве валенки.
- Не такие уж они и страшные да неуклюжие… Интересно, остыла ли печка?..
Озябшими даже в пуховых рукавицах пальцами Оленя открыла затвор старой калитки. Такой затвор она в последний раз отпирала на воротах у дома своей прабабушки: тяжелое жестяное кольцо нужно было поднять, потянуть на себя, что есть мочи, и повернуть, чтобы сонный засовный пес приподнялся и нехотя впустил тебя внутрь. Двор был полон весь день валившего снега, но… к дому, вернее к металлическому почтовому ящику, крепко-накрепко приколоченному к стоявшему вековым дубом посреди двора и служившему когда-то раньше опорой забору прокралась заполненная вечерней синевой стежка следов.
Еще тогда, в самый первый визит в покосившуюся, оказавшуюся на отшибе деревни, избушку Оленя удивилась, увидев этот несуразный памятник прошлому, но решила, что видимо раньше забор стоял гораздо ближе к дому, а позднее был перенесен дальше для расширения огородного участка, столб же оставили, повесив на него рукомойник…и уже гораздо позже кто-то из прежних хозяев решил поместить на него почтовый ящик, как бы странно не смотрелся похожий на перевернутый конверт инкубатор человеческих ожиданий…
- Ой, Вика прибегала…
- Сегодня…странно…четверг…газет быть не должно…и была же ей охота в такой мороз сюда топать…. Ну да ладно… Чайку бы…
Вика Морозова – местный почтальон-волонтер – невысокая, крепкая, розовощекая, с блестящими глазами девушка, напоминавшая Олене матрешку, разносила газеты по всей деревне по средам. Редко-редко ее замечали за этим занятием в другой день. По ней даже можно было ориентироваться потерянным во времени: если Вика у порога – значит среда. К тому же писем уже почти никто не получал… Каждый почтовый конверт считался настоящим событием. И уж тут Вика летела пулей. Если Вам письмо – Вы его получите в любое время суток при любых погодных условиях.
- А может и не Вика…. – Оленя уже доставала ключи от дома, как что-то заставило ее обернуться и еще раз взглянуть на почтовый ящик.
Мир в глазах Олени вдруг приобрел неожиданную черно-белую контрастность: сначала все замерло, а после, словно проектор в синема начал прокручивать черно-белую ленту на замедленной скорости. Оленя подняла голову…черное ночное небо…вжжжж…черный дом с белой крышей…вжжжж, черный старый забор…вжжжж, белый двор…вжжж, массивный черный столб…вжжж, жестянка почтового ящика…секунды тянулись долгими минутами…Стоп-кадр! Что-то не так… Оленя стояла и смотрела на черный ящик: за его острый край зацепилась и порхала на ветру красная нитка. Оленя помотала головой… В мир вернулись прежние привычные краски, но нитка никуда не исчезла. Она призывно требовала внимания.
- Письмо, письмо… - тихонько задрожало, а после уже заходило ходуном внутри Олени.
- Да от кого тебе письмо то, дурёха! – ворчал разум.
- И правда. Не от кого… - сомневалась душа.
И такое простое действие, как подойти и заглянуть в почтовый ящик превратилось в великое преодаление себя.
Зародившаяся в душе надежда на корню закатывалась асфальтовым катком страха, и еще, и еще, чтобы ни росточка не осталось, не проклюнулось ни побега, чтобы надежная стена упорного одиночества крепко стояла на границе Олени и мира.
- Не ходи, так спокойнее…
А красная ниточка все колыхалась, дрожала на ветру, но с каждой минутой словно бледнела и становилась тускнее, истоньшаясь, словно огонек, еще едва мерцающий, но почти гаснущий под порывами ветра прагматичности.
- Да что с тобой… - Оленя встрепенулась, словно разбуженная после векового сна царевна и побежала к уже почти сорвавшемуся с маяка красному огоньку.
- Ну поглядим…Оленя уже улыбалась, уже знала…
Из перекрашенных раз наверное сто, вымерзших глубин почтового ящика в руки Олене искрящийся жаркой радостью выскользнул конверт.
- Аааа!!! Письмо! Письмо! – запела душа, снег во дворе растаял, ярко-зеленая трава радости начала пробиваться к свету.
- Письмо! Письмо!
Оленя скакала и прыгала вокруг столба, похожая на исполняющего ритуальный танец индейца.
Снег вновь накрыл двор, пряча от посторонних глаз следы счастья, а Оленя в припляску побежала в дом.
- Нам письмо, слышишь, лохматый ворчун!? – крикнула она с порога непонятно кому.
Скинув рядом с теплой, как ни странно, печкой валенки, Оленя подошла ближе к свету и стала рассматривать конверт.
- Так…Калифорния, Огайо, Париж, Берлин, Москва… - читалось на почтовых штемпелях.
- От нее! От нее! Муся! Мусечка!!! Родная!!! Помнит!!! – Оленя обняла конверт и закружилась в вихре счастья.
Ровно год назад она приняла решение уехать из Московии и устроить себе затяжные каникулы. «Жизнь не удалась» - вынесла тогда она себе приговор. Нужно было что-то менять, но ничего не хотелось, каждое утро она, словно зомби, вставала под вечно серым зимним московским небом и шла на работу, там улыбалась совершенно чужим людям, с кем-то разговаривала, обсуждала новости, делилась заботами, но все происходило механически. Жизнь внутри колеса, укачивая и отупляя, убивала и мысли, и желания.
- Что с тобой, что с тобой? – часто бессонными ночами задавала она себе этот вопрос.
- Да какая разница…есть, как есть…
- Чего ты хочешь? Не знаю…ничего – велись долгие внутренние монологи.
Ничего не писалось, слова покинули ее, словно крысы тонущий корабль. В пустоте ничего не живет. Пустота мертва. И это тяготило ее особо, хандра со временем перерождалась в раздражительность и злость, уголки губ опускались, словно стебли увядающих цветов, брови сдвигались. Оленя превращалась в миллионы таких же зомби, серой угрюмой массой наполнявших улицы, метро, магазины…
Яркие витрины, искрящиеся рекламные плакаты, множественные увеселительные заведения были созданы именно для того, чтобы забивать пустеющие души удовольствиями, мнимой радостью. Но это было все не то, лживое, пустое, искусственное не то, лишь воздушная мишура, утрачивающая свой блеск после праздника. Все это напоминало Олене мультфильм про золотую антилопу, где жадный раджа кричал еще…еще…, радуясь блеску, пока не захлебнулся в золоте, а после…после…глиняные черепки, труха.
Приближался новый год, Оленя механически подбирала себе новое платье и раздумывала, где станет отмечать так любимый в детстве праздник… Но ничего не хотелось. Именно тогда ей на глаза случайно попалось рекламное объявление-открытка, смысл которого сводился к тому, чтобы остаться одной в забытой богом глуши и найти себя. И она ухватилась за эту идею, как за шанс, если не начать все сначала, то хотя бы что-то изменить, и приехала в заброшенную сибирскую деревушку, чтобы снять избу.
И вот уже на протяжении двенадцати месяцев она приводила в чувство свою превращенную городом в камень душу. Вот и новая зима. Все стало проще и понятнее, хотелось жить и радоваться, но внутреннее вечное стремление полета и потребность в новых вершинах начинали, недовольно урча, ворочаться внутри. И пора было бы уже возвращаться, но Оленя все ждала какого-то знака, чуда, знамения, особенно накануне новогодней ночи.
И вот оно, кажется, случилось.
Оленя аккуратно распечатала конверт и вынула небольшой лист обычной тетрадной бумаги в клетку. И всего одно слово прочла на нем: «Возвращайся!»
Удивительно, что столь короткое письмо летело к ней в русскую глубинку через океан, тайгу, морозы. И долетело, и наполнило душу непередаваемой радостью.
- Муся! Муся, Мусечка… Да как же долго…
Оленя закрыла глаза и поднесла конверт к лицу, мммм….какой знакомый запах…и только теперь она поняла, что в почтовом прямоугольнике, кроме письма, было что-то еще. Оленя осторожно высыпала на ладонь содержимое конверта. Кем-то хорошо высушенная и выпрямленная апельсиновая корка оранжевым лоскутком солнца выскользнула из принесшего дальнюю весточку пакета.
- Тетушка ты моя апельсиновая! Помнишь…
Оленя вновь закрыла глаза, втянула носом воздух и ощутила запах праздника. Словно в калейдоскопе закружились елочные шары, в разноцветных фантиках конфеты, пряники, шишки, звезды, где-то звенели бубенцы, смеялись дети, трещали искрами бенгальские огни, радостно бухали хлопушки…
За спиной заскрипели половицы.
- Пшла, пшла, пшла – заворчало, запыхтело сзади.
Оленя улыбнулась.
- За домом то присмотришь? Год ведь я его холила.
Ответом было теплое дыхание на щеке.
- Ну что ж, в Москву, так в Москву! Собираемся!
- Хи-хе-хе-хе-хих – кубарем покатилось в сторону печки.
Оленя обернулась и увидела, что в сенях уже стоит плотно набитый ее старенький чемодан, а ей осталось лишь погасить свет и шагнуть за порог.
Спрятав в варежку письмо счастья, Оленя открыла дверь. Сени наполнились клубами ночного морозного воздуха.
- Темно… - но она смело шагнула в синеву предновогоднего вечера, точно зная, еще успеет на последний автобус до станции, где ее уже ждет единственный не купленный билет на последний до Москвы поезд.