Бывают такие моменты, когда понимаешь – ты умер. Да, ты мёртв, абсолютно. Тебя нет. Ты лежишь, как пристреленная собака у помойки, в грязной луже, по которой бегут струйки ещё тёплой крови, растворяясь в коричневатой воде. Нет, ты не болел ничем серьёзным, у тебя даже не было блох, и ты любил по утрам приносить тапочки в постель. Но хозяин тебя пристрелил всё равно. И ты лежишь, мёртвый, не понимая – за что? Почему? Откуда такая бессмыслица? Но это безвозвратно, думай - не думай, но ты издох. И тебя больше ничего не интересует, и ты не чувствуешь запах ветра и собственной крови из лужи, ты никуда не ушёл – ты мёртв, и осталось лишь тело, грязное, мерзкое, вонючее тело, которое вскоре сгниет. Никто о тебе не вспомнит, потому что ты был просто псом, которого пристрелил хозяин, а теперь тебя и вовсе нет.
А ты умираешь?
Говорят, человек всегда одинок. Он рождается и умирает абсолютно один. Каждый, как этот пёс, лежит в своей помойке в грязной луже. Но, это только тело. Я уверен, что души наши сотканы из звёздной пыли, из неведомых человеческому бытию частиц, из которых состоит всё, что принято называть нереальным. И я не понял пока, что ждёт всех нас там – за звёздной пылью, но я знаю одно: когда эта мысль придёт в мою голову, я расскажу тебе.
Да, я хочу рассказывать тебе всё. Как утром я разлил кофе и ужасно разозлился, потому что солнце этим утром не светило в моё окно, потому что тучи устрашающе расплылись огромными пятнами по горизонту и не давали солнцу посмотреть на меня. Я был зол. Или о том, что я видел вершины заснеженных деревьев на прошлой неделе. Снег падал огромными хлопьями, и ветра совсем не было. Ветки принимали этот снег, лёгкий, радостный. И это была такая снежность, что сводило ноги от счастья. Стоял один и не верил. Я рассказал бы тебе.
Как я закидываю ноги на кресло и поднимаю голову ввысь, думая не только о снежности, но и обо всём на свете. Как забываю о времени и пространстве, прикрыв глаза, и пытаясь представить что-то более ценное и большое, чем километры дорог и тысячи законов физики. Поведал бы тебе, что кашу я жутко не люблю с детства, а ссоры людей вызывают у меня страх. Да, я никогда не любил крики, брань, разбитую посуду, обещания проклянуть и прочие гадости. В такие моменты я хочу зажаться в тихий угол и оглохнуть, крича всем: «Что вы делаете, глупцы? Что с вами?».
Я говорил бы тебе, не переставая, как будто в горле у меня лишь бесконечная материя, звёздная пыль. Как я хотел увидеть весь этот мир, встретить все закаты и рассветы в горах, простирая руки над горными вершинами, словно птица, летящая ввысь и задевающая крылом горизонт. И я кричал бы тебе! Ты слышишь?! В этой горной тишине – эхо, на берегу океана в сильнейший прибой, посреди узких улочек Италии и чайных деревьев поднебесной. Я кричу тебе, что никогда не любил воскресений и я чувствую запах твоего тела за тысячи тысяч миль. Я ору во всё горло, что прямо сейчас я касаюсь лицом твоей шеи и вдыхаю сладостный аромат, что твои плечи и волосы пахнут корицей и молоком, что я не могу оторваться. Да, я сказал бы тебе. Как люблю сильный ливень, когда вода рушится с небес и огромные капли падают на землю, разрушая асфальтовые оковы. Как я выхожу в самую середину улицы и простираю руки к небу, пытаясь впитать всем своим существом силу этой прекрасной стихии, танцую и улыбаюсь, пока под козырьками подъездов люди называют меня дураком. Я бы рассказал тебе, что под звуки фортепиано строчки в моей голове бегут так быстро, что я до нервных колик боюсь забыть какое-нибудь слово, как я хочу писать на листке ручкой обо всём, что рождается с безумной скоростью, но не успеваю. Как люблю думать под Моцарта и ощущать себя музыкой, скользящей по воздуху, или как мне нравится открывать все окна в мороз, чтобы он, закрепчалый, проник в мои лёгкие и дал мне возможность дышать. Сказал бы тебе, что нельзя целовать не любимых, а в древнем Китае существовало поверье: когда на земле происходит поцелуй нелюбви, на небе умирает один ангел. Что я думаю – ни одного ангела на небе не осталось, лишь на земле, и даже все боги умерли от этой нелюбви, и лежат как тот пёс у помойки, и кровь их течёт по дороге в коричневатой лужице. Я рассказал бы тебе, что гулять ночами – это как прелюдия к удовольствию, это как катиться с огромной горы, как прыгать с парашютом, как брать тебя за руку на берегу Невы и читать стихи под фонарями, зная, что этой ночью и навсегда ты будешь моей. Что мы заключены друг в друга и будем стремиться слиться в единое целое, где бы ни были. Рассказал бы, как много значит для меня это соитие, в этой комнате, на этой кровати, сгорая от душащего умопомрачительного огня и телесного танго, в едином порыве – в звёздной пыли, навеки.
Говорил бы днём и ночью о том, как мы сидим в привокзальном кафе за столиком у окна, после долгой разлуки, а по тротуару за стеклом шагают люди – каждый по своим делам, а мы сидим и молчим. Только смотрим друг на друга – в глубину глаз, туда, за радужку, и не понимаем, что делают вокруг все эти люди. А потом они исчезают, все, разом. И вот мы сидим в пустом городе в кафе за столиком у окна, а вокруг – пустота, лишь светофоры загораются то красным, то зелёным. Есть только глаза, наши, и в них нет пустоты. В них только звёздная пыль.
Я говорил бы снова и снова о том, чего ты боишься, и как я оберегаю тебя от всего, как все твои демоны уходят при одном моём взгляде. И как я – добрый, будто становлюсь выше на сто фут, и словно беру в руки меч, вставая на защиту твоих ангелов. И как свет, исходящий от нас, поднимается высоко – за грани вселенной, и ангелы там оживают, и зовут нас к себе – на покой, словно тысячи лет прошли как один день, а в моей голове лишь глаза твои, как зелёный цвет светофора, мерцающего на одинокой улице.
Да, я бы говорил с тобой, а ты бы слушала. Не как они, безликие. Слушала бы, как ты умеешь, всем своим естеством, понимала бы меня, не судила за гнусность или слабость. Мы говорили бы, да, я знаю. Я не мог бы надышаться тобой, начитаться тобой вдоволь, как самой увлекательной книгой, и не понимал бы, за что высшие силы наградили меня этим счастьем. Словно пение птиц звучало бы твоё имя в моём сознании, а твои слова стали бы искуплением за неверие и грехи, стали бы ясной зарёй, встающей там, где начинается жизнь.
Я рассказал бы тебе всё, клянусь! Но тебя нет. Тебя совсем нет, и никогда не было. А я пристреленный грязный пёс, лежащий у помойки. От меня останется только кровь, потёкшая по грязной луже: она будет на колёсах машин, в магазинах, домах, парках и больницах. Но меня уже нет, я застрелен, так и не узнав, что там – за звёздной пылью. И тебя нет. Совсем.