Я сдеру с твоих ран прикипевшие пластыри,
Я открою стигматы твои!
В этом древнем бреду о блуднице и пастыре
Мы погрязли, как в царства в крови.
Мы забыли свои настоящие звания,
Нам подрезали свет остевых,
Но прорехи в коллизии обетованные,
Ждут, покуда мы помним о них.
Не жених и не муж мне, не брат и не названный…
Но не стоят такого родства
Все тенета небес с их смешными алмазами
И пластмассовых кущей трава.
Нас скрепила не вера: связало тоннели нам
Пересохших по осени вен
Одиночество общее днями, неделями
И столетиями без перемен.
Ты ведь помнишь! Не лги, не юродствуй невежею,
Не противься глядящей в упор!
Среди бризов твоих я была самой нежною,
Самой злой из ввязавшихся в спор.
Нынче высохла пена у рта воспаленного,
Крылья сникли, и глас поутих…
Но глаза у меня – как у моря влюбленного
На окраине мелей твоих.
Я вопьюсь в твой покой, что так накрепко выдумал,
Отберу тебя у тишины,
Накормлю тебя горькими вдоволь обидами
Не твоей, не родной, не жены…
А потом, как вином на таинственной вечере,
Напою сладкой кровью своей
Твои вены, что сделались так недоверчивы
И родных не узнали кровей.
Обрубать якоря, выходить из истории,
Рвать иллюзию вечных основ…
Чем не славная смерть для двоих, что оспорили
У богов молодое вино?
И в последнем бреду воспаленного разума
Жечь тома рукописных миров…
Что нам райская твердь со своими алмазами,
Если по ветру пущена кровь?
Если по ветру пущена кровь…