Маэстро

 
 «Начальнику хора. На духовых орудиях. Псалом Давида.
Господи, внемли гласу вопля моего, Царь мой и Бог мой!
Ибо я к Тебе молюсь»
Псалтирь

«Не оставляйте стараний, Маэстро…»
Б.Ш.Окуджава

 Боже, прими эти строки – ибо они от сердца моего и от души моей.Аллилуйя!

 Давным-давно, фланируя по солнечной стороне улицы Желябова в Ленинграде, я наткнулся на афишу, сообщавшую об открытии джазового фестиваля «Осенние ритмы».
 Фамилии участников были напечатаны мелкими буквами и строчки сливались в безликое месиво из которого крупно, жирно и красиво выделялись два слова – ДАВИД ГОЛОЩЁКИН.
 В те годы джаз (в моём невежественном понимании) был исключительно импровизационным стилем с вкраплением хулиганских музыкальных элементов. (Такая реминисценция, вероятно, родилась под влиянием фильма «Весёлые ребята»).
 К тому времени я уже был знаком не только с опусами отечественных джазистов: Александра Цфасмана, Эдди Рознера, Олега Лундстрема, но и с творчеством американских, блюзово-спиричуэлских «трёх богатырей»: Луи Армстронга, Дюка Эллингтона и несравненной Эллы Фитцджеральд.
 Влекомый любопытством я отправился на концерт.

 Когда на сцену вышел невысокий, стройный молодой человек, озорно улыбнулся залу, отбил ногой несколько тактов, обернувшись вполоборота к оркестру и, приложив к губам мундштук саксофона, заиграл – я понял, что передо мной …Гений!
 
 Начальнику хора. На Гефском орудии.
Буду радоваться и торжествовать о Тебе, петь имени Твоему, Всевышний.
Излилось из сердца моего слово благое; я говорю: песнь моя о Царе, язык мой – трость скорописца и с веселием и ликованием, входим в чертог Царя.
 
В сонме ангельского хора вдохновенно и божественно-одухотворённо выделялся Его мощный и чистый голос.
 
Начальнику хора. На восьмиструнном. Песнь Давида.
Оттого возрадовалось сердце моё и возвеселился язык мой; даже и плоть моя успокоилась в уповании.
 Начальнику хора. На музыкальном орудии Шошан. Песнь о любви.
Пойте Богу нашему, пойте; пойте Царю нашему, пойте. Да веселится гора Сион.
 Начальнику хора. На музыкальном орудии Аламоф.
Пусть шумят, вздымаются воды, трясутся горы от волнения – речные потоки веселят град Божий.
 
 Этот Маг в местечковом малиновом жилете и шляпе, смахивающей на шутовской колпак, без устали порхал по сцене, озорничал, смеялся и паясничал, что-то говорил, но главное – Творил Джаз!
 Когда смычок в Его пальцах взлетал вверх – душа моя, отрываясь от плоти, взмывала в поднебесье, и обречённо обрушивалась на грешную землю, когда Он резко поводил смычком вниз.
 
 Начальнику хора. На музыкальном орудии Шушан-Эдуф.
Услышь, Боже вопль мой, внемли молитве моей! И я буду петь имени Твоему вовек, исполняя обеты мои.
 Ты сохранил душе нашей жизнь, ты испытал нас, Боже, переплавил нас, как переплавляют серебро. Мы вошли в огонь и в воду, и Ты вывел нас на свободу.
 
 Техника Его игры начисто лишена тяжеловесной показушности и нарочитой витиеватости барокко, но она легка, изящна и строга, как архитектура классицизма.
 Его крупные, короткие пальцы, плотно, как патроны в обойме, прижаты друг к другу и, как-бы нехотя, отлепляются от саксофонных клапанов.
 Смычок-труженик дерзко, весело и со смаком, как-будто пила, вгрызается в плоть древесины, а пальцы намертво прижимают вибрирующие струны-нервы к деке. При исполнении пицциккато, впечатление таково, что Он пальцами-щипцами напрочь перекусывает жилы струн, а играя на фортепиано, Его пальцы, как маленькие молоточки, настырными, короткими тычками вбивают в клавиатуру невидимые волшебные гвозди, извлекая божественные звуки.
 Дарованная Им Чудо-музыка рождается в муках изгибов рук, от вибрации смертельно вздувшихся фиолетовых жил на багровом лбу, от чувственно-страстных гримас и чудовищно-хищного оскала рта.
 Быть может так же играли Паганини и Моцарт!?
 
 Господи! Что есть человек? Человек подобен дуновению; дым его – как уклоняющаяся тень. Выходит дух его, и он возвращается в землю;
 Но гласом моим взываю я к Господу. Внемли воплю моему, ибо дух мой изнемог.
Услышь меня! Новую песнь воспою я Тебе. На десятиструнной псалтири воспою я Тебе.
 
 Он абсолютно естественен, музыкальный вкус Его безупречен, Он органично чувствует партнёра, доброжелателен и прост.
 Его движения и речь в паузах подчинены отчасти ритму той – уже «остывшей» и той – ещё не рождённой, новой музыке, готовой в любой момент обрушиться на замерший от восхищения зал.
 Его образный, меткий, ироничный конферанс, подёрнутый лёгкой ностальгической грустью – всё это, в сущности, продолжение вечной Мелодии, вдохновенно творимой Музыкантом.
 
 Милость и суд буду петь; Тебе Господи, буду петь.
Буду петь Господу во всю жизнь мою, буду петь.
Я радуюсь, что Господь услышал голос мой и преклонил ко мне ухо своё.
 
 Прошли годы.
 Поседела и полысела голова Мастера, малиновый, домашний жилет сменился на классический чёрный, элегантная бабочка «уселась» на грудь белоснежного пластрона, а идеально отглаженные брюки строго дополнили лакированные туфли; но так же озорно блестят Его глаза, всё так же гибок стан и так же безумствует в Его руках неистовый смычок.
 Неисчерпаемы Его мастерство, импровизация и вдохновение.
Всё так же истово и предано Он продолжает служить своему единственному и великому Богу, имя которому – Джаз!
 
 Пойте Господу песнь.
Хвалите Его со звуком трубным, хвалите Его на псалтири и гуслях, хвалите Его с тимпаном и ликами, хвалите Его на струнах и на органе, хвалите Его на звучных кимвалах, на кимвалах громогласных.
 
Аллилуйя!