Ранимости в поэте вовсе нет,
не человек, а тень его ранима,
проблема поглощает сзади свет,
когда пронёсся кто-то гордо мимо,
но понял вдруг, что очень уязвим,
и словно бы убит ударом в спину,
тем самым, что не признано своим,
что стыдно портит личную картину,
расписанную в ласковых тонах
любимейших, изысканно-дражайших,
и словно отвращал священный страх
от качеств неприятнейших, нижайших
из сектора "не-я, да лучше смерть,
чем этакие психоинтерьеры",
из гиблых мест со свистом гонит плеть,
и энергично выбегают верой,
что, дескать, я напротив, я другой,
и следует тогда уж развернуться
к противнику, не резкою дугой,
а плавно со вниманьем окунуться
во тьму, тогда и не погаснет свет,
и вынесет увиденное Даром
прозрения, что не раним поэт,
ранима лишь фиксация на старом,
и ей необходимо отмереть,
поэты жгут, им нравится гореть.