1) Пальто
Дмитрий Шунин
В марте обесснеженном, грязном и сыром,
Шло по тёмной улице тёмное пальто.
Не янтарно-карее, как гаванский ром,
Не как синеводная ледяная Томь.
Не чернично-сочное, как под елью тень,
По весне упавшая в сизый сумрак дней.
Призрачное, тихое средь людей и стен,
Чёрное-пречёрное, темноты черней.
Бережно и ласково, нежно и тепло
Человека доброго в глубине несло.
Считаю это стихотворение жемчужиной из всех представленных стихов. Легкостью самых разноцветных, неизбитых образов, ловко как в калейдоскопе из разномастных стеклышек собирается за короткое время непростой, но вполне неожиданно зловещий образ, отсылающий нас то ли к гоголевской шинели, то к булгаковскому костюму. Браво, что еще скажешь.
2) Фон Зон
Александр Крупинин
Об этом таинственном деле
Не меньше недели галдели
Торговцы в Гостином дворе.
И совесть презрев, и законы,
В борделе убили фон Зона
В промозглом пустом ноябре.
Раздели его душегубы
И в ящик сложили из грубо
Обструганной свежей сосны.
Потом по дороге железной
Послали, куда - неизвестно,
И думали, что спасены.
Он был похотливым и глупым,
Но то, что теперь стало трупом,
Воскреснет однажды весной.
Пусть душу не смог он сберечь, но
Стоит обещанием вечным
Успенский собор на Сенной.
Фон Зон, ты воскреснешь во славе.
Сегодня в районной управе
Пылится на полке твой труп.
Но явно предчувствие рая,
Где девки одежды снимают
И жирный гороховый суп.
И все мы воскреснем, ведь в мае
Наступит весна и Страстная,
И Пасха придёт за Страстной.
Пока же останки фон Зона
Валяются в доме казённом,
И труп его пахнет сосной.
А там, на Сенной, у собора
Всё утро идут разговоры,
Гудит православный народ -
Алёна Иванна, старуха,
Шепнула кому-то на ухо -
Господь по Фонтанке идёт.
Стихотворение петербургское, пронизанное насквозь холодным питерским ветром. Образы узнаваемые, горькие. И Сенная, где кого-то били, да не добили, и внезапно воскресшая Алена Иванна, и казенщина районной управы – всё в этом стихотворении на своем месте, всё не просто к слову пришлось. Хороший текст, спасибо.
3) Июнь
Александра Иванова Шурочка
Июнь, как всякий семилетний нахаленок, -
глумлив, распущен на язык, на ласку скуп
и с тем, кто гонит голубей из подворотен,
и с тем, кто не драчлив, как верный друг.
Заброшен в темный угол, где чулан, рюкзак,
ремень повис на стуле, будто бы простужен.
И догоняет в небе златокудрое руно Ясон:
в лицо и плечи брызжут искры с колесницы.
На крыши ляжет длинный и густой туман
от облетевших крыльев с пары груш и липы.
Крыжовник у забора совершенно обнаглев,
ежовые натянет на себя штаны и рукавицы.
Разбиты губы, локти, острые коленки в кровь:
еще не все в воротах оказались далматинцы,
но выучится быстро едкий подзаборный мат,
и вырастут на деснах быстро коренные избы.
Акация меняет медонос на детские игрушки,
и щеки, как раздутых снегирей, одарит свистом.
Не от того ли улей обмелел, и полосатый рейс
ушел искать в поля кипрейные на зиму силы?
Но выкатят на полдник каждой улице кадушки
и полных девушек с лицом: здесь продается квас.
И гужевых повозок встанут в парках вереницы:
фруктовый лед, пломбир, стуженая вода, дюшес.
И вверх ползут, как будто целясь в потолок,
вьюны на окнах, время, цапель ноги у мальчишки.
А как начнешь считать по осени потери и цыплят,
то не найдешь причины, почему малы в коробке
лето проскучавшие ботинки.
К этому стихотворению, что называется, просто нет претензий. Добротно сложенное, с сочными метафорами, и как всегда о главном – о времени, которое там незаметно улетучивается пока мы следим за пестротой летних – и любых – событий.
4) Добраутречка
Ванька Бездомный
Где травы, где бабочки - с вишней за детской щекой,
деревья - за взрослой щекой - кроют душу от дятла,
прадетство моё паутиной безветрой обмякло.
Истлело, иссякло в обмылок почти никакой.
Мохеровой ночью в исполненной храпа груди
ютится заветное. (благо, хозяин в отрубе)
Бывальщины блеклой шуршат лепестковые губы,
обрывки шептаний сшивая в лоскут: "приходи!".
Затих, в синей дымке запёкся былинный Тибет.
От смрада людского отходят проулки Пекина.
Мой храп унимаю. Берусь вспоминать о себе.
Хоть после из дрёмы не выкрою мига едина.
Легко постучится, в цветную пижамку одет,
внучок, мне одолженный сыном. И голосом звонким
в мой глаз приоткрытый пальнёт:
- Добраутречка, дед!
Скажи, разве правда, что был ты когда-то ребёнком?
Не встать одним махом - ворочаться долго, кряхтя,
так, будто бы гвозди забили - в меня - мимо гроба.
Глазища открыв наконец-то (и полностью) оба,
отвечу без тени сарказма:
- Не помню, дитя...
Стихотворение тоже, что называется, о вечном и о том, что никого из нас, увы, не минует. Но несмотря на банальность темы, образы – мощные, совершено новые, цепляющие: «будто бы гвозди забили - в меня - мимо гроба», «прадетство моё». Очень!
5) Лозоходцы
Евгений Овсянников
Так видят руду сквозь прозрачное чрево земное.
Так смотрят на солнце, а слышат гуденье огня.
Змеящийся воздух изъеден коррозией зноя,
И ос вувузелы в осоке высоко звенят.
Так рыбу выводят – уже на крючке – ощущая
Её полупойманность нервной, натужной лесой.
Так мчатся по встречке на чашку небесного чая.
Так, в лес уходя от погони, петляет косой.
Так мерит былая больным, обезлюбевшим взглядом.
Так дети, играя, случайно находят ключи
От дверцы за гранью…Заходят... Далёкое - рядом.
Так память о прошлом порой потрясённо молчит.
Так снится под утро столетним в тумане деревня,
Легка и бесклёкотна снов журавлиная вязь.
Вот так и живём и плетём – и неровно, и верно,
то матерной сказкой, то словом высоким давясь.
Не могу сформулировать, чем понравилось. С одной стороны и возразить-то как бы автору нечего, но с другой стороны цепенеешь от тонких образов – и от этого ощущение мнимой простоты быстро покидает читателя. Одна только «полупойманность рыбы» чего стоит.
6) Крыжовник
Елена Таганова
Тут хорошо. Тут сосны и река.
Раскрепостись - и вещи нарекай
нехитрыми своими именами,
когда июль поманит дня на три
сюда сбежать - и выдохнуть: смотри, -
камыш усталым взглядом приминая, -
тут хорошо! Останься - и старей
в беленом терему на пустыре,
чердак определив под голубятню.
Тут быт, прямолинеен и дощат,
увещевает медленней дышать -
и многое становится понятней.
Дыши! В простом труде поднаторев,
готовь дрова на зимний обогрев
(и самогон - особенный, грушевый).
Смотри, как рожь щекочет облака.
Жуй стебелек - и душу отвлекай
от темного, тяжелого, чужого.
И хрупкое покажется прочней,
и Чехова захочется прочесть
осознанней, чем прежде. Погруженней, -
как дочерям читают перед сном,
когда им семь. Когда достроен дом
и выделена сотка под крыжовник.
Ну уж такое чеховское не могло не понравиться. Очень чеховская стигматизация: крыжовник, грушевый самогон, побеги на старую дачу и, очевидно, конец августа. От этого стихотворения веет началом осени, прощанием с летом и молодостью, и в то же время с приходом гораздо более глубокого понимания этого непростого мира.
7) Вещь в себе
Иван Грозный
От идеальной формы круга
Я рано равноудалён.
Мне остроты добавил угол
Со школьных памятных времён
И да – чертовскую пикантность
Глубоких вырезов в судьбе.
Я вещь Иммануила Канта
Перебродившая в себе,
Но не взорвавшаяся шумно
Над миллионною толпой.
Народ не принимает умных
За известковой скорлупой.*)
В свободном (от рассудка) крае
Течёт рекой речитатив.
Пластинка крутится, играет
Знакомый исстари мотив.
И в заключенье тихим шипом
Иглы царапавшей винил:
"Как много сделано ошибок".
Ты тоже это говорил.
Невероятно понравилось. Аллюзии считываются на раз, и они уместны. Кроме того, являясь фанатом ярких поэтических окончаний, не могу не залюбоваться смачной кровавой точкой, поставленной в финале то ли прямо сейчас, то ли в номере «Англетера» в 1925-ом.
8) Прошу
Ольга Старушко
Мне бы хватило малости:
сколько ни протяну:
дай ещё миг, пожалуйста -
соли морской вдохнуть.
Прежде чем успокоиться,
час до рассвета дай,
чтоб на каштане горлица
в горле катала май.
Пухом ли в землю, в урну ли -
дай мне хотя бы день
дома. Волну лазурную
с чаечкой набекрень.
Очень хороший текст. С эпохи самого кроткого в мире стихотворения «Я входил вместо дикого зверя в клетку» ничего более исполненного покаянием мне читать не приходилось. А ведь это невероятно важное качество – суметь свой огромный эгоистичный мир сузить до крошечного силуэта чайки вдалеке и просить у Неба только этой малости, только этого счастья.
9) Теория постоянства
Юрий Октябрев
Постоянство – не порок, если мыслить не о пьянстве.
Всякий ладит свой мирок, экономя на пространстве
устаревшего вчера в пользу нового сегодня.
Лепят веру мастера из доверия Господня,
дуют ветры перемен, задувая мусор в щели,
график слома спин и стен проработан до недели.
Флаги едут в гости к нам каждый раз другого цвета,
распрямляется Вьетнам в каждом рубчике вельвета,
усмехается Китай из любого монитора.
Сколько басню ни читай, всё равно спешишь под гору
с возом новеньких горшков, а внизу – всё те же грабли,
постоянство дураков год за годом всё масштабней.
Но один противовес не даёт уткнуться носом
в утомительный ликбез возникающих вопросов,
одинаково весом, будь то присно, будь то ныне:
– Наконец-то ты плисол.
Лаздевайся,
узын стынет.
Яркое окончание. Не сказано ничего – но сказано всё. И это окончание оправдывает все остальное стихотворение, как жизнь многих людей оправдывает в итоге этот детский голос и ощущение того. Что тебя – ждут, и всё – не зря.
Фото: Анатолий Степаненко